и страдание в мире. Однако уже сама

постановка вопроса о происхождении зла и страдания

в мире — ведь оказывается необходимым оправдать Бога

в э т о м , — уже эта постановка вопроса предполагает свободное отношение Бога к миру. Ибо если мир есть лишь необходимое следствие божественной природы, то в вещах и

в мире в их истинном постижении, т. е. так, как они следуют

из божественной природы, не может быть поистине ни зла,

ни страдания. Следовательно, этот вопрос, который он,

впрочем, поднял не сам, а выполняя задание высокопоставленной особы (курфюрстины Софии Брауншвейгской 2 0,

чьи потомки еще по сей день сидят на английском престоле;

она покровительствовала ему так же, как раньше уже упомянутая нами принцесса Елизавета — Декарту. Всем известно, сколь многим наука и искусство обязаны пфальцскому дому — Карл-Фридрих предоставил Спинозе профессорскую должность в Гейдельберге), уже сама эта

задача заставляла Лейбница поставить Бога в иное отношение к миру и вещам, чем это делал Спиноза и он сам в своих

монадологических принципах. Он представляет себе, следовательно, Бога как бы от века совещающегося с самим

собой: 1) предпочтительно ли при необходимых ограничениях, которые должны быть приданы различенному от

него миру, создать такой мир или полностью отказаться от

этого; 2) какой из возможных порядков вещей при этих

неизбежных ограничениях, неминуемыми следствиями

которых (как он считает) должны быть физические страда-

434ния и моральное зло, какой порядок вещей, следовательно,

исходя из упомянутых ограничений все-таки окажется

лучшим из всех возможных; затем он допускает, что Бог,

совещаясь с самим собой, принимает решение сотворить

существующий ныне мир, который являет собой если не

вообще, то при данных предпосылках лучший из всех возможных миров. Отсюда и наименование лейбницевского

представления оптимистическим. Тем самым Лейбниц как

будто утверждает, что 1) существование мира во времени

и 2) время до возникновения мира вообще следует понимать не только логически, но реально и исторически.

Между тем сразу же при появлении «Теодицеи» или вскоре

после этого многие стали сомневаться в том, искренне ли

верит Лейбниц в разработанные здесь идеи, и некий человек, свидетельство которого из-за его непомерного тщеславия нельзя, правда, считать достоверным, утверждал даже,

что располагает письменным высказыванием Лейбница,

в котором утверждается, что он сам рассматривает свою

изложенную в «Теодицее» теорию просто как lusus

ingenii 2 1. Что касается моего мнения, то я скорее склонен

считать, что Лейбниц рассматривал как lusus ingenii свою

«Монадологию», которую он противопоставлял другим,

современным ему или предшествующим философам, тогда

как к «Теодицее» он относился с полной серьезностью.

Будучи весьма сведущим и вместе с тем безусловно гениальным человеком, Лейбниц вряд ли мог считать свою

«Монадологию» чем-то большим, нежели просто преходящим представлением

2 2

. Однако, какого мнения по этому

вопросу придерживаться, особого значения не имеет, так

как «Теодицея» при правильном ее понимании не столько

противоречит мышлению Спинозы, сколько выступает как

его смягченное и сглаженное истолкование. Лейбниц

объясняет наличие зла в мире необходимой ограниченностью сотворенного. Однако это означает не что иное, как

то, что утверждает Спиноза: «Сила, обнаруживаемая в зле,

оказывается при ее положительном рассмотрении той же,

что действует в добре; она, правда, сравнительно менее

совершенна (менее положительна), чем та, которая действует в добре, однако, сама по себе, или рассмотренная вне

этого сравнения, она и сама есть нечто положительное и

также совершенство. То, что мы называем в ней злом, есть

лишь меньшая степень положительного, которая только

в нашем сравнении представляется недостатком, в природе

же в целом не есть таковой, так как и этот минус относится

к совершенству целого». Таково подлинное мнение Спи-

435нозы, которое совершенно последовательно проводится

в его системе. По Лейбницу, в зле также содержится плюс

ограничения и минус положительного. Этот минус положительного в одном столь же необходимо принадлежит к лучшему из возможных миров, как плюс положительного

в другом; подобно тому как в природе преобладание положительного в одном имеет своим необходимым следствием

равное преобладание отрицательного в другом, это происходит и в нравственном мире.

