объекту; его царство, его господство кончается и уступает место более высокой потенции. (Теперь больше не возникают изначальные организации. Тем самым и
исторически этот изначально организующий, создающий
организации принцип уходит в прошлое.) Следовательно,
принцип органической жизни сам еще принадлежит в своем отношении к высшему принципу последующего периода к объективному миру и постольку есть даже предмет эмпирического изучения природы. Момент, когда то, что до
сих пор было наивысшим, А3, само становится совершенно
483объективным, т. е. подчиняется еще более высокому субъекту, есть рождение человека, в котором природа как таковая
находит свое завершение, и начинается новый мир, совершенно новая последовательность развитии. Ибо начало
природы было именно это бытие нечто, и весь природный
процесс был направлен только на его преодоление в его самостоятельности или субстанциальности, только на то, чтобы превратить его в простую форму существования высшего. После того, следовательно, как это первое бытие освобождается от своего стеснения и именно благодаря тому,
что оно подчинилось высшему, вновь обретает свободу, которую в органическом мире оно уже частично достигло в
произвольных движениях животных, природный процесс
как таковой завершен; субъективное, которое теперь выступает, уже не занято непосредственно, наподобие предшествующих потенций, бытием, так как это бытие предстает теперь ему как нечто законченное, завершенное, замкнутое;
высшая потенция, вновь поднимающаяся над этим миром
бытия, соотносится с ним уже лишь идеально или может
быть только знанием. Ибо то, что относится ко всему бытию
в его целостности как высшее, постигающее его, может
быть только знанием. Тем самым мы привели субъект к
той точке, где он есть чистое знание или то, чье бытие состоит только в знании, которое мы уже не можем выявить
как вещь или материю (здесь нематериальность души или
того, что в нас непосредственно есть еще только знание,
объяснено яснее и убедительнее, чем во всех предыдущих
теориях, где существование этого простого и нематериального, как они это называли, само еще было к тому же только
случайным, тогда как в нашей последовательности оно выступает как необходимое); в этой последовательности
должна встретиться точка, на которой субъект больше не
опускается до материи, где он есть только знание, следовательно, чистое знание, т. е. чистый дух, где все, чем он еще
мог бы быть помимо этого и непосредственно, уже стоит перед ним как существующее вне его, как другое, как для него самого объективное. Тем не менее он сохраняет, правда,
идеальное, но все-таки необходимое отношение к тому, что
находится перед ним; ибо он лишь потому есть чистое знание, что все бытие в его целостности находится уже вне его,
так как сам по себе он не есть другой, но тот же субъект,
который в своей первой и непосредственной деятельности
стал материей, на более высокой ступени явил себя как
свет, на еще более высокой — как жизненный принцип;
если бы можно было, следовательно, отторгнуть от него эти
484более ранние моменты, субъект мог бы лишь опять начать
с того, с чего он начал, и — на определенной ступени — он
вновь возвысился бы до этой потенции самого себя, опять
стал бы чистым знанием; он положен как чистое знание не
сам по себе, а только посредством этой ступени, т. е. постольку, поскольку он имеет перед собой эти моменты, поскольку он в качестве рассматриваемого абсолютно, или
сам по себе, уже очистился от них, бывших в нем в качестве
возможностей, вывел их вовне, т. е. вместе с тем исключил
их из себя; он есть чистое знание не сам по себе, а лишь
благодаря своей потенции, будучи А4, в качестве которого,
однако, он сам предполагает себя в своих предшествующих
потенциях. Именно поэтому он находится в необходимом
и неустранимом отношении к тем предшествующим моментам, но в непосредственном отношении к тому, в ком только
и заключено завершение и окончание предшествовавшего
бытия, следовательно, к человеку (так как каждый последующий момент всегда должен удерживать в качестве своей непосредственной основы предшествующий момент).
Следовательно, он есть чистое знание, которое относится,
правда, к«о всей природе, однако непосредственно только
к человеку и постольку есть человеческое знание. Тем самым возникает новая последовательность моментов, которая не может не быть параллельной последовательности
моментов, познанной нами уже в природе. Разница состоит
в том, что все происходящее там в реальном здесь происходит в идеальном.
