остатки армии Тилли, и исход сражения был решён.

Густав-Адольф бросился на колени среди раненых и убитых, и пламенная радость победы излилась у него в горячей молитве. Неустанно, вплоть до наступления глубокой ночи преследовала его кавалерия бегущего врага. Набатный звон поднял народ во всех окрестных деревнях, и горе несчастному, который попадался в руки озлобленному крестьянину. С остальным войском король расположился лагерем между полем битвы и Лейпцигом, так как невозможно было напасть в ту же ночь на город. Семь тысяч неприятельских солдат полегло на поле битвы, более пяти тысяч попало в плен и было ранено. Вся неприятельская артиллерия, весь лагерь, более ста знамён и штандартов достались победителю. Саксонцы потеряли две тысячи человек, шведы — не более семисот. Поражение императорской армии было так велико, что Тилли во время своего бегства в Галле и Гальберштадт не мог собрать более шестисот человек. Паппенгейм — не более тысячи четырёхсот. Так быстро исчезло это страшное войско, приводившее ещё так недавно в ужас всю Италию и Германию.

Сам Тилли был обязан своим спасением только случайности. Изнемогая от ран, он не хотел сдаться в плен шведскому ротмистру, настигшему его и уже намеревавшемуся покончить с ним, когда выстрел из пистолета вовремя поразил шведа. Но неизмеримо страшнее смертельной опасности и ран было для него тягостное сознание, что он пережил свою славу и в один день лишился трудов всей своей долгой жизни. Все прошлые его победы обращались в ничто, раз ему не досталась та, которой надлежало увенчать все остальные. От всех его блестящих подвигов оставались ему лишь проклятия человечества, которыми они сопровождались. С этого дня весёлость уже не возвращалась к Тилли и счастье навеки покинуло его. Даже последнего его утешения, мести, лишил его строгий приказ его повелителя: не осмеливаться более вступать в решительный бой. Тремя ошибками объясняется главным образом неудача этого дня: во-первых, Тилли расположил свою артиллерию на холмах за армией; во-вторых, он удалился затем от этих холмов, и, наконец, в-третьих, он не препятствовал неприятелю построиться в боевом порядке. Но как легко можно было исправить эти ошибки, если бы не холодное благоразумие и не гениальное дарование его противника! Тилли бежал из Галле в Гальберштадт, откуда, едва дождавшись, чтобы зажили его раны, поспешил к Везеру, намереваясь усилить свои войска императорскими гарнизонами, стоявшими в Нижней Саксонии.

Тотчас по миновании опасности курфюрст Саксонский не замедлил явиться в шведский лагерь. Король поблагодарил его за совет вступить в бой, и Иоганн-Георг, поражённый приветливым приёмом, на радостях обещал ему… римскую корону. Предоставив курфюрсту самому вернуть себе Лейпциг, Густав двинулся на следующий день к Мерзебургу. Пять тысяч императорских солдат, снова соединившихся и по пути попавших ему в руки, были частью изрублены, частью взяты в плен; большинство последних вступило в его армию. Мерзебург сдался тотчас же, вслед за тем взят был Галле, куда к королю после взятия Лейпцига явился курфюрст Саксонский сговориться с ним относительно дальнейшего плана действий.

Победа была одержана, но лишь при умелом использовании её можно было превратить в решающую победу. Императорская армия была разбита, в Саксонии не оставалось ни одного неприятельского солдйта, и бежавший Тилли передвинулся в Брауншвейг. Преследовать его здесь — значило бы возобновить войну в Нижней Саксонии, едва успевшей оправиться от бедствий предыдущей войны. Поэтому решили перенести войну в неприятельские земли, которые, будучи открыты и незащищены вплоть до самой Вены, манили победителя к себе. Можно было двинуться направо на владения католических князей, можно было направиться налево, вторгнуться в наследственные владепия императора и заставить его трепетать в его столице. Было решено сделать и то и другое, и вопрос заключался теперь лишь в распределении ролей. Во главе победоносной армии Густав-Адольф встретил бы слабое сопротивление по пути от Лейпцига к Праге, Вене и Пресбургу; Чехия, Моравия, Австрия, Венгрия не имели защитников; угнетённые протестанты этих стран жаждали перемены. Сам император не мог считать себя в безопасности в своём дворце — при первом нападении Вена в испуге раскрыла бы свои ворота победителю. Со странами, отнятыми у неприятеля, последний лишался также средств, на которые он вёл войну, и Фердинанд охотно согласился бы на мир, только бы удалить столь страшного врага, проникшего в самую глубь его владений. Завоевателю этот смелый военный план пришёлся бы по сердцу и, быть может, счастливый исход оправдал бы его. Но Густав-Адольф, столь же осторожный, сколь смелый, в большей мере государственный муж, нежели завоеватель, отказался от этого плана, потому что имел в виду более высокие цели, потому что не хотел доверить исход борьбы лишь счастью и отваге.

Если бы Густав избрал путь на Чехию, то Франкония и Верхний Рейн должны были быть предоставлены курфюрсту Саксонскому; но Тилли уже начал из остатков своей разгромленной армии, из гарнизонов в Нижней Саксонии и стянутых им подкреплений сколачивать на Везере новое войско, во главе которого он, конечно, не замедлил бы двинуться против неприятеля. Было невозможно противопоставить столь опытному полководцу какого-нибудь Арнгейма, способности которого были испытаны в битве при Лейпциге с весьма сомнительными результатами. Но какую пользу принесли бы королю самые быстрые и блестящие успехи в Чехии и Австрии, если бы Тилли вернул себе могущество в имперских землях, если бы он новыми победами вдохнул мужество в католиков и обезоружил союзников короля? К чему послужит изгнание императора из его наследственных владений, если Тилли завоюет ему всю Германию? Мог ли Густав надеяться стеснить императора более, чем его стеснило двенадцать лет тому назад чешское восстание, которое ведь не поколебало упорства этого властителя, не истощило его средств, восстание, из которого он вышел ещё более грозным, чем прежде?