Лейбниц находит оправдание тому, что Бог допускает

зло, главным образом посредством различения божественной воли и божественного разума. Бог не властен над разумом, а разум ведет к тому, чтобы творение было ограничено вообще и ограничено в различной степени. Следовательно, эта ограниченность (а вместе с ней и возможность

зла) не зависит от божественной воли, Бог не хотел ее, он

хотел только блага. Лейбниц видит единственное средство

оправдать Бога — считая это необходимым — в том, что он

допускает зло, полагая зло в ограниченность, т. е. в нечто

только недостаточное или лишенное чего-то. И все-таки

зло должно быть чем-то большим, чем только ограниченность, ибо из всех созданий именно наиболее совершенное,

т. е. наименее ограниченное, способно творить зло; не говоря уже о том, что в соответствии с догматическим учением, которое Лейбниц всячески щадит, дьявол — не наиболее ограниченное, а в наименьшей степени ограниченное создание. Объяснение Лейбница направлено на презренное, низкое зло, но не на зло в его величественном проявлении, которое мы обнаруживаем в мировой истории

в соединении с величайшей энергией и значительностью не

только духовных, но и моральных сил. Если к этому присовокупить, что по учению Лейбница и радикальное зло

есть необходимое условие совершенства мира и тем самым

само должно быть совершенным, то становится вообще

непонятным, в чем же различие между добром и злом.

Можно было бы сказать: допуская свободный божественный выбор, совершенно, впрочем, недоказанный, Лейбниц

обволакивает целое неким мягким светом. Однако разве

само это решение не принадлежит природе Бога, мог ли он

не принять его? Вероятно, нет. Следовательно, решение

было и для самого Бога необходимым. Лейбниц пытается

смягчить эту необходимость только тем, что он представляет ее как моральную. Однако если моральная необходимость избирать хорошее, а при определенных условиях —

лучшее, принадлежит, как утверждает Лейбниц, природе,

436сущности Бога, то это лишь попытка смягчить и сделать

понятней необходимость, с которой, по словам Спинозы,

все проистекает из божественной сущности, но отнюдь не

снять ее. Для того чтобы рассеять этот ложный смягчающий свет, который распространяет представление о необходимости, коренящейся только в нравственной природе

Бога, на систему необходимости в целом, достаточно непродолжительного размышления. К распространенным рационалистическим представлениям принадлежит, правда,

идея, что Бог по самой своей природе способен творить

только добро, а под добром понимают то, что соответствует

моральному закону. Однако Бог вне закона, над всяким

законом, ибо он сам есть закон. Бог — господин jure absolute positivo 23 такой, как он есть, потому что он Есть; до

него, вне его нет добра, которое он должен был бы хотеть;

добро только от него и как следствие его; добро только то,

что он хочет, и только потому, что он его хочет, оно есть

добро (а не само по себе); если бы он его не хотел, оно не

было бы добром. Достаточно ясно это понять и решиться

согласиться с этим, чтобы увидеть, в какой мере положение

распространенного учения — Бог может творить только

добро — не более чем тавтология. Ибо добро есть только то,

что творит бог, и в этом смысле он действительно может

творить только добро. Каждый, кто в какой-либо степени

знаком с современными обстоятельствами, знает, что то

положение, которое под видимостью нравственной необходимости полностью отрицает свободу в Боге, есть последняя опора рационализма, претендующего даже на исключительную нравственность; впрочем, выступая только против положительности религии откровения, он по существу

противостоит и всему положительному в философии.