Первой ступенью и здесь будет объективное, или конечное, второй — положенный в качестве такового субъект,
или бесконечное, третьей — единство обоих; но так же как
там, в природе, реальное и идеальное, материя и свет —
оба объективны или реальны, здесь (в начинающемся духовном мире) реальное и идеальное будут, несмотря на их
противоположение, только идеальны. Субъект, определенный нами как возвышающийся над всей природой, есть
непосредственно лишь чистое знание и в качестве такового
бесконечен и полностью свободен; тем самым он также находится в той же точке, как первый субъект, положенный
в своей чистой свободе и бесконечности; однако он находится в непосредственной связи с конечным и ограниченным,
с человеческим существом, и, поскольку он не может не
стать его непосредственной душой, он вынужден участвовать во всех его определениях, отношениях и ограничениях
и таким образом, входя во все формы конечности, сделать
конечным самого себя и, оставаясь сам все время идеаль-
485ным, все-таки (идеально) подчиниться господствующей в
сфере бытия или реальной необходимости. Из этого отношения бесконечного в себе знания и связанного с ним конечного была выведена вся система необходимых представлений, а также понятий, в соответствии с которыми объективный мир определяется человеческому познанию; здесь
была разработана собственно познавательная или теоретическая сторона человеческого сознания; все, правда исправленное, содержание Кантовой критики разума или то, что
в ней было содержанием всей теоретической философии,
включено здесь в общую систему, но только как содержание
момента. Однако, когда само по себе свободное и бесконечное знание таким образом облекает конечное и посредством нового погружения в реальный мир стесняет себя необходимостью и само выступает теперь как необходимое, связанное з н а н и е , — именно благодаря этому кладется основание для нового возвышения; ибо неодолимый субъект и из
этого стеснения, принятого им в человеке, опять возвращается в свою сущность и в противоположность своей связанности полагается в качестве свободного, в качестве второй
потенции самого себя и вне упомянутой необходимости в
качестве господствующего над ней, рассматривающего и
постигающего ее; противоположность, проходившая через
всю последовательность, получает здесь свое высшее выражение как противоположность между необходимостью и
свободой. Необходимость есть то, чем человек занят в своем
познании, чему он подчинен в своем познании; свобода —
это свобода действования и деятельности; всякое действование предполагает познание, или человек в своем действовании вновь делает свое знание объективным, или предметным, и поднимается над ним; то, что в познании было субъектом, становится в действовании объектом, орудием, органоном; и если вам ранее или до сих пор было не ясно, как
происходит этот переход субъекта в объект, или эта самообъективация того, что только что было субъективным, то
здесь перед вами убедительный пример (изображение магнитной линии).
Следовательно, в новом возвышении, посредством которого необходимость, положенная субъектом в его познавании, сама опять становится для него объективной, он освобождается именно от этой необходимости и является теперь
свободным, правда не в познании или знании, а в действовании. Но противоположность тем самым не снята, напротив,
только теперь положена противоположность между свободой и необходимостью, которая посредством все более
486пространных разветвлении — изложить их я здесь не могу — наконец получает высокое значение, принадлежащее
ей в истории, где действует не индивидуум, а весь род в целом.
Здесь, таким образом, находится та точка системы, где
она переходит в сферу действования, в практическую философию, где тем самым речь идет о моральной свободе человека, о противоположности добра и зла и о значении этой
противоположности, и особенно о государстве как опосредствовании, хотя и подчиненном, о свободе и необходимости
как результате борения человечества между той и другой и,
наконец, о самой истории как великом процессе, в который
втянуто все человечество. Таким образом, эта философия,
которая на более ранней ступени была философией природы, становится философией истории. Оказывается, что безграничная свобода, не обуздываемая никакой закономерностью, ведет к безнадежности и отчаянию в воззрении на
историю. Здесь, где выступает наивысший и наиболее трагический диссонанс, когда злоупотребление свободой заставляет нас самих вновь взывать к необходимости, здесь
человек вынужден познать нечто более высокое, чем человеческая свобода; само чувство долга не могло бы, внушив
ему определенное решение, уверить его, что он может не
испытывать беспокойства о последствиях своих поступков,
если бы он не сознавал, что хотя его действия зависят от
него, от его свободы, но последствия их или то, какое влияние эти поступки окажут на весь его род, зависят от другого, высшего, кто в самых свободных и беззаконных действиях индивидуума соблюдает и утверждает высшую закономерность.
Без этой предпосылки человек никогда не вдохновлялся
бы необходимостью следовать велению долга, совершенно
не заботясь о последствиях своих поступков. Без этой предпосылки человек никогда не осмелился бы совершать действия, чреватые серьезными последствиями, даже если бы
ему предписывал это самый священный долг. Здесь, следовательно, для самой истории требуется необходимость, которая обязательна и оправдана даже в том случае, если она
противоречит моральной свободе, которая не может быть
слепой необходимостью (над ней свобода, конечно, возвышается), но только потому опосредствует свободу необходимостью, что также она сама (подобно человеческой свободе) не вступает в конфликт с необходимостью и свободна по отношению к ней не только относительно,
а абсолютно, всегда остается провидением, следовательно,
487всегда и по отношению ко всему — субъектом — чистым,
свободным, безучастным и поэтому подлинно бесконечным
субъектом. Здесь, следовательно, философия пришла к тому бесконечному, всепобеждающему субъекту, который
сам уже не становится объективным, но всегда остается
субъектом и который человек должен познавать не как себя, подобно тому как это происходит в знании, но как нечто
над собой и поэтому над всем, чему в конечном счете подчинено все и что не просто, как это было в первом завершении, есть дух и провидение, но выступает как провидение
и в конце показывает себя тем, чем оно уже было вначале.
Последней задачей могло бы еще быть показать отношение
этого недоступного по самой своей природе и пребывающего как бы в недоступном свете — поскольку он никогда не
может быть объектом — субъекта к человеческому сознанию, ибо каким-либо отношением к нему он должен обладать. Однако так как уже было сказано, что он сам никогда
и ни при каком дальнейшем продвижении не может стать
объектом, но останавливается в качестве господствующего
над всем, то единственно мыслимое отношение к человеческому сознанию — это открытие себя. Ибо поскольку он
сам уже не становится и не может стать объектом, то можно
только сказать, что он открывает себя. Следовательно,
возникает вопрос, есть ли в человеческом сознании подобные откровения, или, используя более подходящее
здесь выражение Лейбница, подобные излучения того
высшего, возвышающегося над всем явления, в которых
человеческая самость выступает как орудие, органон того
наивысшего; ибо то, что лишь открывается, не действует
непосредственно, но только через другое (так по всей линии продвижения). Теперь нам надлежит вспомнить, что
