от оков,

Лавиной с каменных вершин

Летит он, неба вольный сын.

Горе, если невозбранно

Мчится он, неудержим,

С дикой силой урагана

По строеньям городским:

Ведь стихии обуяны

Злобою к делам людским.

Вот из тучи

Льется щедро

Дождь могучий.

Но из тех же черных туч —

Молний луч.

Чу, набат на башне бьют!

Все бегут!

Багровеет

Небосвод!

То не солнечный восход:

Гарью веет.

Дым столбом.

Гул кругом.

Клокоча и свирепея,

Смерча дикого быстрее

Вьются огненные змеи.

Пышет жар; огнем объятый,

Рухнул дом; трещат накаты;

Душен воздух раскаленный,

Плачут дети, плачут жены,

С воем звери Бьются в двери,

Люди мечутся, как тени, —

Все бежит, ища спасенья.

Ночь светла, как день весенний,

По рукам легко и бодро Мчатся ведра,

В небо бьют воды потоки…

Вдруг сорвался вихрь жестокий,

Закружился, и, стеня,

Подхватил он столб огня;

И, сдружившись, две стихии

В бревна бросились сухие,

На дощатые сараи.

Будто в ярости желая

Закружить весь шар земной

В страшной вьюге огневой,

Вверх поднялся коловертью

Исполин!

Средь руин,

Отступив пред высшей силой,

Человек стоит уныло,

Видя все в объятьях смерти.

Стихло все.

В пепелище

Сиротливо ветер свищет.

Бродит ужас,

И в оконницы слепые

Смотрят тучи грозовые

С высоты.

Бросив взор,

Взор прощальный,

На печальный,

Черный, опустевший двор,

Хозяин в путь собрался дальний.

Пусть все под пеплом, все мертво, —

Он тем утешен, слава богу,

Что, сосчитав родных с тревогой,

Увидел — все вокруг него.

Форма налита, как чаша.

Славно потрудились мы!

Но каким созданье наше

Выйдет в божий свет из тьмы?

Вдруг да сплав не тот?

Вдруг да газ пройдет?

И пока работа длится,

В двери к нам беда стучится?

В родной земли святое лоно

Мы льем горячий сплав, равно

Как пахарь лучшее зерно

Бросает с верой непреклонной,

Что в добрый час взойдет оно.

Как плод, что жизни нам дороже,

Земле мы с верой предаем,

Что встанет с гробового ложа

Он в мире радостном, ином.

С башни дальной

В небосвод

Погребальный

Звон плывет.

Провожает колокол сурово

В путь последний странника земного.

Ах, то верная супруга,

Мать малюток неутешных,

Отошла в долину смерти

От любви и ласки друга,

От хозяйства, от детей,

Что росли на радость ей

День за днем, за годом год

Под крылом ее забот!

Ах, судьба без сожаленья

Дома связь разорвала,

Обитает в царстве теней

Та, что матерью была!

Вместе с ней любовь святая,

Кротость нежная ушла.

Скоро в дом войдет чужая —

Без любви и без тепла.

Что ж, пока не остудится

Медь, чтоб колоколом стать,

Беззаботен, словно птица,

Каждый может отдыхать.

Звездочки горят.

Подмастерье рад:

Звон его вечерний манит.

Только мастер вечно занят.

Одиноко в роще темной

Путник весело шагает

К хижине своей укромной.

У ворот толпятся овцы,

И вразвалку

Крутолобые коровы

В стойло сумрачное входят.

Воз тяжелый

Со снопами

Подъезжает.

Он венками

И цветами

Весь повит.

Вот идут с веселой песней

Толпы жниц.

Стихли улицы и рынок;

Собралась вокруг лампады

Вся семья, и городские,

Скрипнув, заперлись ворота.

Ночь ложится,

Но спокойный,

Мирный житель не боится

Тьмы густой:

В ней, быть может, зло таится,

Но не спит закон святой.

