в единичном, следовательно, вообще в тождестве, есть

все или целое.

Темнота тяжести и лучезарность световой сущности

лишь вместе создают прекрасное сияние жизни и завершают превращение вещи в то, что мы называем подлинно

реальным.

Свет — это луч жизни в вездесущем центре природы;

подобно тому как посредством тяжести вещи внешне едины, они объединены в свете как во внутреннем средоточии

и в той мере внутренне наличны друг для друга, в какой

этот фокус, более или менее совершенно заключен в них

самих.

Об этой сущности мы говорили, что она отрицает в

связанном время в качестве времени. Это мы познаем различным образом уже в ее внешних явлениях: в звуке, который хотя и принадлежит времени, тем не менее в нем как

бы организуется и есть истинная целостность; наиболее

определенно — в ее наиболее чистом явлении, в свете. Если

Гомер пользуется для описания быстроты движения неподвластной времени мыслью, которая в своем странствии

способна мгновенно промчаться через множество земель, то

свет в природе в его неподвластности времени мы можем

сравнить только с этой способностью мысли.

Однако в качестве внутренней сущности и другого начала единичного свет развертывает присущую ему вечность и

придает явленность и тому, посредством чего он обладает

вечной истиной, посредством чего он сам необходим во

всем. Ибо необходима каждая вещь лишь постольку, поскольку ее понятие есть одновременно понятие всех вещей.

Поскольку движение вещи есть не что иное, как выражение ее связи с другими вещами, свет, развертывая эту

связь как объективную в самой вещи, не полагает, наподобие тяжести, движение в покой, но полагает покой в

движение и тем не менее превращает в самом этом

покое вещь в зеркало целого.

Тот же принцип мы познаем во всеобщей душе, которая

проникает время, предвидит будущее, создает предчувствие в животных, приводит в соответствие настоящее

с прошлым и полностью снимает непрочное соединение вещей во времени.

43Невозможно отрицать, что наряду с внешней жизнью

вещей открывается их внутренняя жизнь, благодаря которой они становятся способны к симпатии и антипатии,

а также вообще к перцепции других, в том числе не

непосредственно наличных вещей; следовательно, невозможно отрицать, что всеобщая жизнь вещей есть одновременно и особенная жизнь единичной вещи.

Поскольку именно этот принцип есть то, посредством

чего всеобще положена бесконечность вещей в качестве

вечности и настоящего, то он есть одновременно и то, что

образует во времени длящееся, во всеобъемлющей сфере

вечности как бы отдельные сферы, а именно большие и

меньшие периоды, то, что украшает годы, месяцы и дни;

и разве не следует нам вместе с Платоном назвать этот

всеупорядочивающий и всеулучшающий принцип всеобщей и всесторонней мудростью, царственной душой целого?

Однако свет, как и тяжесть, есть лишь абстракция единой и целостной сущности; никогда, ни в одной вещи природы мы не видим тяжесть или свет в деятельности

для себя, но подлинная сущность вещей — рассматриваем

ли мы ее в ее созидающей деятельности или в самом

созданном — всегда есть тождество обоих, как мы только в

качестве такового определили его вначале.

Здесь, следовательно, мы видим первую связку между

бесконечным и конечным полностью развитой также и в

действительности и превращенной в высшую, в связку

между бесконечным, поскольку оно есть единство во всеполноте вещей, и бесконечным, поскольку оно есть всеполнота в единстве.

В каждом из них заключена вечная связь; каждое для

себя абсолютно; однако сами они вместе с тем настолько

поглощены одной и той же связью, что они сами и то,

посредством чего они соединены, составляют лишь одно и

то же нерасторжимое абсолютное.

Одна и та же природа одинаковым образом полагает

единичное в целое и целое в единичное, стремясь в качестве

тяжести к отождествлению тотальности, в качестве света —

к тотализации тождества.

Лишь вечная противоположность и вечное единство

обоих принципов порождают в качестве третьего и в качестве совершенного отпечатка всей сущности чувственное и

зримое дитя природы — материю.

