— Абидос — город в Малой Азии на берегу Дарданелл.].

Горе! Нет моста к Леандру,

Нет попутного челна,

Но любовь не знает страха,

И везде пройдет она.

Обернувшись Ариадной,

Тьмой ведет нас непроглядной,

Вводит смертных в круг богов,

Льва и вепря в плен ввергает

И в алмазный плуг впрягает

Огнедышащих быков.

Даже Стикс девятикружный[327 — Стикс девятикружный (греч. миф.) — река подземного царства, имевшая девять извивов.]

Не преграда ей в пути,

Если тень она захочет

Из Аида увести.

И любовь Леандра гонит, —

Лишь багряный шар потонет

За чертою синих вод,

Лишь померкнет день враждебный,

Уж туда, в приют волшебный,

Смелый юноша плывет.

Рассекая грудью волны,

Он спешит сквозь мрак ночной

К той скале, где обещаньем

Светит факел смоляной.

Там из плена волн студеных

В плен восторгов потаенных

Он любимой увлечен;

И лобзаньям нет преграды,

И божественной награды

Полноту приемлет он.

Но заря счастливца будит,

И бежит, как сон, любовь, —

Он из пламенных объятий

В холод моря кинут вновь.

Так, в безумстве нег запретных,

Тридцать солнц прошло заветных, —

По таинственным кругам

Пронеслись они короче

Той блаженной брачной ночи,

Что завидна и богам.

О, лишь тот изведал счастье,

Кто срывал небесный плод

В темных безднах преисподней,

Над пучиной адских вод.

Непрестанно в звездном хоре

Мчится Веспер вслед Авроре,

Но счастливцам недосуг

Сожалеть, что роща вянет,

Что зима вот-вот нагрянет

В колеснице снежных вьюг.

Нет, их радует, что рано

Скучный день уходит прочь,

И не помнят, чем грозит им

Возрастающая ночь.

Вот сентябрь под зодиаком

Свет уравнивает с мраком, —

На утесе дева ждет,

Смотрит вдаль, где кони Феба

Вниз бегут по склону неба,

Завершая свой полет.

Неподвижен сонный воздух;

Точно зеркало чиста,

Синий купол отражая,

Дремлет ясная вода.

Там, сверкнув на миг спиною

Над серебряной волною,

Резвый выпрыгнул дельфин.

Там Фетиды влажной стая

Роем черных стрел, играя,

Из немых всплыла глубин.

Тайна страсти нежной зрима

Им одним из темных вод,

Но безмолвием Геката

Наказала рыбий род.

Глядя в синий мрак пролива,

Дева ласково и льстиво

Молвит: «О прекрасный бог!

Ты ль обманчив, ты ль неверен?

Нет, и лжив и лицемерен,

Кто тебя ославить мог!

Безучастны только люди,

И жесток лишь мой отец,

Ты же, кроткий, облегчаешь

Горе любящих сердец.

Безутешна, одинока,

Отцвела бы я до срока,

Дни влача, как в тяжком сне.

Но твоя святая сила

Без моста и без ветрила

Мчит любимого ко мне.

Страшны мглы твоей глубины,

Грозен шум твоих валов,

Но отваге ты покорен,

Ты любви помочь готов.

Ибо сам во время оно

Стал ты жертвой Купидона —

В час, как, бросив отчий дом,

Увлекая брата смело,

Поплыла в Колхиду Гелла

На баране золотом.

Вспыхнув страстью, в блеске бури

Ты восстал из недр, о бог,

И красавицу в пучину

С пышнорунного совлек.

Там живет богиня с богом,

Тайный грот избрав чертогом,

В глуби волн бессмертной став,

Челн хранит рукой незримой

И, добра к любви гонимой,

Твой смиряет буйный нрав.

Гелла! Светлая богиня!

Я пришла к тебе с мольбой:

Приведи и ныне друга

Той же зыбкою тропой».

С неба сходит вечер мглистый.

Геро факел свой смолистый

Зажигает на скале,

Чтоб звездою путеводной

По равнине волн холодной

Вел он милого во мгле.

Но темнеет, пенясь, море,

Ветра свист и гром вдали.

