стали
бы известны их сокурсникам и преподавателям университета; лучшие же узнают друг друга (и это серьезное и
важное обстоятельство) и будут узнаны и выделены преподавателями в качестве тех, кого в аудитории, где читаются философские науки, привело не принуждение, не просто преходящее любопытство, а действительная потребность сердца и духа; эти науки находятся друг с другом в
такой тесной связи, что вряд ли кто-нибудь, слушая с
истинным интересом и успехом одну из них, не ощутит
сразу же потребность изучать и другие. В сущности пред-
381мет философии не отличается от предметов других наук,
она только видит их в свете более высоких отношений и
постигает отдельные предметы этих наук — например,
систему мироздания, растительный и животный мир, государство, всемирную историю, искусство — как члены
одного великого организма, который возвышается из бездны природы, где находятся его корни, до мира духа. Тот,
кто постиг философию в ее глубине, не успокоится, пока
не заглянет в глубины природы и истории. Природа и история в свою очередь направляют его к философии; в природе открылись факты и явления, объяснить которые
уже невозможно с помощью обычных принятых средств
и которые требуют значительно более высоких понятий.
То, что двадцать восемь лет тому назад едва осмелились
предположить, воззрения, которые в то время называли
необузданными мыслями не ведающего своих границ умозрения, мы воочию наблюдаем теперь в эксперименте. Я
имею в виду не те данные, которые уже по той причине,
что они касаются людей, двойственны по своей природе и
которые многие просто потому считают себя вправе объявить обманом и заблуждением, что они непонятны им, будто их индивидуальная способность понимания может служить мерилом природы. Я говорю о совершенно бесспорных явлениях, о таких, например, которые вызываются
химическими и электромагнитными действиями вольтова
столба. Уже не умозрение, а сама природа нарушает покой
традиционных гипотез. В естествознании, в частности в
истории Земли, прогрессирующее наблюдение также все
более ведет к неоспоримым фактам, перед которыми умолкает предлагающее только материальное и внешнее объяснение естествознание. И история человечества устанавливает не меньшее число фактов, которым до сих пор пытались придать туманность с помощью невразумительных
теорий и сделать как бы непознаваемыми; однако достаточно представить их в их отчетливости и чистоте, чтобы
убедиться в том, что объяснить их способна лишь уходящая в глубочайшие истоки философия. Короче говоря, куда
бы мы ни обратили наш взор в пространной области человеческого познания и науки, мы повсюду видим признаки приближения того момента, который предрекали одухотворенные исследователи всех в р е м е н , — момента, когда
откроется внутреннее тождество всех наук, человек овладеет наконец подлинным организмом своих знаний — этот
организм может, правда, бесконечно расти, но не изменяя
при этом свой существенный о б р а з , — когда наконец ис-
382числяемое тысячелетиями беспокойство человеческого знания обретет покой и древние заблуждения человечества
найдут свое решение.
Нашу эпоху называли великой, но самое великое еще
скрыто в ней. И в такое время именно баварская молодежь
проявит слабость? Я далек от этой мысли. Мое мнение о
ней совсем иное. С нетерпением, с полной силой, которую
до сих пор щадили и сдерживали против ее желания, она
двинется в путь, как только ей покажут следы и приметы
подлинной науки и падут прежние границы. Настойчиво
и упорно она будет следовать этим путем и вскоре уничтожит во всех сферах человеческого знания всякое различие между собой и лучшей, наиболее достойной частью
немецкой молодежи. Сочтенная достойной свободы и собственного выбора, она сумеет показать себя достойной этого
и не обманет доверие короля, желающего только одного —
видеть, как вспыхивает пламя духа и расцветает в его
окружении, особенно в его университете, самая богатая,
находящаяся в неустанном движении и развитии научная
жизнь. Если моя деятельность при здешнем университете
начинается в момент, великий и значительный в истории
отечества, во всем развитии баварского народа, то и в
развитии науки, для преподавания которой я призван, в
развитии философии, именно теперь вновь наступил один
из тех решительных моментов, которые многократно наступали в истории этой науки. Правда, борьба с великими
и могущественными противоречиями, которую ей раньше
приходилось вести, закончена, все они подчинены науке,
и в философии остался по существу только один вопрос;
теперь все дело только в том, чтобы вернуть, к ее ничтожеству, последнюю попытку остановить развитие науки в ее
движении к полной свободе и объективности. Большое
преимущество нашего времени состоит в том, что вопрос,
быть или не быть философии, сведен к одному пункту.
Преобразование, которое философия испытала вот уже более двадцати пяти лет назад, было, по-видимому, весьма
глубоким, если представить себе, сколько считавшихся
в то время чрезвычайно важными, пространно и кропотливо излагаемыми в учебниках и с кафедр вопросов стали
теперь праздными, излишними, утратили всякое значение
и, несмотря на все противодействие и все усилия, не могут
больше вызвать интерес; если представить себе, что философия, занятая мелочными исследованиями, имела тогда
значение лишь для специалистов, тогда как теперь она,
возвращенная к истинно великим и всеобщим предметам,
Г
383стала доступна пониманию всех образованных людей и
отвечает на все их вопросы. Толпа, привыкшая черпать
свою мудрость из газет, все еще говорит о быстрой смене
систем; но при этом не замечено, что в течение последних
двадцати пяти лет поднялась некая существенно новая
и в своих материальных основах иная система, которая
овладела живым духом людей, и все то, что обрело с той
поры значимость, само рассматривает себя лишь как
улучшение, завершение обретенного тогда.
