Л. Гинсбурга
Слышишь? Выгляни в окно!
Средь дождя и мрака
Я торчу давным-давно,
Мерзну, как собака.
Барабанит в небе гром.
Спрятаться куда бы?
Из-за вздорной бабы.
Слышишь? Выгляни в окно!
К черту! Выгляни в окно!
Холод сводит скулы.
Месяц спрятался. Темно.
И фонарь задуло.
Слышишь? Если, на беду,
Я в канаву упаду —
Темнота черней чернил.
Поступать безбожно!
Ах, тебе не жалко?
Я молил, я плакал, но —
Перед целым светом?
Ноют руки, стынет кровь, —
Распроклятая любовь
Виновата в этом!
Тьфу ты, черт! Дождусь ли дня?..
Только что́ со мною?
Эта ведьма на меня
Вылила помои!
Сколько я истратил сил,
Ради той чертовки!
Не намерен я терпеть
Подлые издевки.
1781
К радости
Перевод И. Миримского
[260 — К радости. — Одно из известнейших стихотворений Шиллера. По словам самого поэта, ода «К радости» «удостоилась чести сделаться как бы народным стихотворением». Бетховен написал на слова оды последнюю часть своей Девятой симфонии, где в монументальной музыкальной форме выразил вдохновлявший поэта пафос свободы, равенства и братства.]
Радость, пламя неземное,
Райский дух, слетевший к нам,
Опьяненные тобою,
Ты сближаешь без усилья
Всех разрозненных враждой,
Там, где ты раскинешь крылья,
Люди — братья меж собой.
Хор
Обнимитесь, миллионы!
Слейтесь в радости одной!
Там, над звездною страной, —
Бог, в любовь пресуществленный.
Кто сберег в житейской вьюге
Дружбу друга своего,
Верен был своей подруге, —
Влейся в наше торжество!
Кто презрел в земной юдоли
Теплоту душевных уз,
Тот в слезах, по доброй воле.
Пусть покинет наш союз!
Хор
Все, что в мире обитает,
Вечной дружбе присягай!
Где Неведомый, витает.
Соком радости поит,
Всем дает своей рукою
Долю счастья без обид.
Нам лозу и взор любимой,
Друга верного в бою,
Видеть бога херувиму,
Сладострастие червю.
Хор
Ниц простерлись вы в смиренье?
Мир! Ты видишь божество?
Выше звезд ищи его;
В небесах его селенья.
Радость двигает колеса
Вечных мировых часов.
Свет рождает из хаоса,
Плод рождает из цветов.
С мировым круговоротом
Состязаясь в быстроте,
Видит солнца в звездочетам
Недоступной высоте.
Хор
Как светила по орбите,
Смело, с радостью идите!
С ней мудрец читает сферы,
Пишет правды письмена,
На крутых высотах веры
Страстотерпца ждет она.
Там парят ее знамена
Средь сияющих светил,
Здесь стоит она склоненной
У разверзшихся могил.
Хор
Выше огненных созвездий,
Претерпи, кто слаб и сир, —
Там награда и возмездье!
Не нужны богам рыданья!
Будем равны им в одном:
К общей чаше ликованья
Всех скорбящих созовем.
Прочь и распри и угрозы!
Не считай врагу обид!
Пусть его не душат слезы
И печаль не тяготит.
Хор
В пламя, книга долговая!
Братья, как судили мы,
Судит бог в надзвездном крае.
Радость льется по бокалам,
Золотая кровь лозы,
Дарит кротость каннибалам,
Робким силу в час грозы.
Братья, встаньте, — пусть, играя,
Брызжет пена выше звезд!
Выше, чаша круговая!
Хор
Вознесем ему хваленья
С хором ангелов и звезд.
Ввысь, в надзвездные селенья!
Стойкость в муке нестерпимой,
Помощь тем, кто угнетен,
Сила клятвы нерушимой —
(Пусть то жизни стоит нам),
Смерть служителям обмана,
Слава праведным делам!
Хор
Братья, в тесный круг сомкнитесь
И над чашею с вином
Звездным судией клянитесь!
1785
Боги Греции
Перевод М. Лозинского
[261 — Боги Греции. — Против «нехристианского» духа этого стихотворения тотчас же выступили некоторые современные литераторы, и среди них граф Фридрих Леопольд Штольберг, который из реакционного протеста против идеологии Просвещения перешел в католичество. В своей рецензии Штольберг писал, что он предпочел бы быть предметом всеобщего осмеяния, чем написать такое стихотворение, хотя бы оно принесло ему славу Гомера. Здесь печатается окончательная шиллеровская редакция, несколько смягченная и более сжатая. В ней отсутствуют, например, выпады против «варвара на кресте», но эстетическое любование светлым, жизнерадостным мироощущением древних греков, противопоставляемым хмурому мистицизму христиан, выражено с большей художественной силой, чем в растянутой и однообразной первой редакции.]
