самой Австрии, он снизошёл к настоятельным просьбам курфюрста и императора и решился на вожделённое объединение с первым, что, по чаяниям всех католиков, должно было решить судьбу войны.
Сам Густав-Адольф, не располагавший достаточными вооружёнными силами, чтобы бороться даже с одной армией Валленштейна, боялся объединения двух столь сильных армий, и кажется удивительным, что он не старался более энергично воспрепятствовать этому соединению. Судя по всему, он слишком рассчитывал на ненависть, разъединявшую обоих предводителей и препятствовавшую слиянию их войск для общей цели. Когда события опровергли его предположения, было уже поздно исправлять эту ошибку. Правда, при первом достоверном известии об их намерениях он поспешил в Верхний Пфальц, чтобы преградить путь курфюрсту, но тот уже предупредил его, и соединение произошло под Эгером.
Этот пограничный город избрал Валленштейн ареной замышленного им торжества над гордым противником. Не довольствуясь тем, что он увидит его у своих ног, униженно просящим, он вдобавок принудил его оставить беззащитными свои земли, прийти издалека на поклон к своему защитнику и этим длинным переходом смиренно признаться в своей беде и своём злосчастии. И такому унижению покорно подчинился гордый государь? Тяжкой внутренней борьбы стоило курфюрсту прибегнуть к спасающей руке того, кто никогда не имел бы этой власти, если бы всё шло согласно его, курфюрста, желаниям. Но однажды решившись, он имел достаточно мужества, чтобы перенести любое оскорбление, связанное с его решением, и достаточно владел собой, чтоб отнестись с презрением к мелким страданиям, если это было нужно для достижения великой цели.
Но если такой дорогой ценой куплена была лишь возможность этого объединения, то ещё труднее было сговориться относительно условий, на которых оно могло состояться и вступить в силу. Для достижения цели слияния было необходимо вручить власть над объединёнными войсками одному человеку, а между тем обе стороны были одинаково не склонны подчиняться чужому высшему авторитету. Если Максимилиан опирался на свой курфюрстский сан, на знатность своего происхождения, на своё значение в империи, то Валленштейн основывал свои отнюдь не меньшие притязания на своей военной славе и неограниченной власти, вручённой ему императором. Насколько царственная гордость первого возмущалась необходимостью подчиниться велениям императорского слуги, настолько льстила высокомерию герцога мысль отдавать приказы столь властному человеку. Возникли упорные пререкания, окончившиеся соглашением в пользу Валленштейна. Ему предоставлялась высшая власть над обеими армиями, власть неограниченная, особенно в дни сражений, а курфюрст отказывался от права менять не только боевые диспозиции, но и маршрут армии. У него осталось только право наказывать и награждать своих собственных солдат и свободно пользоваться ими тогда, когда они не будут заняты совместными действиями с императорскими войсками.
После этих приготовлений будущие союзники решились, наконец, встретиться лично, но это произошло лишь после того, как они обещали друг другу предать прошлое полному забвению и точнейшим образом были определены все внешние формальности обряда примирения. Согласно условию, оба герцога обнялись пред лицом своих войск, давая друг другу взаимные обещания хранить дружбу, в то время как сердца их кипели злобой. Максимилиан, опытный в науке притворства, достаточно владел собою, чтобы ни одним движением не выдать своих истинных чувств. Но в глазах Валленштейна сверкало злобное торжество, и принуждённость, которая была заметна во всём его поведении, обнаруживала всю силу страстей, обуревавших его гордое сердце.
Соединённые императорско-баварские войска составляли армию почти в шестьдесят тысяч большею частью закалённых солдат, пред которыми шведский монарх не смел показаться в поле. После того как попытка воспрепятствовать их соединению не удалась, он поспешно отступил во Франконию и ожидал здесь решительного движения врага, чтобы сообразоваться с его действиями. Положение, занятое соединённой армией между границами Саксонии и Баварии, ещё не давало возможности определить, перенесёт ли она театр войны в первую из этих стран, или попытается изгнать шведов с Дуная, чтобы освободить Баварию. Арнгейм, в это время завоёвывавший Силезию, оттянул войска из Саксонии, как утверждают многие, не без тайного расчёта облегчить герцогу Фридландскому вторжение в курфюршество и толкнуть нерешительного Иоганна-Георга на договор с императором. Сам Густав-Адольф, уверенный, что Валленштейн двинется на Саксонию, поспешно отправил туда, чтобы не оставить своего союзника без помощи, значительные подкрепления, твёрдо намереваясь последовать за ними со всей своей армией, как только позволят обстоятельства. Но передвижения армии Валленштейна скоро показали ему, что она идёт на него самого, а следование герцога чрез Верхний Пфальц ставило это вне всяких сомнений. Настал час подумать о своей собственной безопасности, сражаться не столько за владычество в Германии, сколько за своё существование, и искать средств к спасению в изобретательности своего гениального ума. Приближение неприятеля застигло Густава-Адольфа врасплох, прежде чем ему удалось стянуть свои войска, рассеянные по всей Германии, и призвать на помощь союзных государей. Не располагая достаточными силами, чтобы задержать продвижение императорских войск, он должен был выбрать одно из двух: либо броситься в Нюрнберг, рискуя, что будет здесь взят в кольцо всей армией Валленштейна и погибнет от голода, либо, пожертвовав этим городом, ожидать под защитой пушек Донауверта подкреплений. Не страшась ни тягот, ни опасностей, руководствуясь лишь человеколюбием и велениями чести, он без колебаний выбрал первое, твёрдо решив скорее похоронить себя со всей своей армией под развалинами Нюрнберга, нежели спастись ценою гибели этого союзного города. Тотчас приступили к окружению города со всеми его предместьями непрерывной цепью окопов, а внутри её стали устраивать укреплённый лагерь. Многие тысячи рук немедленно принялись за эту огромную работу. Всех обитателей Нюрнберга одушевляло геройское стремление отдать кровь, жизнь и достояние за общее дело. Вдоль всей линии укреплений был вырыт ров глубиной в восемь футов и шириной в двенадцать; линии защищались редутами и бастионами, входы — люнетами. Река Регниц, протекающая чрез Нюрнберг, разделяла весь лагерь на два полукруга, соединённые многими мостами. Около трёхсот орудий стояло на городских стенах и пред окопами лагеря. Крестьяне из окрестных селений и граждане Нюрнберга работали вместе со шведскими солдатами, так что уже на седьмой день армия могла занять лагерь, а на четырнадцатый вся гигантская работа была закончена.
