препятствия. Внушая тревогу самым сильным из его союзников, Франции и Саксонии, счастье, сопровождавшее его оружие, подымало дух более слабых, которые теперь лишь осмелились во всеуслышание заявить о своих подлинных воззрениях и открыто принять его сторону. Не соперничая с величием Густава-Адольфа и не боясь пострадать от его честолюбия, они тем большего ожидали от великодушия этого могущественного друга, даровавшего им то, что было захвачено их врагами, и охранявшего их от гнёта сильных. Его мощь прикрывала их бессилие, и, незначительные сами по себе, они получали значение в союзе со шведским героем. Так было с большинством имперских городов и в особенности — с более слабыми протестантскими чинами. Они указали королю путь внутрь Германии и прикрывали его с тыла. Они снабжали его войска провиантом, открывали его отрядам свои крепости, проливали за него кровь в его сражениях. Его дальновидное, бережное отношение к немецкой гордости, простота и приветливость обращения, несколько случаев изумительнейшей справедливости, его уважение к законам — всё это сковывало свойственную германским протестантам подозрительность, а вопиющие злодеяния императорских солдат, испанцев и лотарингцев самым благоприятным образом оттеняли умеренность подвластных ему войск.
Если Густав-Адольф был почти всем обязан своему собственному гению, то нельзя отрицать и того, что немало ему содействовали счастье и благоприятное стечение обстоятельств. На его стороне было два больших преимущества, дававших ему решительный перевес над неприятелем. Перенося театр военных действий в земли лиги, привлекая в ряды своих войск всю тамошнюю молодёжь, обогащаясь добычей и распоряжаясь доходами бежавших государей как своей собственностью, он лишал неприятеля всех способов и средств стойко бороться с ним, а сам получал полную возможность с ничтожными издержками вести дорогостоящую войну. Если, далее, его противники, государи лиги, враждовавшие между собой, руководимые совершенно различными, часто противоположными интересами, действовали без единодушия, а потому и без настойчивости; если их военачальникам недоставало полновластия, их войскам — дисциплины, их рассеянным армиям — единства; если их полководец не был ни законодателем, ни государственным мужем, — то всё это, наоборот, соединялось в Густаве-Адольфе. Он был единственным источником, из которого проистекала всякая власть, единственной целью, на которую обращены были в сражении взоры воинов; он был душой всей своей партии, создателем военного плана и в то же время исполнителем его. В нём, таким образом, дело протестантов обретало единство и гармонию, совершенно отсутствовавшие у противной партии. Нет ничего удивительного, что, имея такие преимущества, стоя во главе такой армии, обладая таким умением пользоваться ею и руководствуясь такой политической мудростью, Густав-Адольф был непобедим.
С мечом в одной руке и милостью в другой проносится он теперь по всей Германии, из конца в конец, как покоритель, законодатель и судья, проносится в такое короткое время, какое другой употребил бы на обозрение её во время увеселительной поездки; точно прирождённому властелину, подносят ему города и крепости свои ключи. Нет для него неприступных замков, реки не останавливают его победоносного шествия; часто он побеждает одним звуком своего грозного имени. Вдоль всего Майна развеваются шведские знамёна. Нижний Пфальц очищен, испанцы и лотарингцы выбиты за Рейн и Мозель. Бурным потоком хлынули шведы и гессенцы на маёнцские, вюрцбургские и бамбергские владения, и три бежавших епископа искупают вдали от своих престолов злосчастную свою преданность императору. Наконец, и для предводителя лиги, Максимилиана, приходит очередь испытать в своих владениях те бедствия, которые ранее по его вине претерпевали другие. Ни страшная судьба его союзников, ни великодушные предложения Густава, который, завоёвывая одну область за другой, протягивал руку для заключения мира, не могли сломить упорство этого государя. Через труп Тилли, подобно архангелу с мечом стоявшего у врат Баварии, хлынула война в её пределы. Подобно берегам Рейна, кишат теперь берега Леха и Дуная шведскими солдатами. Укрывшись в своих неприступных замках, предоставляет разбитый курфюрст свои беззащитные земли неприятелю, которого благословенные, ещё не тронутые войной нивы призывают к грабежу, а изуверство баварского крестьянина — к ответным насилиям. Сам Мюнхен открывает свои ворота непобедимому королю, и скиталец — пфальцграф Фридрих, лишившийся всех своих владений, находит мимолётное утешение в том, что водворяется в покинутой резиденции своего соперника. В то время как Густав-Адольф расширяет свои завоевания в южных землях Германии и с неодолимой силой сокрушает всех врагов, его союзники и полководцы одерживают такие же победы в остальных областях. Нижняя Саксония свергает императорское иго; неприятель покидает Мекленбург; оба берега Везера и Эльбы очищены от австрийских гарнизонов. В Вестфалии, на Верхнем Рейне всё бежит пред ландграфом Гессенским Вильгельмом, в Тюрингии — перед герцогами Веймарскими, в курфюршестве Трирском — перед французами; на востоке вся почти Чехия перешла в руки саксонцев. Турки готовятся уже к походу на Венгрию, а в средоточии австрийских владений назревает великое восстание. Император Фердинанд обращает унылые взоры ко всем дворам Европы, моля о чужеземной поддержке против столь многочисленных врагов. Напрасно призывает он испанские войска, доблестью нидерландцев отвлечённые за Рейн; тщетно старается он поднять римский престол и всю католическую церковь на свою защиту. Оскорблённый папа словно издевается своими пышными крёстными ходами и бессильными проклятиями над тягостным положением Фердинанда, а вместо просимых денег ему указывают на опустошённые равнины Мантуи.