О святой порядок — дивный

Сын богов, что в неразрывный

Круг связует всех, кто равны,

Городов зиждитель славный,

Что с полей ли, из лесов ли

Дикарей собрал под кровли,

Их спаял в единой речи,

Нрав привил им человечий,

Дал им для совместной жизни

Высший дар — любовь к отчизне!

Сотни душ в одном порыве,

В сопряженье дружных рук

Трудятся на мирной ниве,

Охраняют общий круг.

Каждый счастлив, каждый волен,

И, как равный средь людей,

Кто работает, доволен

Скромной участью своей.

Труд — народов украшенье

И ограда от нужды.

Королю за трон почтенье,

Нам почтенье — за труды!

Мир блаженный,

Дух единства,

Охраняйте

Стражей верной город наш!

Пусть отныне не ворвутся

Злые вражеские толпы

В эту тихую долину,

Где извечно

В синей чаше поднебесья

Тишина.

Пусть же города и веси

Кровью не зальет война!

Разберите бревна сруба:

Отслужил — долой его!

Ах, как сердцу видеть любо

Смелой мысли торжество!

Бей по форме, бей!

Смело, не робей!

Чтобы мира вестник новый

Нам явился без покрова!

Разбить ее имеет право

Лишь мастер мудрою рукой.

Но горе, если хлынет лава,

Прорвавшись огненной рекой!

С громовым грохотом на части

Она взрывает хрупкий дом

И, словно пламя адской пасти,

Все губит на пути своем!

Где диких сил поток развязан,

Там путь к искусству нам заказан:

Где торжествует своеволье,

Нет ничего святого боле.

И горе, если накопится

Огонь восстанья в городах,

И сам народ крушит темницы

И цепи разбивает в прах.

И меди гулкие раскаты

Раскалывают небосвод:

То колокол — любви глашатай —

Призыв к насилью подает.

Бегут с оружьем горожане,

«Свобода! Равенство!» — орут,

Кипит на площади восстанье,

Вершит свой беспощадный суд.

И жены в этот час суровый,

Свирепей тигров и волков,

Зубами разрывать готовы

Сердца испуганных врагов,

Здесь все забыто: благочестье,

Добро и дружба. Вместо них —

Разгул вражды и черной мести

И пиршество пороков злых.

Опасен тигр, сломавший двери,

Опасно встретиться со львом, —

Но человек любого зверя

Страшней в безумии своем.

И горе тем, кто поручает

Светильник благостный слепым:

Огонь его не светит им,

Лишь стогны в пепел превращает.

Боже, радость нам какая!

Вот по милости творца

Колокол стоит, сверкая

От ушка и до венца.

Зорькой золотой

Блещет шлем литой,

И в гербе горит реченье,

Славя новое творенье.

К плечу плечом,

Друзья, вкруг колокола станем

И, верные благим желаньям,

Его Согласьем наречем.

К единству, дружбе, благостыне

Пусть он людей зовет отныне;

И в мире то исполнит он,

Чему он нами посвящен.

Пусть, в небесах царя над нами,

Над жизнью жалкою земной,

Перекликается с громами,

С далекой звездною страной,

И свой глагол вольет по праву

В хорал блуждающих планет,

Создателю поющих славу,

Ведущих вереницу лет.

И пусть, рожденный в темной яме,

О светлом вечном учит нас.

И Время легкими крылами

Его тревожит каждый час.

Велениям судьбы послушный

И сам к страданьям глух и слеп,

Пусть отражает равнодушно

Игру изменчивых судеб.

И звуком, тающим в эфире,

В свой миг последний возвестит,

Что все непрочно в этом мире,

Что все земное отзвучит.

Ну-ка, дружно за канаты!

Вознесем его в простор,

В царство звуков, под богатый

Голубых небес шатер!

Взяли! Разом! В ход!

Тронулся! Идет!

Пусть раздастся громче, шире

Первый звон его о Мире!