Чрезвычайно важно, что теперь философии в общем
действительно противостоит уже не философия, а нефилософия, ибо те, чья мудрость заключается в том, что знать
вообще ничего нельзя, или чья мнимая свобода мышления, которую, как они говорят, они утверждают в противовес господствующей или стремящейся к господству философии, есть по существу свобода от мышления, на которую они п р е т е н д у ю т , — всеобщая свобода или привилегия
ничего не мыслить о том, что только и достойно мышлен и я , — или, наконец, те, кто придерживается мнения, будто всякой трудности в науке можно положить конец, просто бросившись в объятья какому-либо авторитету, кто,
следовательно, вообще отчаялся в возможности успеха
философии, или те, кто еще теперь утверждает, что скромная, сознающая свои пределы философия должна ограничиться наблюдением и перечислением внутренних фактов
сознания, короче говоря, сухой психологией и антрополог и е й , — все они вместе могут быть в самом деле названы
выразителями нефилософии. Это обстоятельство — что те,
кто, как они утверждают, противодействуют господствующей философии, могут достичь этого, собственно говоря,
только отказавшись от всякой философии (что им, конечно, вполне можно разрешить), а также то, что исследование свелось к узкой сфере и последнее решение о значении и будущем ходе развития философии зависит даже,
как было сказано выше, от одного-единственного вопрос а , — все это должно доказать, что философия, пройдя через последний кризис, достигла точки, с которой она не
может уже спуститься и на которой она, собственно говоря,
занята уже не преодолением незнания, а чистым развитием
себя самой.
Часто приходится слышать: интерес к философии значительно пал в течение последних десяти — пятнадцати
лет. Это совершенно неверно, и ничто не является большей несправедливостью по отношению к нашему времени.
Достаточно проследить за спорами в области религии, за
384колеблющейся борьбой между супернатурализмом и рационализмом, чтобы удостовериться в том, как жадно люди
стремятся к философскому решению и тем самым к философии. А там, где есть такая потребность, есть, безусловно,
и интерес к философии как таковой, хотя и не именно к той
философии, которая является случайно и в определенный
период. Если, быть может, в последние десять — пятнадцать лет и не проявлялся интерес, подобный прежнему,
но не к философии, а к философским явлениям, то это
не стоит так уж порицать. Быть может, лучшее, что можно
с д е л а т ь , — это предоставить пока все естественному ходу
вещей. Быть может, некоторые мыслящие люди сразу заметили, что сначала надлежит установить, является ли
вообще — или по крайней мере в каком смысле — прогрессом то, что декларирует себя таковым, и поэтому не захотели преждевременно обременять себя его изучением. Принимая во внимание истинное и действительное стремление времени, с одной стороны, и положение науки — с
другой, я не могу не обнаружить известного сходства между моим первым выступлением в области философии и
теперешним, когда решительно и отчетливо высказаться
стало не только моим внутренним, но и моим внешним
долгом.
Когда около тридцати лет тому назад я впервые был
призван действенно участвовать в развитии философии,
в университетах господствовала сама по себе сильная,
внутренне в высшей степени жизненная, но чуждая всякой
действительности философия 5. Кто бы мог тогда подумать,
что неизвестный учитель, юноша по годам, преодолеет
столь могущественную и, несмотря на ее пустую абстрактность, тесно примыкающую к ряду излюбленных тенденций времени философию? И все-таки это произошло —
правда, не в виде его заслуги или вследствие особого его
достоинства, но вследствие природы вещей, силы непреодолимой реальности, заключающейся во всех вещах; он никогда не забудет той благодарности, того радостного признания, которые были тогда высказаны ему выдающимися
по своему духу представителями нации, хотя теперь лишь
немногие знают, от чего, от каких ограничений и уз должна была быть освобождена философия, не знают, что прорыв в свободную, открытую область объективной науки,
которой вы теперь можете наслаждаться, что эта свобода
и жизненность мышления, чье действие вы ощущаете,
должны были быть тогда завоеваны.
И теперь философия как будто опять оказывается на
385той точке, выйти за которую она не может, ибо то, что дано
ей как последнее и исключительное, встречает в настроенности всех лучших людей всеобщее и неодолимое противоречие. Но невидимо парящий над всем дух в должное
время и надлежащий час вызывает при каждом препятствии убеждения, усиливающие способность преодоления
и делающие души к моменту появления помощи восприимчивыми и открытыми для обучения.
При таких обстоятельствах на нашей родине, в нашем
времени и в науке я прихожу к Вам и вступаю в Вашу среду. Я приветствую Вас с любовью, примите и Вы меня с
любовью. Я буду жить для Вас, действовать и трудиться
для Вас, пока на то будет воля Божия.К ИСТОРИИ НОВОЙ ФИЛОСОФИИ
(МЮНХЕНСКИЕ ЛЕКЦИИ)
(ИЗ РУКОПИСНОГО НАСЛЕДИЯ)Существует ряд причин, в силу которых целесообразно,
хотя бы в качестве введения к философии, бросить ретроспективный взгляд на предшествующие философские системы. Ведь наука также творение времени и также находится в постоянном развитии. Каждый, кто считает
себя способным содействовать ее продвижению на некоторое, большее или меньшее, расстояние, неизбежно ощутит желание показать, каково его отношение к тому, что
ему предшествовало, и тем самым определить, от какой
точки развития науки или застоя в ней он отправляется
и к какой ближайшей цели стремится. Показав, как на
различных стадиях философского мышления вплоть до
настоящего времени не удалось достигнуть высшей цели,
он повысит интерес к собственному исследованию. Новичок в области философии уже предварительно познакомится таким образом, пусть только исторически, с основными проблемами предмета, преимущественно занимавшими мыслителей прошлых веков. И наконец, если для
