истории вообще нет истинного

будущего, но все так и продолжается до бесконечности,

поскольку таков символ веры мудрости наших дней — поступательное движение вперед без границ, именно потому

бессмысленный прогресс — поступательное движение вперед без остановки и без цезуры, когда начиналось бы нечто

подлинно новое и иное? Однако, коль скоро само собою

разумеется, что не обретшее своего начала не обретет и

своего конца, попробуем ограничиться прошлым и спросим: что с этой стороны есть ли история нечто целое и завершенное и не есть ли, напротив, прошлое (как и будущее),

согласно всем неявно или явно высказанным до сей поры

взглядам, некое равномерное идущее в бесконечность, ничем внутри себя не различенное и не ограниченное время?

Правда, в прошлом вообще различают историческое

и доисторическое время, и этим как будто полагается какое-то различение. Однако вопрос, не есть ли такое различение нечто чисто случайное, действительно ли существенно различны эти времена и не есть ли это в сущности одно

и то же время, причем доисторическое время не может

служить настоящим ограничением исторического времени,

потому что оно могло бы служить таким ограничением лишь

при условии, что оно внутренне было бы иным и отличным

от этого. Однако по обычным понятиям разве есть в доисторическое время что-либо действительно иное, нежели в

историческое? Никоим образом; все различие чисто внешне

и случайно — об историческом времени мы что-то знаем,

о доисторическом — не знаем ничего; последнее — не собственно доисторическое, но предшествующее всякому

знанию доисторическое

3

.

Но есть ли что более случайное, нежели отсутствие или

наличие письменных и иных памятников, которые поведали бы нам о событиях эпохи вероятным, достоверным

способом? Ведь даже и в пределах времени, называемого

историческим, встречаются полосы, когда отсутствуют

любые сколько-нибудь достоверные сведения. И даже об

исторической ценности наличных памятников не бывает

единого мнения. Некоторые не признают в качестве истори-

355ческих свидетельств Моисеевы книги, одновременно признавая авторитетность древнейших историков Греции, как,

например, Геродота, другие не считают полноценными

источниками и этих историков, а вместе с Д. Юмом говорят:

первая страница Фукидида — это первая страница подлинной истории 4. Итак, доисторическое время было бы существенно, внутренне, различным, если бы у него было иное

содержание, нежели у времени исторического. Но какое же

различие можно найти между ними в этом отношении? По

обычным до сей поры понятиям я не знаю такового, разве

что события доисторического времени незначительны, а события исторического — значительны. Что-то вроде этого

следует и из того, что по излюбленному сравнению, выдумать которое, правда, не стоило больших усилий, на первую

эпоху человеческого рода смотрят как на детство человечества. Ведь и мелкие события, относящиеся к детству исторического индивида, тоже предаются забвению. Соответственно историческое время начинают со значительных событий. Однако что тут значительно, что незначительно?

Нам-то все равно представляется так, будто та неведомая

земля, та недоступная для исторического ведения область,

где теряются последние истоки истории, скрывает от нас

как раз самые значительные — решающие для всего последующего, определяющие его — события!

Коль скоро нет между историческим и доисторическим

временем истинного, а именно внутреннего различения,

то и невозможно провести между ними твердую границу.

Никто не может сказать, где начинается историческое время, где кончается иное, и авторы всемирной истории всегда

заметно затрудняются определить точку, с которой следовало бы им начать. Конечно! Ведь у исторического времени

для них нет, собственно, начала, оно по существу, по сути

дела уходит для них в нечто совершенно неопределенное —

повсюду все одно и то же монотонное, ничем не ограниченное и не ограничиваемое время.

Конечно, в таком незавершенном, неоконченном не может узнавать себя разум; соответственно нет ничего, от

чего бы мы были сейчас дальше, нежели от истинной философии истории. Самого лучшего-то нет — начала! Не помогают тут и пустые, дешевые формулы — «ориентализм»,

«окцидентализм» и т. п. — или что-то вроде того, что в первый период истории царило бесконечное, во второй — конечное, в третий — единство того и другого, или еще какиенибудь, откуда-то позаимствованные схемы, прилагаемые

теперь к и с т о р и и , — метод, которому самым грубым образом

356предавался, как только оказывался перед лицом реальности и был предоставлен своей способности изобретать, тот

самый философский писатель, который громче других его

критиковал

5

; во всем этом нет нам ни малейшей подмоги.

Но благодаря нашим предшествующим, направленным

на совсем иной предмет изысканиям сама эпоха прошлого

приобрела теперь для нас совсем иной облик, или, лучше

сказать, она впервые приобрела облик. Уже не в безграничном времени теряется прошлое — история разделяется

и членится для нас на действительно, внутренне различенные друг от друга времена. Как именно? Пусть покажут это

следующие рассуждения.

Историческое время было определено как эпоха уже

совершившегося разделения народов (и для каждого отдельного народа она начинается с того момента, когда он

объявляет себя таким-то и решает быть таким), и потому —

даже и с чисто внешней стороны — содержание доисторического времени совсем иное, нежели исторического. То,

первое — это время размежевания народов, или время

кризиса, перехода к разделению. Однако кризис опять же

лишь внешнее выявление, следствие внутреннего процесса.