В дни, когда вы светлый мир учили
Безмятежной поступи весны,
Над блаженным племенем царили
Властелины сказочной страны,—
Ах, счастливой верою владея,
Жизнь была совсем, совсем иной
В дни, когда цветами, Киферея[262 — Киферея (греч. миф.) — один из «географических» эпитетов богини любви Афродиты — по имени острова Киферы, одного из центров культа богини; так, ниже — Киприда, по острову Кипр.],
В дни, когда покров воображенья
Вдохновенно правду облекал,
Жизнь струилась полнотой творенья,
Благородней этот мир казался,
И любовь к нему была жива;
Вещим взорам всюду открывался
Где теперь, как нас мудрец наставил,
Мертвый шар в пространстве раскален,
Там в тиши величественной правил
Колесницей светлой Аполлон.
Здесь, на высях, жили ореады[263 — Ореады — нимфы гор.],
Этот лес был сенью для дриад[264 — Дриады — нимфы лесов, деревьев.],
Там из урны молодой наяды[265 — Наяды — нимфы источников, ручьев: полубожественные существа в образе девушек.]
Бил сребристый водопад.
Этот лавр[266 — Лавр — преследуемая Аполлоном Дафна, дочь речного бога Пенея, была превращена в лавровый куст.] был нимфою молящей,
В той скале дочь Тантала[267 — Дочь Тантала — Ниоба; она окаменела от горя, когда Аполлон и Артемида из мести умертвили ее детей.] молчит,
Филомела[268 — Филомела — афинская царевна, преследуемая фракийским царем Тереем, обратилась в соловья, а ее сестра Прокна — в ласточку.] плачет в темной чаще,
Стон Сиринги[269 — Сиринга — тростниковая свирель древнегреческих пастухов, изобретение которой приписывалось богу пастбищ Пану.] в тростнике звучит;
Этот ключ унес слезу Деметры[270 — Деметра — древнегреческая богиня плодородия, растительного царства; Персефона — ее дочь.]
К Персефоне, у подземных рек;
Зов Киприды[271 — Зов Киприды — плач ее о прекрасном Адонисе.] мчали эти ветры
Вслед отшедшему навек.
В те года сынов Девкалиона[272 — Девкалион — сын Прометея, ставший после потопа родоначальником нового поколения людей: из камней, которые он бросал за спину, произошли мужчины, а из тех, которые бросала его жена Пирра, — женщины.]
Из богов не презирал никто;
К дщерям Пирры с высей Геликона
Пастухом спускался сын Лето́[273 — Сын Лето — Аполлон.].
И богов, и смертных, и героев
Нежной связью Эрос обвивал,
Он богов, и смертных, и героев
К аматунтской жертве[274 — Амафунтская жертва — жертва Афродите (по городу Амафунт на острове Кипр).] звал.
Хмурый подвиг был не нужен вам;
Все сердца могли блаженно биться,
И блаженный был сродни богам.
Было все лишь красотою свято,
Не стыдился радостей никто
Там, где пела нежная Эрато[275 — Эрато — муза лирической поэзии и мимического искусства.],
Там, где правила Пейто́[276 — Пейто — иногда это прозвище Афродиты или же сестры Аполлона, богини лесов и охоты — Артемиды.].
Как дворцы, смеялись ваши храмы;
На истмийских[277 — Истмийский — см. ниже, прим. к «Ивиковым журавлям». (прим 302 — верстальщик).] пышных торжествах
В вашу честь курились фимиамы,
Колесницы подымали прах.
Стройной пляской, легкой и живою,
Оплеталось пламя алтарей;
Вы венчали свежею листвою
Благовонный лен кудрей.
Тирсоносцев[278 — Тирсоносцы — спутники Диониса — фавны, имевшие увитые плющом и виноградными листьями жезлы — тирсы.] радостные клики
И пантер великолепный мех
Возвещали шествие владыки:
Пьяный Фавн опережает всех;
Перед Вакхом буйствуют менады[279 — Менады — спутницы бога вина Диониса.],
Прославляя плясками вино;
Смуглый чашник льет волну отрады
Всем, в чьем кубке сухо дно.
Охранял предсмертное страданье
Не костяк ужасный. С губ снимал
Поцелуй последнее дыханье,
Даже в глуби Орка неизбежной
Строгий суд внук женщины творил,
И фракиец[280 — Фракиец — Орфей, покорявший землю и подземное царство игрой на лире и пением.] жалобою нежной
Слух Эриний покорил.