Менее блестящими, но гораздо более надёжными были выгоды, которых король мог ожидать от вторжения предводительствуемых им войск в земли лиги. Решающее воздействие могло иметь появление его вооружённых сил. Государи в это время собрались по поводу реституционного эдикта на имперский сейм во Франкфурте, где Фердинанд расточал все ухищрения своей коварной политики, чтобы склонить устрашённых протестантов к поспешному и пагубному для них соглашению. Лишь приближение их защитника могло побудить их к стойкому сопротивлению и обратить в ничто замыслы императора. Густав-Адольф мог надеяться своим победоносным присутствием объединить всех этих недовольных государей, остальных же — оторвать от императора, устрашив их своим оружием. Здесь, в центре Германии, следовало перерезать жизненный нерв императорского могущества, которое не могло держаться без помощи лиги. Здесь он мог вблизи следить за своим ненадёжным союзником — Францией, и если для осуществления его сокровенного замысла ему необходима была дружба католических курфюрстов, то надлежало прежде всего стать властелином их судьбы, чтобы великодушным снисхождением приобрести право на их благодарность.

Поэтому он выбрал путь к Франконии и Рейну, предоставив курфюрсту Саксонскому завоевание Чехии.

Часть вторая

Книга третья

Славная битва при Лейпциге вызвала огромную перемену как во всём дальнейшем поведении Густава-Адольфа, так и в воззрениях его врагов и друзей. Он померялся теперь силами с величайшим полководцем своего времени, он испытал силу своей тактики и мужество своих шведов в борьбе с ядром императорских войск, лучших в Европе, и победил в этом поединке. Начиная с этого момента он исполнился твёрдой веры в себя, а вера — мать великих подвигов. С этих пор во всех воинских начинаниях короля Шведского наблюдается более смелый и уверенный размах, в самых трудных положениях — большая решимость, более гордая речь с неприятелем, больше самостоятельности в отношениях с союзниками, и даже в его мягкости больше чувствуется снисхождение повелителя. Его природное мужество поддерживалось мечтательным полётом его воображения; он легко отождествлял своё дело с велением неба; в поражении Тилли он видел решающий приговор господень, осуждающий его противника, а в себе самом — орудие божественного возмездия. Оставив далеко за собой свою державу, своё отечество, он нёсся теперь на крыльях победы вглубь Германии, которая на протяжении многих столетий не видала на своей земле победителя-чужестранца. Воинственный дух её граждан, бдительность её многочисленных властителей, искусно созданная связь её государств, многочисленность её укреплённых замков, течение её полноводных рек уже с незапамятных времён сдерживали соседей, алкавших завоеваний. И как ни часты были бури у пределов этого обширного государственного организма, однако не было случая, чтобы чужеземцы вторглись вглубь Германии. Испокон века обладала эта страна обоюдоострым преимуществом быть лишь своим собственным врагом и оставаться непобедимой извне. Да и теперь единственно раздоры её владетельных князей и религиозный фанатизм проложили шведскому победителю путь во внутрь её государств. Давно уж распалась связь между чинами, делавшая Германию непобедимой, и в самой Германии заимствовал Густав-Адольф те силы, которыми он её покорил. Столь же умно, как и смело, пользовался он тем, что ему давал благоприятный момент; равно искусный и в кабинете и на поле сражения, он разрывал сети коварной политики с той же лёгкостью, с какой, разрушал стены городов залпами своих орудий. Неудержимо шествовал он от победы к победе, от одной границы Германии к другой, […не теряя ариадниной нити… — Имеется в виду древнегреческий миф об Ариадне, дочери царя Крита, которая помогала афинскому герою Тесею убить страшное чудовище Минотавра. Ариадна вручила Тесею клубок ниток, благодаря которому он сумел выйти обратно из Лабиринта — дворца критского царя, где ему пришлось сражаться с чудовищем.], обеспечивавшей ему благополучное возвращение, и на берегах Рейна, так же как у устья Леха, он в мыслях оставался близок родной стране.

Ужас императора и католической лиги, вызванный поражением Тилли при Лейпциге, едва ли был сильнее изумления и смущения, овладевших союзниками Швеции при неожиданной удаче короля. Она была больше, чем ожидали, больше, чем было желательно. Одним ударом было уничтожено грозное войско, останавливавшее его успехи, ограничивавшее его честолюбие, ставившее его в зависимость от их благосклонности. Один, без соперника, без равного ему противника, стоял он теперь лагерем в центре Германии; ничто не могло задержать его стремительного движения, ничто не могло ограничить его притязаний, если бы, упоённый успехами, он попытался злоупотребить ими. Если прежде трепетали пред могуществом императора, то теперь было пе меньше оснований со страхом ожидать от произвола победителя-иноземца — посягательств на государственный строй Германии, от религиозного рвения короля-протестанта — бедствий для католической церкви. Вновь воскресли недоверие и зависть некоторых союзных держав, на время усыплённые ещё большим страхом пред императором; и едва успел Густав-Адольф своим мужеством и победами оправдать их доверие, как они исподтишка уже начали подготовлять крушение его замыслов. В неустанной борьбе с коварством врагов и недоверием своих собственных союзников приходилось ему завоёвывать свои победы. Но его непоколебимое мужество, его проницательный ум победили все эти