Истинное содержание доисторического времени — это возникновение формально и материально различных учений

о Богах, следовательно, мифологии вообще, которая в историческое время предстает уже как нечто готовое и наличное, следовательно, есть нечто прошедшее со стороны своего исторического возникновения. Ее становление, т. е. ее

собственное историческое бытие, заполняло все доисторическое время. Евгемеризм наоборот — вот правильный

взгляд на вещи. Не так, как учил Е в г е м е р , — мифология не

содержит в себе события древнейшей истории, а наоборот:

мифология в своем возникновении, т. е., собственно говоря,

процесс, в каком она в о з н и к а е т , — вот что такое истинное

и единственное содержание древнейшей истории; и если

задаваться вопросом, чем же было заполнено то время,

кажущееся столь немым, столь бедным событиями, столь

пустым в сравнении с грохотом позднейшего времени, то

отвечать надо так: это время было заполнено теми внутренними процессами и движениями сознания, которые сопровождали или имели следствием возникновение мифологических систем, учений о Богах разных народов и окончательным результатом которых было разделение человечества на народы.

Соответственно и историческое и доисторическое вре-

357мя — это уже не относительное различение в пределах

одного и того же времени, это — два сущностно различенных, разделенных цезурой, исключающих друг друга, но

тем самым и ограничивающих друг друга времени. Ибо есть

между ними сущностное различение: в доисторическое время сознание человечества подвержено внутренней необходимости, процессу, который как бы отнимает его у действительного мира, между тем как каждый народ, который

вследствие своего внутреннего решения стал народом,

этим же самым кризисом полагается вовне этого процесса

как такового и, свободный от него, предает теперь себя той

последовательности деяний и поступков, более внешний,

мирской, светский характер которых превращает их в деяния и поступки исторические.

Итак, историческое время не продолжается в доисторическом, но, как совершенно иное, напротив, обрезано и

ограничено таковым. Мы называем его совершенно иным

не потому, чтобы в самом широком смысле оно тоже не было историческим, потому что и тогда, в это время, совершается исторически грандиозное и время это полно событий — однако событий совершенно иного вида, подчиненных совсем иному закону. В этом смысле мы и назвали его

относительно-доисторическим.

Однако это время, которым замкнуто и ограничено время историческое, в свою очередь тоже определено, и само

оно тоже в свою очередь ограничено иным. Это же иное или,

вернее сказать, третье время не может в свою очередь вновь

быть просто каким-то историческим, но может быть лишь

абсолютно-доисторическим — это время полнейшей исторической неподвижности. Это время еще не разделенного,

единого человечества, которое само не нуждается уже

в ограничении, потому что относится к последующему

лишь как момент, как чистая исходная точка, постольку,

поскольку в нем самом нет истинного последования событий, нет последования времен, в отличие от двух иных.

В нем, говорил я, нет истинного последования времен —

это не значит, что в нем вообще ничего не происходит, как

истолковал это один благодушный человек. Потому что конечно же и в то вообще доисторическое время солнце

всходило и заходило, люди ложились спать и вставали по

утрам, они женились и выходили замуж, они рождались

и умирали. Но во всем том не было никакого поступательного движения вперед, не было исторического совершения — так нет истории у индивида, если у него вчера все,

как сегодня, и сегодня все, как завтра, если все его бытие —

358только повторяющийся круг равномерных перемен. Истинное последование не создается такими событиями, которые

проходят, не оставив следа, и покидают целое в том состоянии, в каком нашли его. Вот по этой самой причине — потому что во все это абсолютно-доисторическое время целое

оставалось в конце, каким было в начале, потому что внутри всего этого времени не было уже никакого последования времен, потому что оно (и в этом смысле лишь единое)

есть лишь — как выразились мы — вообще тождественное

время, стало быть, по существу время без времени (возможно, это безразличие текущего времени удержано памятью в форме неимоверной продолжительности жизни

наидревнейших п о к о л е н и й ) , — вот по этой самой причине,

говорю я, это время и не требует, чтобы его ограничивало

иное, его продолжительность безразлична: что короче, что

длиннее — все едино; само же оно (именно поэтому) служит границей не просто времени (одного из времен), но

вообще времени — оно последнее, к какому можно восходить во времени. За него нельзя ступить ни шагу — можно,

но лишь в надысторическое; это — время, но уже не в себе

самом, а лишь в отношении к последующему; в себе самом

это — не время, потому что нет в нем истинных «до» и

«после», потому что оно есть своего рода вечность, на что

указывает и еврейское слово «olam», которым обозначается

оно в Книге Бытия.

Итак, история протекает для нас теперь так, что это уже

не беспорядочное, неорганическое, безграничное время, это

организм, система времен, в какой замыкается для нас

историческое совершение нашего рода; каждое звено этого

целого есть свое особое, самостоятельное время, которое

ограничивается не просто предшествовавшим временем, но

временем, отделенным от него цезурой и сущностно разл и ч е н н ы м , — и так вплоть до самого последнего

6

, какое не

нуждается уже ни в каком ограничении, потому что тут нет

уже времени, потому что само оно есть относительная вечность. Вот эти звенья:

абсолютно-доисторическое,

относительно-доисторическое,

историческое время.

Можно различать историческое совершение (Geschichte) и историю (Historie); первое есть само последование событий и происшествий, вторая — ведение их. Отсюда

следует, что понятие исторического совершения шире,

чем понятие истории. Поэтому вместо абсолютно-доисторического времени можно говорить просто дособытийное,

359вместо относительно-доисторического — доисторическое

время, и тогда последование будет таким:

а) дособытийное,

б) доисторическое,

в) историческое время.

Только надо остерегаться думать, что между двумя последними временами лишь то случайное различие, какое заключено в с л о в е , — что об одном есть известия, о другом —

нет.

Вместе с безграничным поступательно движущимся

вперед историческим временем открываются все двери для

произвола — истинное уже не отличить