истекать кровью под бичом войны; ради сохранения могущества Ришелье во Франции должен был неугасимо пылать в Германии факел раздора.
Но не только люди своекорыстные высказывались против мира. Если шведы, как и имперские чины в Германии, желали продолжения войны из нечистых мотивов, то за неё говорила и здравая политика. Мыслимо ли было после нердлингенского поражения ждать от императора справедливого мира? И если это было невозможно, то неужели в продолжение семнадцати лет сносили все тяготы войны, истощали все силы лишь для того, чтобы в конце концов не приобрести ничего или даже выйти из войны с ущербом? Ради чего пролита вся эта кровь, если всё останется по-старому, если права нимало не будут расширены, требования — нисколько не удовлетворены, если всё, добытое ценою таких страданий, придётся вернуть по мирному договору? Не лучше ли ещё два-три года переносить тяготы, под бременем которых так долго изнывали, и, наконец, всё же получить возмещение за двадцать лет страданий? Не подлежало сомнению, что можно будет заключить выгодный мир, если только шведы и германские протестанты как на поле битвы, так и в политике будут выступать единодушно и стойко бороться за свои общие интересы, оказывая друг другу поддержку. Лишь их раздоры придавали врагу силы и отдаляли надежду на устойчивый и благостный мир. И это зло, величайшее из всех, причинил протестантскому делу курфюрст Саксонский, заключив отдельный мирный договор с Австрией.
Он начал переговоры с императором ещё до нердлингенского сражения, но несчастный исход боя ускорил заключение мирного трактата. Исчезла вера в помощь шведов, и зародилось сомнение в том, сумеют ли они вообще когда-нибудь оправиться от этого тяжкого удара. Раздоры между их собственными военачальниками, упадок дисциплины в войсках и истощение шведского государства уже не позволяли ожидать от них великих подвигов. Тем более казалось необходимым поскорее воспользоваться великодушием императора, который и после нердлингенской победы не отказывался от своих предложений. Оксеншерна, собравший чины во Франкфурте, властно требовал; император, наоборот, щедро сулил. Недолго раздумывали, прежде чем решить, на чей голос откликнуться.
Хотели, однако, избежать видимости отступничества от общего дела ради собственных выгод. Всем германским чинам и даже шведам было предложено содействовать этому миру и стать его участниками, хотя курфюрст Саксонский и император были единственными государями, заключившими мирный договор и таким образом самовластно объявившими себя законодателями для всей Германии. В договоре шла речь о жалобах протестантских чинов; их взаимоотношения и права определялись этим самочинным судилищем, и даже участь вероисповеданий решалась им без участия тех, кто был кровно в этом заинтересован. Предполагалось, что этот мир будет объявлен всеобщим законом для всей империи и в качестве общеимперского постановления претворён в дело имперской экзекуционной армией. Кто возражал против него, тот считался врагом империи, и поэтому всякий имперский чин, вопреки всем правам, которыми чины обладали, обязан был признать закон, в создании которого не участвовал. Итак, пражский мир уже по форме являлся актом произвола; тем же он был и по своему содержанию.
Главной причиной разрыва между курфюрстом Саксонским и императором был реституционный эдикт; поэтому при их примирении главное внимание надлежало обратить на него. Не уничтожая его прямо и формально, пражский мир постановлял, что все непосредственно подчинённые императору церковные владения, а из остальных — те, которые захватили протестанты после пассауского договора, в течение последующих сорока лет останутся в том положении, в каком застал их реституционный эдикт, но без права голоса в имперском сейме. Ещё до истечения этих сорока лет комиссия, составленная из равного числа представителей обоих исповеданий, должна мирно и законно распорядиться ими, и если и тогда не будет вынесено окончательное решение, то обе стороны снова вступят в те права, которыми пользовались до издания реституционного эдикта. Таким образом, это постановление отнюдь не искоренило семя раздора, а лишь отдалило на время его пагубное действие, и в этой статье пражского мирного договора уже таилась искра новой войны.
Архиепископство Магдебургское остаётся за принцем Августом Саксонским, а Гельберштадтское — за эрцгерцогом Леопольдом-Вильгельмом. Многие округи были отрезаны от магдебургских земель и подарены Саксонии; с правителем магдебургским Христианом-Вильгельмом Бранденбургским рассчитались иным способом. Герцогам Мекленбургским, в случае их присоединения к этому миру, должны быть возвращены их земли, которыми они, к счастью для них, давно уже снова владели милостью Густава-Адольфа; Донауверту возвращены его имперские вольности. Как ни важен для протестантских государей голос курфюрста Пфальцского при избрании императора — требования пфальцских наследников совершенно обойдены в договоре, потому что лютеранский государь не обязан блюсти справедливость по отношению к реформату. Всё, что завоёвано в этой войне друг у друга протестантскими чинами, лигой и императором, возвращается исконным владетелям; всё, что присвоено иностранными державами — Швецией и Францией, — должно быть у них отнято сообща. Войска обеих договаривающихся сторон соединяются в одну имперскую армию, которая, получая от империи содержание и жалованье, должна вооружённой рукой привести в исполнение всё, что решено по этому миру.
Так как пражский мирный трактат должен был считаться общеимперским законом, то те статьи его, которые не касались империи, были присоединены к нему в виде дополнительного договора, согласно которому курфюрст Саксонский получал Лузацию в качестве чешского лена, и особо определялась свобода совести в этой области и в Силезии.