Не материю в абстракции, всеобщую, бесформенную

или неоплодотворенную, а материю вместе с жизненностью

44форм и так, что и она в свою очередь составляет троично

развернутое и вместе с тем нерасторжимо сцепленное единое целое.

Все формы, возможные в соответствии с сущностью

абсолютного, должны действительно быть (ибо вместе со

связью необходимо есть и связанное), и так как каждое из

этих трех — всеполнота, единство и тождество обоих —

есть для себя все абсолютное и вместе с тем не есть без

другого, то очевидно, как в каждом из них должно содержаться и быть выражено целое, а именно всеполнота,

единство и тождество обоих.

Так, например, тяжесть есть для себя весь и неделимый

Бог в той мере, в какой он выражает себя как единство

во множестве, как вечное во временном.

Поэтому тяжесть для себя организуется в свойственный

ей мир, в котором, однако, все формы божественной

связи несут на себе общую печать конечности.

Тяжесть воздействует на ростки вещей; свет же стремится к тому, чтобы распустился бутон, дабы созерцать самого себя, так как он в качестве всеполноты в едином или

в качестве абсолютного единства может познать самого себя

лишь в совершенной целостности.

Тяжесть действует на ограничение пространства, на

для-себя-пребывание и полагает в связанное последовательность, или время, которое в своей включенности в

пространство есть лишь конечная связь соединения, или

сцепления.

Поэтому в самом царстве тяжести отпечаток тяжести

есть общая твердость, или закостенелость, в которой пространство подчинено господству времени.

Напротив, свет ведет к тому, чтобы и в единичном

было целое.

Поэтому в самом царстве тяжести отпечаток света в

качестве другой связи есть воздух. Здесь в единичном развертывается целое, так как каждая часть абсолютно сопричастна природе целого, тогда как наличное бытие закостенелости покоится именно на том, что части, относительно различные между собой, полярно противоположны друг

другу. Следовательно, если во всем твердом живое есть,

собственно, время, то, напротив, другое царство, воздух, в

его свободе и неразличимости от пространства представляет образ чистейшей, незамутненной одновременности.

Абсолютная связка тяжести и света есть сама продуктивная и созидающая природа, к которой они относятся просто как атрибуты, хотя и атрибуты существенные.

45Из нее проистекает все то, что в связанном переполняет

нас идеей реальности наличного бытия.

В царстве тяжести отпечаток этой третьей связи, подлинного единства, есть то, в чем наиболее чисто представлен прообраз материи, вода, важнейшая из всех вещей, из

которой исходит и к которой возвращается всякая продуктивность. От тяжести в качестве принципа конечности она

получает капельность; от света — то, что и в ней часть не

отличается от целого.

К этим трем исконным формам сводятся, следовательно, все творения в царстве тяжести.

Но и каждая отдельная часть материи есть в свою очередь отпечаток этого состоящего из трех образов целого

и представляет в трех измерениях только развернутую

тройную связку, без наличия которой (в действительности

или в потенции) невозможна никакая реальность.

Рассмотрение этих форм в их обособленности приводит

нас к представлению о неорганической, или неодушевленной, природе.

Однако на самом деле и в действительной природе они

не обособлены, но, подобно тому как они в своей всеобщности составляют благодаря тяжести единство, они составляют единство и в своей особенности благодаря свету, или

внутреннему центру природы, который, будучи сам всеполнотой в едином, развертывая их в качестве членов

органического тела в тотальность их различий, одновременно вбирает их в единство и вечность своего самосозерцания.

Подобно тому как в первом творении бесконечная и

неделимая сущность природы, утверждая саму себя в конечном, полагает его как случайное и временное, так, напротив, в одинаково вечном возврате всеполноты в единство

именно это конечное просветляется в тождество сущности и

тем самым само существенно полагается.