1799

К Гете, когда он поставил «Магомета» Вольтера

Перевод Н. Вильмонта

[312 — К Гете. — Переведя трагедию Вольтера «Магомет», Гете поставил ее в Веймарском театре в 1800 году. Классически четкие формы и бескомпромиссный антиклерикализм просветительской драматургии Вольтера противопоставлялись как мещанской драматургии Коцебу, Иффланда и подобных им авторов, так и драматургии немецких романтиков иенского кружка, композиционно рыхлой и воинствующе клерикальной, прокатолической.]

Не ты ли, кто от гнета ложных правил

К природе нас и правде возвратил

И, с колыбели богатырь, заставил

Смириться змея, что наш дух сдавил,

Кто взоры толп к божественной направил

И жреческие ризы обновил, —

Пред рухнувшими служишь алтарями

Порочной музе, что не чтится нами?

Родным искусствам царствовать довлеет

На этой сцене, не чужим богам.

И указать на лавр, что зеленеет

На нашем Пинде[313 — Пинд — горный хребет в Греции между Фессалией и Эпиром, символически (подобно Парнасу) — обитель поэтов.], уж нетрудно нам.

Германский гений, не смущаясь, смеет

В искусств святилище спускаться сам,

И, вслед за греком и британцем, вправе

Он шествовать навстречу высшей славе.

Там, где рабы дрожат, тираны правят,

Где ложный блеск тщеславиться привык —

Творить свой мир искусство не заставят, —

Иль гений при Людовиках возник?

На ремесло свои богатства плавит

Художник, не сокровища владык;

Лишь с правдою обручено искусство,

Лишь в вольных душах загорится чувство.

Не для того, чтоб вновь надеть оковы,

Ты старую игру возобновил,

Не для того, чтоб к дням вернуть нас снова

Младенчески несовершенных сил.

Ты встретил бы отпор судеб суровый,

Когда бы колесо остановил

Времен, бегущих обручем крылатым:

Восходит новь, былому нет возврата.

Перед театром ширятся просторы,

Он целый мир шумливый охватил;

Не пышных слов блестящие уборы —

Природы точный образ сердцу мил;

Не чопорные нравы, разговоры —

Герой людские чувства затвердил,

Язык страстей гремит свободным взрывом,

И красота нам видится в правдивом.

Но плохо слажен был возок феспийский[314 — Возок феспийский — театр. Феспис (Феспид) считался отцом греческой трагедии.],

Он с утлой лодкой Ахерона[315 — Ахерон — река в подземном царстве (греч. миф.).] схож:

Лишь тени встретишь на волне стигийской;

Когда же ты живых в ладью возьмешь,

Ей кладь не вынести на берег близкий,

Одних лишь духов в ней перевезешь.

Пусть плоти зыбкий мир не обретает:

Где жизнь груба — искусство увядает.

Ведь на подмостках деревянной сцены

Нас идеальный мир спешит объять,

Здесь подлинны лишь чувств живые смены.

Растроганность ужель безумством звать!

Но дышит правдой голос Мельпомены[316 — Мельпомена — муза трагедии.],

Спешащий небылицу передать;

И эта сказка часто былью мнилась,

Обманщица живою притворилась.

Грозит искусство сцену бросить ныне,

Свой дикий мир фантазии творит —

С театром жизнь смешать, в своей гордыне,

С возвышеннейшим низкое спешит.

Один француз не изменил богине,

Хоть он и вровень с высшим не стоит,

И, взяв искусство в жесткие оковы,

Не даст поколебать его основы.

Ему подмостки шаткие священны,

И изгонять он издавна привык

Болтливой жизни шум несовершенный, —

Здесь песней стал суровый наш язык.

Да, это мир — в величье неизменный!

Здесь замысел звеном к звену приник,

Здесь строгий свод священный храм венчает

И жест у танца прелесть занимает.