Звезды кроткие погасли,

Небо тучи облегли.

Ночь идет. Завесой темной

Хлынул дождь на Понт огромный.

Грозовым взмахнув крылом,

С гор, из дикого провала,

Буря вырвалась, взыграла, —

Трепет молний, блеск и гром.

Вихрь сверлит, буравит волны, —

Черным зевом глубина,

Точно бездна преисподней,

Разверзается до дна.

Геро плачет: «Горе, горе!

Успокой, Кронион, море!

О, мой рок! Не я ль виной?

Мне, безумной, вняли боги,

Если в гибельной дороге

С бурей бьется милый мой.

Птицы, вскормленные морем,

На земле приют нашли.

Не боящиеся ветра,

В бухты скрылись корабли.

Только мой Леандр и ныне,

Знаю, вверился пучине,

Ибо сам в блаженный час,

Мощным богом вдохновенный,

Он мне дал обет священный,

И лишь смерть разделит нас.

В этот миг, — о, сжальтесь, Оры! —

Обессиленный борьбой,

Он в последний раз, быть может,

Небо видит над собой.

Понт! Свирепая пучина!

Твой лазурный блеск — личина:

Ты неверен, ты жесток!

Ты его, коварства полный,

В притаившиеся волны

Лживой ясностью завлек.

И теперь, вдали от брега,

Беззащитного пловца

Всеми ужасами гонишь

К неизбежности конца».

Страшно бешенство стихии!

Ходят горы водяные,

Бьют в береговую твердь.

Горе, горе! Час недобрый!

И корабль дубоворебрый

Здесь нашел бы только смерть.

Буря погашает факел,

Рвет спасительную нить.

Страшно быть в открытом море,

Страшно к берегу подплыть!

У великой Афродиты

Молит скорбная защиты

Для отважного пловца, —

Ветру в дар заклать клянется,

Если милый к ней вернется,

Златорогого тельца;

Молит всех богов небесных,

Всех богинь подводной мглы

Лить смягчающее масло

На бурлящие валы.

«Помоги моей кручине,

Вновь рожденная в пучине,

Левкотея, встань из вод!

Кинь Леандру покрывало,

Как не раз его кидала

Жертвам бурных непогод, —

Чтоб, его священной ткани

Силой тайною храним,

Утопающий из бездны

Выплыл жив и невредим!»

И смолкает грохот бури.

В распахнувшейся лазури

Кони Эос мчатся ввысь.

Вновь на зеркало похоже,

Дремлет море в древнем ложе,

Скалы блестками зажглись.

И, шурша о берег мягко,

Волны к острову бегут

И ласкаясь, и играя,

Тело мертвое влекут.

Это он! И бездыханный —

Верен ей, своей желанной.

Видит хладный труп она

И стоит, как неживая,

Ни слезинки не роняя,

Неподвижна и бледна;

Смотрит в небо, смотрит в море,

На обрывы черных скал —

И в лице бескровном пламень

Благородный заиграл.

«Я постигла волю рока.

Неизбежно и жестоко

Равновесье бытия.

Рано сниду в мрак могилы,

Но хвалю благие силы,

Ибо счастье знала я.

Юной жрицей, о Венера,

Я вошла в твой гордый храм

И, как радостную жертву,

Ныне жизнь тебе отдам».

И она, светла, как прежде,

В белой взвившейся одежде

С башни кинулась в провал,

И в объятия стихии

Принял бог тела святые

И приют им вечный дал.

И, безгневный, примиренный,

Вновь во славу бытию

Из великой светлой урны

Льет он вечную струю.

1801

Пуншевая песня

Перевод Л. Мея

Внутренней связью

Сил четырех

Держится стройно

Мира чертог.

Звезды лимона

В чашу на дно!

Горько и жгуче

Жизни зерно.

Не растопите

Сахар в огне:

Где эта жгучесть

В горьком зерне?

Воду струями

Лейте сюда:

Все обтекает

Мирно вода.

Каплю по капле

Лейте вино:

Жизнь обновляет

Только оно!

Выпьем, покамест

Кубок наш жгуч;

Только кипучий

Сладостен ключ!