Рассмотренные с этой стороны, отдельные вещи природы составляют не прерывный или уходящий в бесконечность ряд, а сплошную, возвращающуюся к самой себе цепь

жизни, в которой каждое звено необходимо для целого,

подобно тому как и оно само ощущает целое и не может

претерпеть изменения своего отношения без проявления

признаков жизни и чувствительности.

Малейшие изменения, например, чисто пространственных отношений ведут в этом полном жизни целом к явлениям теплоты, света, электричества: настолько все оказывается одушевлено, настолько глубоко внутреннее отношение

части к целому и целого к части.

46Если облекающая связанное связь стремится постигнуть во временном вечное, в нецелостности — целостность,

то выражением этого стремления служит магнетизм.

Напротив, связь, посредством которой временное

вводится в вечное, различие — в единство, есть всеобщая

связь электричества.

Временная связь (в магнетизме) ведет также к тождеству, к единству в множестве; вечная связь (в электричестве) открывает присутствующую в единичности всеполноту; там же, где обе уравновешивают друг друга и из обеих

связей возникает нечто третье, продуктивность органически самой с собой сплетенной природы вновь выступает в

химических созданиях и преобразованиях, посредством которых теперь каждая часть материи, принося в жертву

собственную жизнь, вступает в жизнь целого и обретает

более высокое, органическое наличное бытие.

Так, следовательно, живет сущность, замкнутая в себе,

порождая единичное, меняясь, чтобы тем самым отразить

во временном вечность, между тем как она сама — сила,

содержание и организм всех форм — полагает в себя время

как вечность и остается недоступной какому бы то ни было

изменению.

Тем самым источник жизни всеобщей, или великой,

природы есть связка между тяжестью и светом; только

этот источник, из которого все проистекает, остается во

всеобщей природе скрытым, не становится сам зримым.

Повсюду, где эта высшая связка утверждает саму себя

в единичном, есть микрокосм, организм, совершенное

отражение всеобщей жизни субстанции в особенной жизни.

Именно это все содержащее и предвидящее единство,

которое в соответствии с идеей целого умеряет движение

всеобщей природы, как незаметное и непрерывное, так и

насильственное и внезапное, и постоянно возвращает все в

вечный к р у г о в о р о т , — именно это божественное единство

принимает в своей бесконечной радости утверждения образ

животного и растения и, если предрешен момент его появления, стремится с неодолимой силой превратить землю,

воздух и воду в живые существа, в образы всей полноты

своей жизни.

Это высшее единство, одинаково развертывая в связанном целостность тяжести и единство света, полагает их как

атрибуты самого себя.

Свет ищет в связанном существенное, т. е. связь; в той

мере, в какой он ее развертывает, он сам может выступить

47в качестве всеполноты в едином и представить мир совершенным в малом образе.

Жизнь органического прежде всего зависит от этого

развертывания связи; отсюда и бесконечная любовь растения к свету, поскольку в нем прежде всего развертывается

связь тяжести.

В той же мере, в какой развертывается связь, связанное начинает становиться несущественным и подвергается

все большему изменению. Связанное как таковое (голая

материя) должно быть для себя ничем; материя есть нечто

лишь в качестве выражения связи, поэтому она все время

меняется, тогда как орган, т. е. сама связь, живая связка,

сама идея, как бы в силу божественного утверждения

пребывает и остается всегда одним и тем же.

Поэтому посредством полного вытеснения связанного в

качестве связанного и развития, или осуществления связи,

идея достигает полного выражения.

По мере того как связанное исчезает, а связь, напротив,

выступает в своей жизненности, появляется в том же

соотношении в качестве существенного именно то, что на

более низкой ступени еще являло себя как случайное, ибо

особенность связанного существенна и вечна только лишь

в связи; поэтому если связь становится объективной, действительно положенной, то действительное, которое до того

казалось несущественным, само становится существенным

или необходимым. Поэтому наличное бытие организма

покоится не на материи как таковой, а на форме, т. е. именно на том, что являет