В Елисейских рощах ожидала
Сонмы теней радость прежних дней;
Там любовь любимого встречала,
И возничий обретал коней;
Лин[281 — Лин — юноша-певец.], как встарь, былую песнь заводит,
Алкестиду к сердцу жмет Адмет[282 — Адмет — мифический царь, которому богини судьбы обещали освобождение от смертной участи, если за него согласится умереть кто-либо из близких; родители отказались, но жена его, Алкестида, добровольно умерла за него, и тронутые этим подвигом боги освободили Алкестиду из подземного царства и вернули ее Адмету.],
Вновь Орест[283 — Орест — сын царя Агамемнона.] товарища находит[284 — …товарища находит… — Пилада.],
Лук и стрелы — Филоктет[285 — Филоктет — участник легендарной осады Трои, получивший от Геракла лук и стрелы, без которых Троя не могла быть взята.].
Выспренней награды ждал воитель
На пройденном доблестно пути,
Славных дел торжественный свершитель
В круг блаженных смело мог войти.
Перед тем, кто смерть одолевает,
Пусть пловцам с Олимпа озаряет
Луч бессмертных близнецов[286 — Бессмертные близнецы — сыновья Зевса и Леды Кастор и Полидевк (диоскуры), считавшиеся покровителями моряков.].
Где ты, светлый мир? Вернись, воскресни,
Только в небывалом царстве песни
Жив еще твой баснословный след.
Вымерли печальные равнины,
Божество не явится очам;
Ах, от знойно-жизненной картины
Только тень осталась нам.
Все цветы исчезли, облетая
В жутком вихре северных ветров;
Одного из всех обогащая,[287 — Одного из всех обогащая — о христианском боге, вытеснившем многообразный мир античных богов.]
Должен был погибнуть мир богов.
Я ищу печально в тверди звездной:
Там тебя, Селена[288 — Селена — богиня луны.], больше нет;
Я зову в лесах, над водной бездной:
Пуст и гулок их ответ!
Безучастно радость расточая,
Не гордясь величием своим,
К духу, в ней живущему, глухая,
Не счастлива счастием моим,
К своему поэту равнодушна,
Бег минут, как маятник, деля,
Лишь закону тяжести послушна,
Обезбожена земля.
Чтобы завтра сызнова родиться,
Все на той же прялке будет виться
За луною новая луна.
В царство сказок возвратились боги,
Покидая мир, который сам,
Возмужав, уже без их подмоги
Да, ушли, и все, что вдохновенно,
Что прекрасно, унесли с собой, —
Все цветы, всю полноту вселенной, —
Нам оставив только звук пустой.
Высей Пинда[289 — Выси Пинда — к ним относится и Геликон, священная гора Аполлона (подразумевается — поэзия).], их блаженных сеней,
Не зальет времен водоворот:
Что бессмертно в мире песнопений,
В смертном мире не живет.
1788
Власть песнопения
Перевод И. Миримского
[290 — Власть песнопения. — Шиллер в письме к своему другу Готфриду Кернеру говорил, что идея этого стихотворения очень проста и заключается в том, что поэт благодаря поразительной и непреодолимой силе своего искусства «восстанавливает в человеке правду природы». В конце стихотворения выражена одна из любимых мыслей Шиллера, что правда искусства помогает человеку постигать неправду жизни.]
Вот, грохоча по кручам горным,
Потоки ливня пролились,
Дубы выламывая с корнем
И скалы скатывая вниз.
И, страхом сладостным объятый,
Внимает путник шуму вод.
Он слышит громкие раскаты.
Но где исток их — не поймет.
Так льются волны песнопенья,
Но тайной скрыто их рожденье.
Кто из покорных вещим девам[291 — Вещие девы — парки (рим. миф.), богини судьбы.],
Что тянут жизни нить в тиши,
К волшебным не склонял напевам
Певцом разбуженной души?
Одной лишь силой вдохновенья
Он, как божественным жезлом,
Свергает в адские селенья,
Возносит к небу с торжеством,
Сердцами чуткими играя
Меж скорбью и блаженством рая.
Как в мир ликующих нежданно,
Виденьем страшным, на порог
Стопою тяжкой великана
Необоримый всходит рок,
И вмиг смолкают гул и крики
Под грозным взором пришлеца,
И ниц склоняются владыки,
И маски падают с лица,
И перед правдой непреложной
Бледнеет мир пустой и ложный, —
Так человек: едва лишь слуха
Коснется песни властный зов,
Он воспаряет в царство духа,
Вседневных отрешась оков.
Там, вечным божествам подобный,
Земных не знает он забот.
И