Со всех сторон своей обширной монархии окружён он вражеским оружием. От смежных с ним государств лиги, теперь наводненных неприятелем, его не отделяют более те окопы, за которыми Австрийская держава так долго чувствовала себя в безопасности, и пламя войны уже бушует у её незащищённых границ. Обезоружены его наипреданнейшие союзники; его могущественнейшая опора, Максимилиан Баварский, сам еле отбивается. Его войска, ослабленные дезертирством и неоднократными поражениями и удручённые долгими неудачами, забыли под командой разбитых генералов о той военной отваге, которая, будучи плодом победы, заранее обеспечивает новую победу. Опасность достигла предела; лишь какое-либо чрезвычайное средство могло снова возвеличить императора, дошедшего до столь глубокого унижения. Нужнее всего сейчас полководец, а между тем интриги, вызванные завистью, отняли у армии единственного полководца, от которого можно ожидать воскрешения былой славы. Так глубоко пал грозный император, что ему приходится теперь предлагать своему оскорблённому слуге и подданному унизительные для монарха договоры, и власть, которую он сам постыдно отнял у надменного герцога Фридландского, он теперь вынужден ещё постыднее навязывать ему. Новый дух начинает оживлять полумёртвое тело Австрийской державы, и быстрый поворот в ходе событий говорит о том, чья твёрдая рука ими руководит. Полновластному королю Шведскому противопоставлен теперь столь же полновластный полководец, победоносному герою — победоносный герой. Обе силы вновь вступают в отчаянный бой, и звание победителя в великой войне, наполовину уже завоёванное Густавом-Адольфом, снова с ожесточением оспаривается. Пред Нюрнбергом друг против друга чернеют две грозовые тучи, две враждующие армии; обе глядят друг на друга с трепетным уважением; обе жаждут и вместе с тем страшатся мгновения, которое в вихре битвы сольет их воедино. Взоры всей Европы со страхом и любопытством устремляются на роковое поле битвы, и Нюрнберг с содроганием ожидает, что именем его будет названо сражение, ещё в большей мере решающее, нежели битва при Лейпциге. Но вдруг тучи расходятся, гроза минует Франконию и с ужасающей силой разражается на равнинах Саксонии. Неподалёку от Люцена ударил гром, грозивший Нюрнбергу, и битва, уже наполовину потерянная, выиграна ценою смерти короля. Счастье, никогда не покидавшее Густава-Адольфа на всём протяжении его жизненного пути, даровало ему и при гибели редкую милость — умереть во всей полноте своей славы, во всей чистоте своего имени. Своевременной смертью его добрый гений спас его от неизбежной судьбы человека: на вершине счастья утратить скромность, в зените могущества — забыть о справедливости. Позволительно усомниться, заслужил ли бы Густав-Адольф, продлись его дни, те слёзы, которыми Германия оплакала его кончину, то восхищение, которым потомство почтило единственного в мире справедливого завоевателя. В случае ранней смерти великого вождя можно опасаться гибели целой партии, но для силы, правящей миром, нет незаменимых людей. Два великих политика, Аксель Оксеншерна в Германии и Ришелье во Франции, принимают кормило войны, выпавшее из рук усопшего героя; равнодушный ко всему рок переступает через его прах, и ещё целых шестнадцать лет пламя войны бушует над давно забытой могилой.
Позвольте мне теперь дать краткий очерк победоносного шествия Густава-Адольфа, беглым взором окинуть весь театр войны, на котором он является единственным действующим героем, и затем уже, когда будет изложено, как Австрия, доведённая успехами шведов до крайности, согбенная под бременем непрерывных неудач, снизошла с высоты своей гордыни до жалких средств, подсказанных отчаянием, снова привести нить истории к императору.
Не сразу был в Галле установлен королём Шведским и курфюрстом Саксонским план войны, и не сразу было решено, что курфюрст нападает на Чехию, а король вторгается во владения лиги; не сразу были заключены союзы с соседними владетельными князьями — Веймарским и Ангальтским и сделаны приготовления к освобождению епископства Магдебургского; всё это было сделано лишь тогда, когда король уже подвигался к границам Германии. Он шёл теперь навстречу сильному неприятелю. Император был ещё могуществен в Германии; во всей Франконии, Швабии и Пфальце крепости были заняты императорскими гарнизонами, у которых всякий значительный населённый пункт приходилось отнимать с мечом в руке. На Рейне короля ждали испанцы, заполонившие все земли изгнанного пфальцграфа, занявшие все крепости и охранявшие все переправы через реку. В тылу у него стоял Тилли, ужо набиравший новое войско, да и лотарингские вспомогательные отряды готовы были стать под знамёна императорского полководца. В груди каждого паписта короля подстерегал ожесточённейший враг — религиозная ненависть; и, однако, его отношения с Францией не позволяли ему действовать вполне свободно против католиков. Густав-Адольф ясно видел все эти препятствия, но он видел также способы победить их. Императорские войска стояли гарнизонами по всей стране, а он имел то преимущество, что нападал на них сосредоточенными силами единой армии. Если религиозный фанатизм католиков и страх мелких имперских чинов перед императором был против него, зато он мог ожидать деятельной помощи от сочувствия протестантов и от их ненависти к австрийскому гнёту. Неистовства императорских и испанских войск в этих странах проложили ему путь; давно уже истерзанные крестьяне и горожане рвались к освободителю, и многим даже смена прежнего ига новым уже казалась облегчением. Вперёд были посланы агенты с поручением склонить на сторону шведов важнейшие имперские города, особенно Нюрнберг и Франкфурт. Эрфурт был первой крепостью, приобретение которой было в высшей степени важно и которую король не мог оставить в тылу, не расположив там гарнизона. Полюбовное соглашение с гражданами-протестантами открыло ему без помощи меча ворота города и крепости. Здесь, как и во всяком другом значительном населённом месте из тех, что впоследствии попадали
