казалось, полный сокрушающей злой энергии: притронься — и мгновенно упадешь пораженный. Он нес эту энергию неторопливо, будто даже накапливая ее с каждым шагом. Еще не коснувшись противника, он стирал его в порошок одним презрением. И вообще ему не в первый раз было так угрожающе двигаться, так управлять каждым своим пугающим движением. Гришка истово усваивал науку блатных, единственную науку, которая давалась ему без всякого усилия. Но это была наука запугивать, а не драться, и потому, когда Сергей, не выдержавший действительно томительного ожидания, пошел навстречу и первым нанес сильный удар в подбородок, Гришка не успел увернуться. Потом их растаскивали.

— Кончай драться! Аннушка!..

Еще с тех пор у Сергея с Гришкой все осталось невыясненным…

— Что? — спросил Сергей. — Гришка?

— Да так, — неопределенно сказал Аба, снял очки и пальцами протер стекла.

Он никогда не жаловался. Ни учителям, ни ребятам.

— Чего ж ты нас не позвал?

— Да ничего не было, — сказал Аба.

Ночью Гришка, Слон и Мешков на несколько часов исчезли. Утром они хрустели яблоками и разбрасывали вокруг землянки арбузные корки. Заметали следы. Они теперь исчезали каждую ночь. Воровали яблоки, арбузы, притащили двух гусей с птицефермы и днем уходили куда-то далеко в степь жарить их.

И чем удачнее были ночные налеты, тем презрительнее и нетерпимее становился Гришка.

Днем еще куда ни шло. Днем из хутора приезжали колхозники. Иногда вместе с ними появлялась и Аннушка — она путешествовала от бригады к бригаде. Тогда Гришка становился в ряд со всеми и часа полтора старательно работал. Держался он поближе к Аннушке, занимал ее «взрослой» беседой, — в конце концов, он был старше всех ребят. А вечером, когда Аннушка и колхозники уезжали в хутор, наступало Гришкино единовластие.

Однажды Сергей решил поговорить с Игорем Слоном. Он перехватил Слона по дороге на пруд.

— Слон, — сказал Сергей, — ты человек или не человек?

— Ты ж знаешь, как я к тебе отношусь, Рязан, — сказал Игорь Слон. — Я к тебе хорошо отношусь. Ты меня никогда не обижал. А Гришка тебя не любит.

— При чем тут Гришка? Я тебя спрашиваю: ты человек или не человек?

Но огромный Игорь вдруг смущенно попятился и забормотал что-то совсем бестолковое.

— Ты Гришку боишься?

— Боюсь, — сказал Слон и попросил: — Ты отойди, пусти меня. — И закричал: — Пусти, я говорю! А то ударю!

С Гришкой Сергей не пытался разговаривать. Гришка потому и вызвал у Сергея ненависть, что он плевать хотел на те слова, которые для Сергея имели такую силу. Сколько лет Аннушка разговаривает и с Гришкой, и с Сергеем, и со всеми! Если бы Гришке можно было что-нибудь доказать, она бы ему уже сто раз доказала.

В конце концов Сергей стал терзаться ненавистью целыми днями. Воображение ни на секунду не давало ему покоя, подсовывало картины унижения, которому Гришка уже подвергал Абу (Сергей подозревал, что и Хомику раза два доставалось, только Хомик молчал).

Продукты, которые привозили на всю бригаду, Гришка получал сам и делил, как хотел.

Однажды Сергей прямо спросил Хомика:

— Тебя Гришка трогал?

— Мы с Гришкой в городе рассчитаемся, — уклончиво сказал Хомик. — Все равно скоро в город. А тут что мы сделаем? Вон руками Эдика только в шахматы играть.

Сергей яростно плюнул:

— Они же настоящие фашисты!

— Какие они фашисты! — сказал Хомик. — Блатных корчат.