Может показаться, что в целом наше суждение о Лейбнице не очень лестно. Однако подлинному духу этого мыслителя оно не может нанести ущерб. Его философия была

не только именно его философией, но в значительной степени и философией его эпохи, т. е. такой, которая только и

могла быть воспринята в его время. Нет сомнения в том,

что дух Лейбница проникал глубже, чем он это выразил

в своем учении. Лейбниц был одарен некоей магической

способностью, ему как бы сам открывался каждый предмет,

на который он направлял свой взор. Глубина и широта

охвата, присущие его духу, плодотворность его идей, поразительный по своей многогранности творческий дар, столь

же редкий в философии, сколь в поэзии и вообще в любой

сфере человеческих у с т р е м л е н и й , — все это делает Лейб-

437ница гордостью немецкой нации, и таковым он останется

навсегда. Его скорее примиряющий, чем революционный,

дух уже в силу свойственного ему спокойствия продвигался

постепенно, совершал всегда только ближайшее и пытался

в большей мере примирять крайние мнения, чем выдвигать

таковые. Если при своем громадном даровании он не сделал всего того, что мог, то виной тому непреодолимая мертвенность его времени, того грустного времени, которое непосредственно следовало в Германии за разрушениями

Тридцатилетней войны. Декарт, основатель новой философии, умер через два года после конца войны, большая часть

его жизни протекала во время этой войны. Лейбниц родился за два года до Вестфальского мира (в 1646 г.). Кажется, будто то духовное движение, которое вновь ставит

вопрос о принципах внутренней жизни, всегда находится

в известной связи с внешними событиями. Философия

Канта совпадает по времени с французской революцией 2 4,

и еще ни один из следующих за ним философов не дожил

до конца этой раздираемой противоречиями эпохи, в которой каждую попытку исправить ошибку как будто пытались уравновесить тем, что совершалась новая, и еще

большая.

Основным стремлением Лейбница было, по-видимому,

смягчить революционный элемент, привнесенный в философию Декартом, и утвердить в противовес объективному

рационализму Спинозы — в самом деле преждевременному, слишком рано направленному на то, чтобы покончить

со свободной научной д и а л е к т и к о й , — в противовес этому

закостенелому рационализму вновь обретенное значение

свободной, еще далеко не исчерпанной в своих возможностях диалектики. Тем самым он неизбежно должен был

противопоставить объективному рационализму Спинозы

философию субъективную, чисто резонирующую, обосновывающую субъективную разумность, естественным следствием чего, особенно после того, как идеями Лейбница

овладел скучной памяти Христиан Вольф, оказался тот

рационализм, который впоследствии так долго господствовал, особенно в религии. Первыми рационалистами в теологии были сплошь последователи Вольфа, утвердившиеся

в государстве, где эта философия долгое время пользовалась особыми привилегиями. Лейбниц вновь обратился

к старой метафизике и тем самым косвенным образом стал

инициатором или во всяком случае пособником того типа

школьной метафизики, который господствовал в философии до Канта. Кант оказался для этой новой метафизики

438тем, чем Декарт был для старой. В целом характер схоластической метафизики, сохранившийся в своих общих чертах и в новой, основывается: 1) на предпосылке существования известных общих понятий, которые считаются данными непосредственно вместе с рассудком. Лейбниц всячески стремился защитить приоритет, независимость этих

понятий от чувственного восприятия и опыта, чтобы тем

самым утвердить присущую им необходимость и всеобщность и оградить их от противников врожденных понятий.

Наряду с этими общими понятиями предполагалось, 2) что

определенные предметы даны в опыте. К ним относились

не только те, которые в наши дни называют предметами,

познаваемыми опытным путем, понимая под этим только

чувственный опыт. К этим предметам относили также

душу, мир и Бога, чье бытие предполагали данным, стремясь лишь возвысить их до рационального познания. Это

происходило посредством простого применения уже имеющихся понятий к предметам. Такими понятиями были:

сущность, бытие, субстанция, причина или абстрактные

предикаты, такие, как простота, конечность, бесконечность

и