не зная

об этом пути. В этом — объяснение слепоты и необходимости его представлений о внешнем мире, как в другом —

объяснение их одинаковости и всеобщности у всех индивидуумов. Индивидуальное Я находит в своем сознании

как бы памятники, следы того пути, но не самый путь.

Именно поэтому дело науки, а именно изначальной науки,

ф и л о с о ф и и , — заставить это Я сознания сознательно

прийти к самому себе, т. е. к сознанию. Или: задача науки

состоит в том, чтобы это Я сознания само осознанно прошло

бы весь путь — с начального момента его пребывания вне

себя до высшего сознания. Философия есть для Я не что

иное, как анамнез — воспоминание о том, что оно совершало

и испытывало в своем всеобщем (своем предындивидуальном) бытии: результат, совпадающий с известными воззрениями Платона (хотя последние частично имеют иной

смысл и понимались не без некоторой доли фантазии).

Таков был, следовательно, путь, которым я шел, сначала отправляясь от Фихте, чтобы вновь достигнуть объективного; совершенно очевидно, что такое толкование Фих-

468те, которое по существу только и сделало его понятным и

устранило основные возражения против него, не могло не

встретить одобрение при первом же его появлении. Это

была попытка примирить идеализм Фихте с действительностью или показать, каким образом, даже принимая положения Фихте, что все есть лишь посредством Я и для Я,

может быть понят объективный мир.

Я не спешил разработать собственную систему и

удовлетворился — это подобало также моему тогдашнему

возрасту — на первое время тем, чтобы сделать понятной

систему Фихте, надеясь, что Фихте сам одобрит это толкование его системы, что, впрочем, в дальнейшем оказалось

не так. Мне была важна не такая система, которой я мог бы

гордиться, называя ее своей, а система, удовлетворяющая

меня самого. Не был я также в положении многих, бросавшихся, особенно после интереса, вызванного Кантом и

Фихте, на философию по той простой причине, что они

больше ничему не научились и полагали, будто в философии легче всего продвинуться без специальных знаний.

Передо мной был открыт целый ряд областей человеческого

знания, в которых я мог подвизаться, испытывая полное

удовлетворение, и к которым я с давних пор имел склонность. Таким образом, я стремился тогда лишь объяснить

систему Фихте, хотя я никогда не слушал его лекций; это

я сообщаю только как историческую справку, а отнюдь не

потому, что не испытываю к Фихте благодарности или

отрицаю его роль учителя и предшественника; таковым он

был для меня, так же как и для всех других, поскольку

он первым высказал идею философии, основанную на свободе, положил самостоятельность Я не только, как Кант,

в основу практической, но и теоретической и тем самым

всей философии в целом. Я стремился, следовательно, в

тот период только показать, как вместе с человеческим Я

можно мыслить положенным все. Эта интерпретация идеализма Фихте содержится в моей «Системе трансцендентального идеализма», опубликованной в 1800 г. Если среди

вас есть кто-либо, кому хотелось бы теперь или в будущем

обстоятельно и документально изучить постепенный ход

развития новой философии, то я не могу не рекомендовать

ему заняться моей работой «Система трансцендентального

идеализма». Там в оболочке мыслей Фихте он обнаружит

новую систему, которая рано или поздно должна была

прорвать эту оболочку, найдет в этом труде уже полностью

примененным тот метод, который позже использовался

лишь в большем масштабе. Найдя уже здесь тот метод, ко-

469торый впоследствии стал душой независимой от Фихте

системы, он убедится в том, что упомянутый метод свойственен именно мне, причем настолько естественно, что я

даже затрудняюсь гордиться им как своим открытием; однако именно поэтому я не могу и допустить, чтобы его у

меня украли или чтобы другой похвалялся, будто ему принадлежит открытие этого метода. Я говорю об этом не из

тщеславия, но только из чувства долга, требующего выступать против неправды, особенно если она подтверждается

молчанием.

Задача, которую я сначала перед собой поставил, была,

следовательно, такова: объяснить совершенно независимое

от нашей свободы, более того, ограничивающее эту свободу

представление об объективном мире посредством процесса,

в который Я именно актом самополагания оказывается

непреднамеренно, но необходимо втянутым. Превращая

самого себя в предмет, Я не может не привлечь самого себя

(в том смысле, как говорят: меня то или другое не привлекает, я игнорирую это), причем оно не могло бы привлечь

самого себя, не ограничив себя этим, не затормозив свою

саму по себе стремящуюся в бесконечность деятельность,

не превратив самого себя, бывшего прежде полной свободой и в качестве ничто, в нечто для самого себя, следовательно, в ограниченное. Тем самым граница, которую Фихте поместил вне Я, переместилась в само Я, и процесс стал

совершенно и м м а н е н т н ы м , — в нем Я было занято только

самим собой, своим собственным, в себя положенным противоречием, тем, что оно было одновременно субъектом и

объектом, конечным и бесконечным. Я, превратившись в

объект для самого себя, правда, нашло себя, но не в качестве того простого, каким оно было раньше, а как нечто двойственное, как и субъект и объект одновременно — оно было

теперь для самого себя, но именно поэтому перестало быть

само по себе; эта положенная в нем случайность должна

была быть преодолена, было доказано, что моменты этого

последовательного преодоления тождественны моментам

природы, и этот процесс был продолжен от ступени к ступени, от момента к моменту, вплоть до той точки, где Я

вновь прорвалось из ограничения в свободу и теперь действительно имело самого себя или было для самого себя таким, каким оно раньше было само по себе, имело себя как

полную свободу. Этим была завершена теоретическая философия и началась практическая философия. Здесь я

впервые пытался применить в философии историческое

р а з в и т и е , — вся философия была для меня историей само-

470сознания, которую я разделил на эпохи; так, например,

первая эпоха — от изначального ощущения (ограничения,

положенного посредством самообъективации в Я) до продуктивного созерцания. Однако инструмент был слишком

ограничен, чтобы исполнить на нем всю мелодию. Принцип продвижения или применяемый мною метод основан

на различении развивающегося или занятого порождением

самосознания Я и рефлектирующего его, как бы наблюдающего за ним, следовательно, философствующего Я.