6

Однажды Сергей решился. С утра он работал вяло, берег силы. Часов в одиннадцать, когда Гришка ушел на пруд, Сергей сказал Тейке:

— Пойду в хату перешнуруюсь. Шнурок порвался.

Сергей, конечно, мог посвятить Тейку в свой замысел. Но он опасался это делать по двум причинам. Во-первых, он мог еще не осмелиться сделать то, что собирался. А во-вторых, мог осмелиться, но потерпеть позорное поражение.

Землянка была на полпути к пруду. Сергей заменил истершийся шнурок куском шпагата и взял в углу, около холодной печи, старый, местами дочерна обожженный держак рогача. Сергей давно его тут приметил.

Выходя из землянки, Сергей споткнулся о низкий порожек и, чтобы унять волнение, пошел неторопливым, прогулочным шагом, как на трость, опираясь на держак рогача.

Сергей шел медленно, а сердце его торопилось. Оно стучало все быстрее, и Сергей незаметно для себя прибавлял и прибавлял шагу. Сейчас он придет на пруд и, если Гришка там, нарочно оттолкнет его рубашку и штаны и сядет на его место (у Гришки было свое место — небольшой травяной язычок, почему-то не вытоптанный скотиной). А когда Гришка ему что-нибудь скажет, Сергей тоже скажет: «Ты что, это место закупил?» Или нет, это не остроумно и не зло. «Земля у нас общая, мое-твое — это у фашистов. А у советских людей…» Нет, про советских людей он тоже не скажет, потому что это лишь рассмешит Гришку. Он ему скажет: «Пошел вон, тварь!» Это, конечно, то, что надо, но по-настоящему оно у Сергея не получится…

Гришка загорал; сидел в приспущенных и подвернутых снизу трусах и что-то старательно выдавливал у себя на ноге. Под коричневой кожей его медленно шевелились широкие лопатки, рельефно набухали мускульные веревки. Мускулистый парень был Гришка Кудюков, широкогрудый, словно созданный для спорта. А вот в одежде он не казался здоровяком — такое рыхловатое и морщинистое лицо было у него.

Когда Сергей ступил на тропинку, спускающуюся к пруду, — пруд лежал на дне широкой балки, перегороженной старой, затвердевшей, как камень, земляной плотиной, — Гришка оставил ногу и лег на живот. Но что-то помешало ему. Он приподнялся на локте, а правой рукой зашарил по траве под животом. Нашел комочек земли и кинул его в сторону. И в этот момент заметил Сергея. Их глаза встретились, и, как тогда, в ковше, когда Сергей потерял над собой контроль, сердце его загрохотало. Он уже не думал о том, что скажет Гришке, он хотел лишь поскорее добраться до него, скорее пройти все то, что оттягивало главное — драку.

Гришка встал. Лицо его, минуту назад размягченное и ленивое, мгновенно менялось. Только что оно изобразило суровую холодность — это Гришка заметил Сергея, потом стало напряженно-внимательным — увидел в руках Сергея палку; теперь оно улыбалось.

— Здорово! — сказал Гришка. — Это ты? А я подумал — Аннушка меня здесь накрыла.

Он сказал это так естественно, будто и вчера и позавчера так же мило здоровался с Сергеем, словно они с ним старые закадычные друзья.

— Привет, — ошеломленно сказал Сергей. — Это я, а не Аннушка. При чем тут Аннушка?

— Так Аннушки уже два дня не было. Думаю, сегодня заявится и застукает меня здесь. А ты чего редко ходишь на пруд?

— Так, работа.

— А сейчас решил отдохнуть?

— Да вроде…

Сергей говорил и не понимал, что говорит. Каждое слово в этом дурацком разговоре уводило его все дальше от цели, воздвигало между ним и его выстраданным решением непреодолимую преграду. Нельзя же так говорить с человеком, которого ненавидишь, нельзя от такого разговора перейти к драке. Гришка смог бы. Появись тут Слон или Мешков, Гришка круто повернул бы. А Сергей не может.