1802

Желание

Перевод В. Жуковского

[328 — Желание. Путешественник. — Эти стихотворения, так же как и баллада «Рыцарь Тогенбург» в переводе Жуковского, оказали несомненное влияние на формирование романтической поэзии в России, а в творчестве самого Шиллера эти и подобные им стихотворения — свидетельство его кратковременного сближения с немецким романтизмом.]

Озарися, дол туманный,

Расступися, мрак густой;

Где найду исход желанный?

Где воскресну я душой?

Испещренные цветами,

Красны холмы вижу там…

Ах, зачем я не с крылами?

Полетел бы я к холмам.

Там поют согласны лиры,

Там обитель тишины;

Мчат ко мне оттоль зефиры

Благовония весны;

Там блестят плоды златые

На сенистых деревах,

Там не слышны вихри злые

На пригорках, на лугах.

О, предел очарованья!

Как прелестна там весна!

Как от юных роз дыханья

Там душа оживлена!

Полечу туда… напрасно!

Нет путей к сим берегам:

Предо мной поток ужасной

Грозно мчится по скалам.

Лодку вижу… где ж вожатый.

Едем!.. Будь, что суждено!..

Паруса ее крылаты,

И весло оживлено.

Верь тому, что сердце скажет,

Нет залогов от небес;

Нам лишь чудо путь укажет

В сей волшебный край чудес.

1802

Кассандра

Перевод В. Жуковского

[329 — Кассандра. — Дочь троянского царя Кассандра была наделена Аполлоном даром прозрения. Но в отместку за то, что она не ответила взаимностью на его любовь, этот бог присоединил к своему дару проклятие: никто не верил предвещаниям и пророчествам Кассандры. Так героиня этой баллады Шиллера становится выразительницей идеи, что прозрение истины, познание правды часто приводит к глубоким страданиям, к скорби; поэт страдал от предчувствия своей близкой и безвременной, в расцвете лет, кончины, страдал от предвидения великих зол, надвигавшихся на его страну и народ. В этой балладе Шиллер обработал сюжет одного из послегомеровских сказаний. Поликсена, сестра Кассандры, выходит замуж за героя Троянской войны Ахиллеса (Пелида), но во время бракосочетания в храме Аполлона стрела Париса, брата Поликсены и Кассандры, поражает Ахилла насмерть. Кассандра, по свойственному ей дару предвидения, знала о том, что случится, но промолчала, так как ей все равно не поверили бы. В «Торжестве победителей» рассказано, что Кассандру уводят в плен в Грецию как наложницу предводителя победоносных греков — царя Агамемнона. Изменившая Агамемнону жена его Клитемнестра убьет Кассандру, а ее возлюбленный убьет Агамемнона. Оба произведения тесно связаны одно с другим: в «Торжестве победителей» финальная строфа целиком посвящена Кассандре, скорбным, мирообъемлющим раздумьям этой злополучной прорицательницы.]

Все в обители Приама

Возвещало брачный час,

Запах роз и фимиама,

Гимны дев и лирный глас.

Спит гроза минувшей брани,

Щит, и меч, и конь забыт,

Облечен в пурпурны ткани

С Поликсеною Пелид.

Девы, юноши четами

По узорчатым коврам,

Украшенные венками,

Идут веселы во храм;

Стогны дышут фимиамом,

В злато царский дом одет;

Снова счастье над Пергамом…

Для Кассандры счастья нет.

Уклонясь от лирных звонов,

Нелюдима и одна,

Дочь Приама в Аполлонов

Древний лес удалена.

Сводом лавров осененна,

Сбросив жрический покров,

Провозвестница священна

Так роптала на богов:

«Там шумят веселых волны,

Всем душа оживлена,

Мать, отец надеждой полны,

В храм сестра приведена.

Я одна мечты лишенна:

Ужас мне — что радость там;

Вижу, вижу: окрыленна

Мчится Гибель на Пергам.

Вижу факел — он светлеет

Не в Гименовых руках,

И не жертвы пламя рдеет

На сгущенных облаках;

Зрю пиров уготовленье…

Но… горе, по небесам,

Слышно бога приближенье,

Предлетящего бедам.