Пока всё это происходило в стенах города, магистрат Нюрнберга был занят наполнением складов и снабжением города всеми военными и съестными припасами, какие только могли понадобиться для продолжительной осады. При этом были приняты и весьма тщательные меры к охране здоровья жителей в связи с возможностью мора и болезни при большом скоплении людей. Чтобы в случае нужды действенно помочь королю, молодёжь города училась владеть оружием, наличное городское ополчение было значительно усилено, и […вооружили новый полк из двадцати четырёх рот, с названиями по буквам старого алфавита… — На красно-белых флажках рот были изображены буквы латинского алфавита (по-немецки Antiqua).]. В то же время сам Густав требовал вспомогательных отрядов от союзников — герцога Вильгельма Веймарского и ландграфа Гессен-Кассельского, — а также приказал своим генералам на Рейне, в Тюрингии и Нижней Саксонии поспешно двинуться в путь и со своими войсками присоединиться к нему у Нюрнберга. Армия его, расположенная внутри укреплений этого имперского города, насчитывала несколько более шестнадцати тысяч человек — стало быть, не достигала и трети численности неприятельского войска.
Между тем это войско, медленно подвигаясь вперёд, дошло до Неймарка, где герцог Фридландский произвёл общий смотр. При виде такой грозной силы он не мог удержаться от мальчишеского бахвальства. «Через четыре дня будет решено, — воскликнул он, — кому из нас двоих быть владыкой мира — королю Шведскому или мне!» Но, несмотря на всё превосходство своих войск, он не предпринимал ничего, чтобы претворить это высокомерное обещание в дело, и даже упустил случай разбить неприятеля наголову, когда тот отважился двинуться из окопов ему навстречу. «Довольно было сражений, — ответил он тем, которые побуждали его к нападению, — пора держаться иного метода». Здесь сказалось преимущество испытанного полководца, чья прочная слава не нуждается в тех рискованных операциях, на которые поспешно идут другие, чтобы составить себе имя. Убеждённый, что неприятель, движимый мужеством отчаяния, очень дорого продаст победу, а неудача, испытанная в этих краях, безвозвратно погубит дело императора, Валленштейн удовлетворился решением истощить воинский пыл своего противника долговременной осадой и, лишив его всякой возможности бурного натиска, тем самым отнять у него преимущество, до той поры делавшее его столь непобедимым. Не предпринимая поэтому никаких действий, он расположился сильно укреплённым лагерем по ту сторону Регница, напротив Нюрнберга, и благодаря этой удачно выбранной позиции отрезал как городу, так и шведскому лагерю всякий подвоз припасов из Франконии, Швабии и Тюрингии. Осадив таким образом короля в городе, он надеялся медленно, но зато верно подорвать голодом и болезнями мужество противника, которое не собирался испытывать в сражении.
Но слишком мало знакомый со средствами и силами противника, он недостаточно позаботился о том, чтобы оградить самого себя от той судьбы, которую готовил королю. Крестьяне со своими запасами покинули всю округу, а за скудные остатки провианта герцогским фуражирам приходилось драться со шведскими. Король щадил городские запасы, покуда возможно было получать провиант из окрестных деревень, и непрекращавшиеся набеги хорватов и шведских отрядов приводили к постоянным стычкам между ними, пагубные следы которых обнаруживались во всей этой местности. С мечом в руке приходилось добывать продовольствие, и без значительного вооружённого прикрытия ни та, ни другая сторона не решалась отправляться на фуражировку. Когда наступила нехватка припасов, город Нюрнберг, правда, открыл королю свои кладовые, но Валленштейн вынужден был подвозить продовольствие для своих войск издалека. Большой обоз съестных припасов, закупленных им в Баварии, находился в пути, и тысяча воинов была послана сопровождать его до лагеря. Уведомлённый об этом, Густав-Адольф поспешил отправить конный полк, чтобы захватить этот транспорт, и ночной мрак помог успеху экспедиции. Весь обоз вместе с городом, где он остановился, попал в руки шведов; конвой был изрублен, около тысячи двухсот волов угнано, а тысяча телег с хлебом, которые невозможно было увезти, сожжены. Семь полков, двинутых герцогом Фридландским к Альтдорфу на защиту этого долгожданного обоза, были после упорного боя рассеяны королём, выступившим, чтобы прикрыть возвращение своих солдат, и были вынуждены, потеряв четыреста человек убитыми, вернуться в императорский лагерь. Эти многочисленные злоключения и стойкость короля, на которую герцог Фридландский никак не рассчитывал, заставили его раскаяться в том, что он упустил случай к сражению. Теперь неприступность шведского лагеря делала всякое нападение невозможным, а вооружённая молодёжь Нюрнберга служила королю надёжным военным резервом, из которого он быстро пополнял всякую убыль в людях. Недостаток продовольствия, ощущавшийся в императорском лагере, так же сильно как в шведском, вызывал большие сомнения в том, какая из обеих сторон раньше принудит другую к отступлению.
Уже две недели стояли обе армии лицом к
