Шиллер Фридрих Граф Габсбургский

Торжественным Ахен весельем шумел;

В старинных чертогах, на пире,

Рудольф, император избранный, сидел

В сиянье венца и в порфире.

Там кушанья рейнский пфальцграф разносил,

Богемец напитки в бокалы цедил,

И семь избирателей, чином

Устроенный древле свершая обряд,

Блистали, как звёзды пред солнцем блестят,

Пред новым своим властелином.

Кругом возвышался богатый балкон,

Ликующим полный народом;

И клики, со всех прилетая сторон,

Под древним сливалися сводом.

Был кончен раздор, перестала война;

Бесцарственны, грозны прошли времена:

Судья над землёю был снова,

И воля губить у меча отнята;

Не брошены слабый, вдова, сирота

Могущим во власть без покрова.

И кесарь, наполнив бокал золотой,

С приветливым взором вещает:

«Прекрасен мой пир, всё пирует со мной,

Всё царский мой дух восхищает;

Но где утешитель, пленитель сердец?

Придёт ли мне душу растрогать певец

Игрой и благим поученьем?

Я песней был другом, как рыцарь простой;

Став кесарем, брошу ль обычай святой

Пиры услаждать песнопеньем?»

И вдруг из среды величавых гостей

Выходит, одетый таларом,

Певец в красоте поседелых кудрей,

Младым преисполненный жаром:

«В струнах золотых вдохновенье живёт,

Певец о любви благодатной поёт,

О всём, что святого есть в мире,

Что душу волнует, что сердце манит…

О чём же властитель воспеть повелит

Певцу на торжественном пире?»

«Не мне управлять песнопевца душой, —

Певцу отвечает властитель: —

Он высшую силу признал над собой, —

Минута ему повелитель.

По воздуху вихорь свободно шумит,

Кто знает, откуда, куда он летит?

Из бездны поток выбегает:

Так песнь зарождает души глубина,

И тёмное чувство, из дивного сна

При звуках воспрянув, пылает».

И смело ударил певец по струнам,

И голос приятный раздался:

«На статном коне по горам, по полям

За серною рыцарь гонялся;

Он с ловчим одним выезжает сам-друг

Из чащи лесной на сияющий луг,

И едет он шагом кустами.

Вдруг слышат они, колокольчик гремит;

Идёт из кустов пономарь и звонит,

И следом священник с дарами.

И набожный граф, умилённый душой,

Колени свои преклоняет

С сердечною верой, с горячей мольбой

Пред тем, что живит и спасает.

Но лугом стремился кипучий ручей,

Свирепо надувшись от сильных дождей,

Он путь заграждал пешеходу;

И спутнику пастырь дары отдаёт,

И обувь снимает, и смело идёт

С священною ношею в воду.

«Куда?» — изумившийся граф вопросил.

«В село: умирающий нищий

Ждёт в муках, чтоб пастырь его разрешил,

И алчет небесныя пищи.

Недавно лежал через этот поток

Сплетённый из сучьев для пеших мосток,

Его разбросало водою.

Чтоб душу святой благодатью спасти,

Я здесь неглубокий поток перейти

Спешу обнажённой стопою».

И пастырю витязь коня уступил

И подал ноге его стремя,

Чтоб он облегчить покаяньем спешил

Страдальцу греховное бремя.

И к ловчему сам на седло пересел

И весело в чащу на лов полетел.

Священник же, требу святую

Свершивши, при первом мерцании дня

Является к графу, смиренно коня

Ведя за узду золотую.

«Дерзну ли помыслить я, — граф возгласил,

Почтительно взоры склонивши, —

Чтоб конь сей ничтожной забаве служил,

Спасителю богу служивши?

Когда ты, отец, не приемлешь коня,

Пусть будет он даром благим от меня

Отныне тому, чьё даянье —

Все блага земные, и сила, и честь,

Кому не помедлю на жертву принесть

И силу, и честь, и дыханье».

«Да будет же вышний господь над тобой

Своей благодатью святою!

Тебя да почтит он в сей жизни и в той,

Как днесь он почтён был тобою!

Гельвеция славой сияет твоей

И шесть расцветает тебе дочерей,

Богатых дарами природы!

Да будет же (молвил пророчески он)

Уделом их шесть знаменитых корон!

Да славятся в роды и роды!»

Задумавшись, голову кесарь склонил:

Минувшее в нём оживилось.

Вдруг быстрый он взор на певца устремил

И таинство слов объяснилось.

Он пастыря видит в певце пред собой —

И слёзы свои от толпы золотой

Порфирой закрыл в умиленье…

Все смолкли, на кесаря очи подняв,

И всяк догадался, кто набожный граф,

И сердцем почтил провиденье.