И вотще мое стенанье,

И печаль моя мне стыд:

Лишь с пустынями страданье

Сердце сирое делит.

От счастливых отчужденна,

Веселящимся позор, —

Я тобой всех благ лишенна,

О предведения взор!

Что Кассандре дар вещанья

В сем жилище скромных чад

Безмятежного незнанья

И блаженных им стократ?

Ах! почто она предвидит

То, чего не отвратит?..

Неизбежное приидет,

И грозящее сразит.

И спасу ль их, открывая

Близкий ужас их очам?

Лишь незнанье — жизнь прямая;

Знанье — смерть прямая нам.

Феб, возьми твой дар опасной,

Очи мне спеши затмить:

Тяжко истины ужасной

Смертною скуделью быть.

Я забыла славить радость,

Став пророчицей твоей.

Слепоты погибшей сладость,

Мирный мрак минувших дней,

С вами скрылись наслажденья!

Он мне будущее дал,

Но веселие мгновенья

Настоящего отнял.

Никогда покров венчальный

Мне главы не осенит:

Вижу факел погребальный,

Вижу: ранний гроб открыт.

Я с родными скучну младость

Всю утратила в тоске, —

Ах, могла ль делить их радость,

Видя (жорбь их вдалеке?

Их ласкает ожиданье;

Жизнь, любовь передо мной;

Все окрест очарованье —

Я одна мертва душой.

Для меня весна напрасна,

Мир цветущий пуст и дик…

Ах, сколь жизнь тому ужасна,

Кто во глубь ее проник!

Сладкий жребий Поликсены!

С женихом рука с рукой,

Взор, любовью распаленный,

И, гордясь сама собой,

Благ своих не постигает:

В сновидениях златых

И бессмертья не желает

За один с Пелидом миг.

И моей любви открылся[330 — И моей любви открылся… — О фригийском царе Коребе, которому Кассандра предсказала скорую гибель.]

Тот, кого мы ждем душой:

Милый взор ко мне стремился,

Полный страстною тоской…

Но — для нас перед богами

Брачный гимн не возгремит;

Вижу: грозно между нами

Тень стигийская стоит.

Духи, бледною толпою

Покидая мрачный ад,

Вслед за мной и предо мною

Неотступные летят,

В резвы юношески лики

Вносят ужас за собой;

Внемля радостные клики,

Внемлю их надгробный вой.

Там сокрытый блеск кинжала,

Там убийцы взор горит;

Там невидимого жала

Яд погибелью грозит.

Все предчувствуя и зная,

В страшный путь сама иду:

Ты падешь, страна родная,—

Я в чужбине гроб найду…»

И слова еще звучали…

Вдруг… шумит священный лес…

И зефиры глас примчали:

«Пал великий Ахиллес!»

Машут фурии змиями,

Боги мчатся к небесам…[331 — Боги мчатся к небесам… — То есть покидают Трою в предвидении близкой гибели ее.]

И карающий громами

Грозно смотрит на Пергам.

1802

Немецкая муза

Перевод А. Кочеткова

[332 — Немецкая муза. — Первый римский император Октавиан Август и итальянские князья эпохи Возрождения из династии Медичи покровительствовали литературе и искусству, в отличие от немецких монархов и, в частности, Фридриха II Прусского. Фридрих II писал по-французски, преклонялся перед французской литературой и презирал немецкую, не делая исключения даже для Гете. Шиллер считал, что от такого отношения немецких государей передовая немецкая литература только выиграла.]

Века Августа блистанье,

Гордых Медичей вниманье

Не пришлось на долю ей:

Не обласкана приветом,

Распустилась пышным цветом

Не от княжеских лучей.

Ей из отческого лона,

Ей от Фридрихова трона

Не курился фимиам.

Может сердце гордо биться,

Может немец возгордиться:

Он искусство создал сам.

Вот и льнет к дуге небесной,

Вот и бьет волной чудесной

Наших песен вольный взлет;

И в своем же изобилье

Песнь от сердца без усилья

Разбивает правил гнет.

1802

Юноша у ручья

Перевод К. Фофанова

У