Французу мы не поклонимся снова,

В его вещах живой не веет дух,

Приличьем чувств и пышным взлетом слова

Привыкший к правде не прельстится слух.

Но пусть зовет он в лучший мир былого,

Пусть явится, как отошедший дух, —

Вернуть величье оскверненной сцене, —

В приют достойный, к древней Мельпомене.

1800

Начало нового века

Перевод В. Курочкина

[317 — Начало нового века. — Стихотворение отражает пессимистическую оценку поэтом политического состояния современной ему Европы, которая полыхала тогда кровавым заревом войн.]

Где приют для мира уготован?

Где найдет свободу человек?

Старый век грозой ознаменован,[318 — Старый век грозой ознаменован… — то есть Французской революцией конца XVIII века.]

И в крови родился новый век.

Сокрушились старых форм основы,

Связь племен разорвалась; бог Нил,

Старый Рейн и Океан суровый[319 — Бог Нил, Старый Рейн и Океан суровый… — Намек на войны в Африке, Европе и Америке.] —

Кто из них войне преградой был?

Два народа, молнии бросая

И трезубцем двигая, шумят[320 — Два народа, молнии бросая И трезубцем двигая, шумят… — Франция и Англия, подобно Зевсу-громовержцу и Посейдону, атрибутом которого был трезубец.]

И, дележ всемирный совершая,

Над свободой Страшный суд творят.

Злато им, как дань, несут народы,

И, в слепой гордыне буйных сил,

Франк свой меч, как Бренн[321 — Бренн — предводитель галлов. При взвешивании дани — золота — с побежденных римлян он бросил на весы свой меч и воскликнул: «Горе побежденным!» — «Vae victis!» Шиллер намекает здесь на огромные наполеоновские контрибуции.] в былые годы,

На весы закона положил.

Как полип тысячерукий, бритты[322 — Как полип тысячерукий, бритты… — Имеется в виду блокада английским флотом морских побережий, а также расширение колониальных владений Англии.]

Цепкий флот раскинули кругом

И владенья вольной Амфитриты[323 — Амфитрита (греч. миф.) — одна из морских нимф, нереид, супруга бога морей Посейдона, здесь: олицетворение моря.]

Запереть мечтают, как свой дом.

След до звезд полярных пролагая,

Захватили, смелые, везде

Острова и берега; но рая

Не нашли и не найдут нигде.

Нет на карте той страны счастливой,

Где цветет златой свободы век,

Зим не зная, зеленеют нивы,

Вечно свеж и молод человек.

Пред тобою мир необозримый!

Мореходу не объехать свет;

Но на всей Земле неизмеримой

Десяти счастливцам места нет.

Заключись в святом уединенье,

В мире сердца, чуждом суеты!

Красота цветет лишь в песнопенье,

А свобода — в области мечты.

1801

Геро и Леандр

Перевод В. Левика

[324 — Геро и Леандр. — Шиллер использовал в этой балладе сюжет, обработанный древнегреческой поэзией еще в V веке до н. э.]

Видишь — там, где в Дарданеллы

Изумрудный, синий, белый

Геллеспонта плещет вал,

В блеске солнца золотого

Два дворца глядят сурово

Друг на друга с темных скал.

Здесь от Азии Европу

Отделила бездна вод,

Но ни бурный вал, ни ветер

Уз любви не разорвет.

В сердце Геро, уязвленном

Беспощадным Купидоном,

Страсть к Леандру расцвела,

И в ответ ей — смертной Гебе —

Вспыхнул он, стрелою в небе

Настигающий орла.

Но меж юными сердцами

Встал отцов нежданный гнев,

И до срока плод волшебный

Поникает, не созрев.

Где, штурмуя Сест[325 — Сест — название горы на берегу Дарданелл.] надменный,

Геллеспонт громадой пенной

Бьет в незыблемый утес,

Дева юная сидела

И, печальная, глядела

На далекий Абидос[326