возчика, ехало семь человек: Гришка Кудюков со своими адъютантами Игорем Слоном и Витькой Мешковым, Сергей с Тейкой, Аба и Хомик — бригада, сколоченная за пять минут час тому назад. И при очень неприятных обстоятельствах.
Когда полуторка доставила ребят со станции к правлению колхоза, оказалось, что это не конец пути. У правления ребят ожидали подводы, которые должны были развезти их еще до ночи по трем разным бригадам. Только там мальчишкам обещали ужин и возможность поспать. Это возмутило ребят. Они устали, хотели есть, они были намерены работать все вместе. Даже Аннушка была смущена и недовольна. И Гришке с ходу удалось зажечь маленький мятеж.
Сложив руки рупором и направив этот рупор себе под ноги — так в классе кричат под парту, чтобы ошеломить и запутать учителя, — он крикнул из-за Ваниной спины:
— Не будем работать! Вези обратно!
— Мы есть хотим!
Ребята подхватили:
— Не будем!
— Вместе!
— Вези обратно!
И председатель, уверенный, что только что произнес убедительную и яркую речь (в его речи было много «як на фронте… по-военному… як солдаты…»), что, так сказать, не посрамил села перед мальчишками-горожанами, растерялся.
— Так вас, значить, учуть! — выкрикнул он ту самую фразу, которую мальчишки от него ждали и которая могла их только развеселить. — Треба робить…
Его хохлацкий выговор усиливал общее замешательство и злое веселье. Шум усиливался и усиливался, пока его не оборвала Аннушка.
— Мне стыдно, — негромко сказала она, — что даже упоминание о войне не приводит вас в чувство.
— Таки велики хлопцы, а кричите як диты, — обиженно сказал председатель.
Кто-то не удержался:
— Мы не хлопцы!
— А кто же?
— Мы пацаны!
Это было уже чистым озорством, и председатель рассердился и сделал верный ход.
— Ось, — показал он на дорогу, — бачите? Прямо, прямо — и як раз до станции. Поняйте! А у мене и без вас дила много.
И он хотел скрыться за дверью правленческой хаты. Мальчишки, конечно, не возражали против обострения ситуации. Так веселее живется. Но скандалили они в расчете на то, что они тут позарез нужны, а им показывали дорогу домой. И бунт, в котором вылилось голодное раздражение целого дня пути, в котором сошлись и ребячья усталость и председательская деревянная прямолинейность, пошел на убыль. Председателя задержали и дали ему договорить.
— Чи буде от вас пидмога, чи нет, а вы кричите! — возмущенно сказал председатель. — Ще не робылы, а вже исты!
И стал объяснять, что в колхозе три бригады, или отделения, и что в каждом отделении есть что делать.
— А что за бригады? — спросил Гришка. — Далеко ехать?
— Первая — на ставке, — начал перечислять председатель, — другая…
— Ставок — это пруд? — перебил Гришка. — А рыба там есть? — И заспешил: — Мы едем туда. Вот Катышев, Мешков, — Гришка тыкал пальцем в теснившихся у крыльца ребят, — Суриков, Бондаренко, Попов и… Френкель.
Опасность такого подбора почувствовали и ребята и Аннушка. Все названные, кроме Френкеля, ходили в Гришкиных подручных.
— Нет, — сказала Аннушка, — так, Кудюков, у нас с тобой ничего не получится.
— Не доверяете?!
Гришка оскорблялся, наивно изумлялся, спорил, но выторговал себе только Слона и Мешкова.
— Френкель, разве ты тоже хочешь в эту бригаду? — спросила Аннушка Абу.
И тут Аба всех удивил.
— А почему нет? — упрямо сказал он. Вот тогда-то и Сергей сказал:
— Запишите и нас.
5
Странно — все по отдельности в колхозной работе казалось легким: вилы (рукоятка тяжелее самого инструмента!), кукурузные початки, картошка, солома, воздух. А сама работа была тяжелой. В ней была безграничная протяженность земли, ее тяжесть. Первое задание, которое им отмерил колхозный бригадир, потрясло ребят. («А чего вы? — удивился бригадир. — Наши бабы от зари до зари две таких делянки проходят».) В это задание вмещалось по меньшей мере десять «нормальных» заданий, таких, какими их себе представлял Сергей. Уже в середине дня невыносимо заболели мышцы, о существовании которых он раньше и не подозревал. Шея не справлялась с весом головы, дрожала перенапряженная поясница. Их мускулы раньше просто ничего не знали о земном притяжении и совсем не были готовы к борьбе с ним.
Это была сельская работа. Работа работ. Изначальная работа, о которой городские мальчишки ни своей памятью, на памятью своих городских родителей ничего не знали. Особенно досадным казалось перенапряжение, когда надо было нагибаться за такой легкой малостью, как картошка, собирать уже старые, побуревшие огурцы. Шагая, Сергей старался не сгибать ноги — мышцы не выдерживали тяжести тела. Земля, по которой он ступал и раньше казавшаяся ему огромной, теперь приобрела пугающую безграничность. Вязкая от пахоты, свинцово тяжелая, обширнейшая, лежала она перед ним. Утром, когда они только начинали работу, она казалась куда более доступной…
Лучше всех, пожалуй, держался крепыш и аккуратист Хомик. У него даже оказалась какая-то сноровка. Но и он к концу дня стал все чаще садиться прямо на землю и подолгу, сосредоточенно вытряхивать из полуботинок пыль.
Перед заходом солнца пришел Гришка с Игорем Слоном и Витькой Мешковым (они еще часов в десять утра куда-то смылись).
— Работаете? — презрительно сказал он и пошел к землянке.