Каждый момент полагал в объективное Я определение,

однако это определение было положено в нем только для

наблюдателя, не для самого Я. Продвижение заключалось

все время в том, чтобы то, что в предшествующий момент

было положено в Я, только для философствующего, в следующий момент полагалось объективно самому Я, для

самого Я в нем, и таким образом, в конечном счете само

объективное Я достигало бы точки зрения философствующего или объективное Я становилось бы совершенно равным философствующему, тем самым субъективному. Момент, в который наступало это равенство, когда,

следовательно, в объективное Я было положено совершенно

то же, что в субъективное, был завершающим моментом

философии, получившей тем самым одновременно полную

уверенность в своем конце. Между объективным Я и

философствующим Я существовало примерно такое же

отношение, как между учеником и наставником в беседах

Сократа. В объективном Я в каждый данный момент

было в свернутом состоянии положено больше, чем оно

само знало; деятельность субъективного, философствующего Я состояла только в том, чтобы помочь объективному Я прийти к познанию и сознанию того, что в нем

положено, и таким образом привести его в конце концов

к полному самопознанию. Этот метод, посредством которого то, что в предшествующий момент положено

лишь субъективно, в последующий присоединяется к

объекту, оказался весьма плодотворным и в дальнейшем.

Истоки этого изложения идеализма находятся в отдельных статьях, перепечатанных в первой части моих философских трудов *. Тот, кто окажет мне честь, заинтересовавшись ходом моего философского развития, и в частности

захочет ознакомиться с собственно эвристическим принципом, принципом открытия, который мною руководил,

должен начать с этих первых работ.

* Последующее взято из Эрлангенской рукописи 1822 г.НАТУРФИЛОСОФИЯ

Теперь я перехожу к изложению своей системы, сложившейся совершенно независимо от Фихте. Здесь исходной точкой служит уже не конечное, или человеческое, Я, но бесконечный субъект, а именно 1) субъект

вообще, поскольку он — единственно непосредственно

достоверное, но при этом 2) бесконечный субъект, т. е.

такой, который никогда не может перестать быть субъектом, раствориться в объекте, стать просто объектом, как

это случилось в системе Спинозы в результате акта, им

самим не осознанного.

Субъект, поскольку он еще мыслится в своей чистой

субстанциальности, еще свободен от всякого бытия и

есть хотя не ничто, но тем не менее как ничто. Не ничто,

ибо он все-таки субъект; как ничто, ибо он — не объект,

не сущий в предметном бытии. Однако он не может остаться в этой абстракции, для него как бы естественно

желать самого себя как нечто и тем самым как объект.

Но отличие этой объективации от того, что должно мысленно предпосылаться и по отношению к спинозистской

субстанции, состоит в том, что в спинозизме субъект

переходит в объект, полностью теряя самого себя, следовательно, целиком и безоговорочно, и выступает уже

только в качестве такового (в качестве объекта); здесь

же субъект есть не слепое, а бесконечное самополагание,

т. е., становясь объектом, он не перестает быть субъектом; следовательно, он бесконечен не просто в отрицательном смысле, в том смысле, что он только не конечен

или не может стать конечным, но в положительном

смысле, что он может сделать себя конечным (сделать

себя нечто), однако при этом он вновь победно выступает из любого конечного состояния как субъект, или что

он посредством каждого становления конечным, объектом, лишь возвышается до более высокой потенции субъективности.

Именно потому, что по самой своей природе он никогда не может быть только объектом, но всегда необходимым образом должен быть и субъектом, то движение, если оно начато или если положено его начало, неизбежно

носит прогрессирующий характер.

Начало, конечно, состоит прежде всего в том, чтобы

472сделать себя чем-то, стать объективным, ибо тем самым

вследствие бесконечности субъекта, в соответствии с которой за каждой объективацией непосредственно следует только более высокая потенция субъективности, —

вследствие этого вместе с первой объективацией была

положена основа всего последующего возвышения, а тем

самым и самого движения. Поэтому самое важное —

объяснение этого начала, этого первого бытия нечто.

Оно мыслится следующим образом. Субъект, мыслимый

еще в своей чистой субстанциальности, или сущностности, до всякого акта, есть, как уже было замечено, правда, не ничто, но как ничто; это как выражает всегда нечто

добавочное, выходящее за пределы сущности, и тем самым относится к предметному, выходящему за пределы

сущности бытию. Итак, если говорится: «Субъект или Я

в его чистой субстанциальности, был как ничто», то это

выражает не что иное, как отрицание всякого предметного бытия. Напротив, если мы сначала говорим о субъекте: «Он есть как нечто», то этим мы выражаем, что это

бытие чем-то есть как бытие дополнительное, добавленное, привнесенное, в известной степени случайное. Как

означает здесь притяжение, привлечение, притянутое

бытие. К объяснению! Существуют известные моральные

и иные качества, которые мы имеем только в той степени, в которой мы их не имеем, как очень точно выражено

в немецком языке, поскольку мы их не привлекаем (man

sich dieselben nicht anzieht). Так, например, подлинная

привлекательность возможна только при неведении о

ней; человек же, знающий о своей привлекательности,

использующий ее, сразу же