— А ты не боишься плавать? — спросил Гришка. — Вода уже холодная. Солнце вроде еще ничего, а вода холодная. Я и то: нырну — и сразу на берег сушиться.

— Откуда здесь нырять?

Если Гришкино «здорово!» Сергей мог посчитать своей маленькой победой — Гришка все же испугался, — то теперь об испуге не могло быть и речи. Гришка вел разговор так, как хотел: «Я и то…» Ему было выгодно сейчас разговаривать с Сергеем, он и разговаривал. Сергей даже поймал себя на том, что ищет место, где бы раздеться, чтобы не затронуть Гришкин травяной язычок.

— А ну-ка, знаешь что, — сказал Сергей, — два квадратных метра травы на весь пруд, а ты один все занял. Двигайся! — И ткнул палкой Гришкины брюки.

— Кто занял?! — изумился Гришка. — Клади шмотки. Или нам с тобой не хватит?

«Нам с тобой» — это был уже настоящий комплимент.

В воображении Гришку было куда легче ненавидеть. В воображении Гришка не улыбался, не говорил дружески располагающим голосом.

— Говорят, — сказал Сергей, — вы ножички точите, финачами обзавелись? Интересно, для кого это?

— Какие финачи? — поразился Гришка. — Это Аба, что ли, натрепался? Смотри, обыкновенный складной.

Гришка поднял брюки, покопался в кармане, достал большой нож и открыл лезвие. Сергей, сжав палку, внимательно следил за ним. Ему показалось, что Гришка на мгновение напрягся. Но Гришка тотчас опять расслабился.

— Вот, смотри, — сказал он. — На хуторе магазин хозяйственный, там таких сколько хочешь. Двенадцать рублей. Попроси деревенских — тебе привезут.

— При чем тут Аба? — сказал Сергей, не двигаясь с места. — При чем тут Аба?

И все-таки Гришка не испугался. Он лишь хотел действовать наверняка. Шишки, разбитый нос, а то и еще какое-нибудь более серьезное повреждение — палка у Сергея увесистая, и дерется эта Ласточка-Звездочка зло и отчаянно — были ему ни к чему. Гришка на этот раз попался, что он сразу же и без лишних самолюбивых терзаний признал. Сейчас он просто маневрировал, ожидая, может, подойдут дружки. Не подойдут — Гришка все равно сегодня же вечером вернется к этому разговору. Сергей это прекрасно понимал, но никак не мог сделать решительного шага — дурацкий дружеский разговор ему мешал.

— Как же ты ныряешь в эту лужу? — тянул время Сергей. — Тут самая глубина — полметра. Нырнешь головой в грязь. А если камень?

— Надо уметь нырять, — сказал Гришка. — Надо не прямо в воду входить, а еще в воздухе выгнуться. Тогда тебя сама вода наверх выбросит. Не то что полметра — двадцати сантиметров хватит.

— Трепешься.

— Чего треплюсь! Сам по-топориному, думаешь, и другие так?

Гришка, щупая пальцами ноги пыльную и уже прохладную землю, двинулся к воде.

— Тут вообще-то и поглубже места есть. Знать только надо.

Он встал на краю невысокого сыпучего обрывчика, зябко шевельнул лопатками — под кожей мягко обозначились мускулистые веревки, — небрежно поднял руки над головой и, не сгибая ног и корпуса, слегка осел. Потом, оттолкнувшись будто одними пальцами ног, описал в воздухе короткую, но плавную дугу и вошел в воду. Прыжок и совсем бы получился красивым, если бы при толчке Гришка не обрушил с обрывчика увесистую глыбу земли, которая хлюпнула вслед за ним в воду.

«Раз, два, три, — начал Сергей считать секунды, которые Гришка пробудет под водой, — десять, одиннадцать… двадцать один… тридцать». Гришка явно вознамерился его поразить: загребет под водой в сторону и вынырнет