На Гришке была чистая рубаха, брюки он заправил в носки — у блатных модно было носить брюки с напуском на смятые в гармошку сапоги. Гришка «напустил» брюки на носки — сапог он не имел. Это было что-то новое. Сергей с ненавистью посмотрел ему вслед.
— Слон! — крикнул он Игорю. — На тебе пахать можно, а ты с Кудюковым шляешься!
Катышев беззлобно ухмыльнулся. Он за себя не отвечал. За него отвечал Кудюков.
— Сами виноваты, — сказал Хомик. — А ты думал — он работать будет!
«Сами виноваты» — это Хомик только так сказал. Ясно же было, зачем Гришка рвался в эту дальнюю бригаду, куда Аннушке каждый день не добраться. И пусть бы себе ехал. Сам…
— И ты так думаешь? — спросил Сергей Тейку.
Тейка смущенно и устало шевельнул своими лопатками. Последнее время он как-то отдалился от Сергея, словно у него появилось что-то свое, недоступное Сергею. Правда, Тейку Сергей и не старался заразить своей ненавистью к Гришке. Тейке ненависть ни к чему. Слишком руки у него тонкие. С такими руками нелепо вмешиваться в какую бы то ни было свалку, и Тейка никогда не вмешивался — ни в третьем, ни в четвертом, ни в шестом классе. Впрочем, и защищать Тейку было не от кого. Раньше Сергей всем показывал, что покровительствует Тейке, но потом убедился, что тихую и упорную самостоятельность Тейкиного характера разглядели и Гришка Кудюков, и его друзья. Во всяком случае, они его никогда не трогали. Может быть, до них тоже дошло обаяние мягкой, нежной и твердой Тейкиной улыбки, может быть, они понимали, что Тейка интересный, начитанный пацан? Во всяком случае, они признавали его в чем-то выше себя. Взрослее. Тейка никогда не приспосабливался, не заискивал, когда решал, как ему поступить. Он мог бы пойти против желания всего класса, — однажды он остался на уроке пения, когда все, даже девчонки, сбежали. Другому такое отступничество дорого бы стоило, а Тейку никто даже не упрекнул. Тейка всегда жил в том серьезном, взрослом мире, откуда все эти ребячьи счеты, драки кажутся пустяками, он всегда иронизировал над Сергеевой увлеченностью этими пустяками. И сейчас он не очень понимал Сергееву возбужденность. Во всяком случае, не считал то, что происходит, тем, чего не может быть.
— И Абе жить не даст, — настаивал на своем Хомик, — и ничего не сделаешь.
— Посмотрим!
— Аннушке нафискалишь?
Фискалить, конечно, не годилось.
— Я тебе скажу, Ласточка, Аба дурак. Чего он лез? Тоже храбрец. И будет его Гришка цукать, как только захочет.
— А если тебя?
— Я не Аба.
— А если?
— Ну, а что сделаешь? Один Слон троих стоит. А у Гришки нож, я сам видел. Понял? Здесь не школа.
— Нет, — сказал Сергей, — я не согласен…
Он не сказал, с чем не согласен. То, о чем говорил Хомик, было правдой. У Хомика, как и у Тейки, была нравившаяся Сергею способность говорить о себе правду. Не справится Хомик с Гришкой — он и говорит «не справлюсь». И не хвастается, не пыжится. «Не справлюсь» — и все! Но вот сейчас Сергею не нравится эта манера говорить о себе правду, хотя и возразить он ничего толком не может. Во всяком случае, ему куда приятнее чистое, ничем не подкрепленное Абино упорство…
— Вот увидишь, — сказал Хомик, — сегодня Абе достанется. И ничего не сделаешь.
Сергей вдруг вскочил:
— А ну, пошли в землянку! (Аба сегодня дежурил по кухне в землянке.)
Гришку в землянке они уже не застали. Аба сидел один. У него было потное, слепое — очки сбились на сторону, — напряженно-решительное лицо. Это было знакомое Сергею лицо…
Два года тому назад Сергея вместе с частью ребят из четвертого «Б», который вела Мария Федоровна, перевели в пятый «А». Там-то Сергей и познакомился впервые с Абой и в первый раз по-настоящему столкнулся с Гришкой.
Как-то после звонка на урок литературы Сергей вошел в класс и увидел пару — Гришку Кудюкова и Абу Френкеля, — увлеченную и разгоряченную странной игрой: оба партнера, толкаясь и цепляясь за парты, тянули каждый в свою сторону потертый портфель, из которого на пол сыпались карандаши, учебники, тетрадки. Партнеры были слишком не равны, но маленький Аба с потным (точь-в-точь таким, как сейчас), ослепшим — очки упали на парту — лицом почти не уступал крупному и плечистому противнику. Лицо Абы, бледное и напряженное, выглядело куда более решительным, чем лицо Гришки. И по Абиному лицу, по тому, как Аба морщился, но не отступал, когда Гришка выкручивал ему пальцы или старался отдавить ногу, Сергей понял, что здесь не игра.
Гришка все-таки вырвал портфель. Торопливо достал из него какую-то тетрадку, поднял руки над головой, чтобы Аба не помешал, и стал ее комкать.
— Это тебе за то, что не дал содрать, — сказал он. — В следующий раз хуже будет.
— Не дал и не дам, — сказал Аба.
— Повтори! — сказал Гришка.
— Не дал и не дам!
«Вот оно!» — почувствовал Сергей и сказал:
— И правильно. Зачем дряни давать списывать?
Он хотел это сказать спокойно, но в голосе билось давнее напряжение.
— Кто? — грозно обернулся Гришка. Кажется, он был даже доволен, что его отвлекли от упершегося насмерть Абы. — Кому жить надоело?
— Мне, — сказал Сергей.