Всем евангелическим чинам было предложено присоединиться к пражскому миру, и под этим условием они получили амнистию, за исключением властителей Вюртемберга и Бадена, земли которых, уже захваченные, было нежелательно возвратить без всяких оговорок, а также за исключением подданных Австрии, поднявших оружие против своего государя, и тех чинов, которые под председательством Оксеншерны составили совет верхнегерманских округов. Это изъятие было сделано не для того, чтобы продолжить войну с ними, а для того, чтобы подороже продать им мир, ставший для них необходимым. Земли их подлежали удержанию в качестве залога до повсеместного принятия мира, до того момента, когда всё будет возвращено и всё приведено в прежнее состояние. Одинаково справедливое отношение ко всем, быть может, восстановило бы взаимное доверие между главой государства и его членами, между протестантами и папистами, между реформатами и лютеранами — и тогда шведам, покинутым всеми своими союзниками, пришлось бы с позором удалиться из Германии. Но это столь различное отношение усилило недоверие и упорство обойдённых имперских чинов и дало шведам возможность поддержать пламя войны и сохранить приверженцев в Германии.
Пражский мир, как и следовало ожидать, был принят в Германии по-разному. Старались сблизить обе враждующие партии, а в результате только навлекли на себя упрёки обеих сторон. Протестанты жаловались на ограничения, налагаемые на них этим миром; католики находили, что этой отвратительной секте даруют слишком много льгот за счёт истинной церкви. По мнению католиков, неотъемлемые права церкви были нарушены тем, что лютеранам разрешили в течение сорока лет пользоваться церковными имуществами, тогда как лютеране считали, что протестантскую церковь предали, не отстояв свободу совести для их единоверцев в австрийских владениях. Но самые яростные упрёки обрушились на курфюрста Саксонского, которого в печатных произведениях старались изобразить вероломным перебежчиком, предателем религии и имперской свободы и сообщником императора.
Но курфюрст находил утешение и усматривал своё торжество в том, что большинству протестантских чинов поневоле приходилось согласиться на заключённый им мир. Курфюрст Бранденбургский, герцог Веймарский Вильгельм, князья Ангальтские, герцоги Мекленбургские, герцоги Брауншвейг-Люнебургские, ганзейские города и большинство имперских городов присоединились к нему. Ландграф Гессенский Вильгельм сначала колебался или прикидывался колеблющимся для того, чтобы выиграть время и действовать сообразно ходу событий. Он успел вооружённой рукой овладеть богатыми землями в Вестфалии, из которых черпал главные ресурсы для ведения войны и которые согласно мирному договору он теперь обязан был полностью возвратить. На герцога Бернгарда Веймарского, владения которого пока ещё существовали только на бумаге, смотрели не как на воюющую сторону, а прежде всего как на воюющего полководца. По обоим этим мотивам он должен был с негодованием отвергнуть Пражский мир. Всё его богатство заключалось в его храбрости, все его владения — в его шпаге. Только война делала его сильным и значительным; только война могла дать ему возможность осуществить свои честолюбивые замыслы.
Но из всех, кто протестовал против Пражского мира, самым решительным тоном заговорили шведы, и никто не имел более основательных причин для этого. Призванные в Германию самими немцами, спасители протестантской церкви и свободы чинов, отстоявшие её ценою крови своих солдат и священной жизни своего короля, они теперь внезапно увидели, что их позорно покинули, что они обманулись во всех своих расчётах, что их изгоняют без вознаграждения, без благодарности из страны, за которую они изошли кровью, и что их предали на поношение врагам те самые государи, которые всем были обязаны им. Об удовлетворении их, о возмещении потраченных ими средств, о вознаграждении за те завоевания, которых они теперь лишались, в Пражском договоре не было сказано ни единого слова. Им предстояло теперь уйти беднее, чем они пришли, а вздумай они сопротивляться — их насильственно изгнали бы из Германии те самые люди, которые их сюда призвали. Правда, курфюрст Саксонский в конце концов проронил несколько слов об уплате им вознаграждения исключительно деньгами и всего в сумме двух с половиной миллионов гульденов. Но шведы намного больше пострадали деньгами и людьми. Это позорное предложение — всё свести к оплате деньгами — задело их своекорыстие и возмутило их гордость. «Курфюрсты Баварский и Саксонский, — отвечал Оксеншерна, — заставили значительными областями вознаградить их за ту помощь, которую они оказали императору по обязанности, в качестве его вассалов, а нас, шведов, отдавших за Германию своего короля, хотят выпроводить домой с жалкими двумя с половиною миллионами». Шведам тем больнее было обмануться в своих надеждах, чем увереннее были их расчёты получить в вознаграждение герцогство Померанское, владетель которого был стар и не имел наследников. Но Померания была по Пражскому миру обещана курфюрсту Бранденбургскому. К тому же против водворения шведов на этой границе империи решительно возражали все соседние государства.
Никогда за всю войну положение шведов не было хуже, чем в 1635 году, непосредственно после провозглашения Пражского мира. Многие из их союзников, особенно среди имперских городов, отступились от них, чтобы насладиться благами мира; другие были вынуждены к тому победоносным оружием императора. Аугсбург, побеждённый голодом, покорился на тяжёлых условиях; Вюрцбург и Кобург достались австрийцам. Гейльбронский союз был формально распущен. Почти вся Верхняя Германия, средоточие шведских войск, признала главенство императора. Саксония, опираясь на Пражский мир, потребовала удаления шведских войск из Тюрингии, Гальберштадта, Магдебурга. Филиппсбург, плацдарм французской армии, был захвачен врасплох австрийцами; они завладели всеми хранившимися там запасами, и эта чувствительная потеря подорвала активность Франции. В довершение всех трудностей Швеции как
