и быстро повела к середине двора, где в нестойкие, гнущиеся ряды строились нарядные, уверенные старшие школьники. Толстая женщина-девочка поставила Сергея в первую шеренгу малышей, передвинула во вторую, поменяла его местами с длинной костлявой девчонкой — и все это, не сказав ни слова, не глядя Сергею в глаза.

Потом старшие школьники по команде двух веселых взрослых стали хором радостно кричать: «Тихо-тихо-ша!» А толстая женщина-девочка, беспокойно оглядываясь на высокого строгого мужчину, наклонилась к малышам, широко расставила руки и пошла на них:

— Немного назад, ребята! Подравняйтесь, ребята!

Школьный духовой оркестр юношески ломкими медными голосами проревел несколько тактов знакомой Сергею торжественной мелодии. Это была славная мелодия, Сергей любил ее, но тут он ее не сразу узнал. Женщина-девочка повернулась к малышам спиной и замерла в молодцеватой, некрасивой для ее полной фигуры позе, с рукой, вскинутой над белым бантом. Строгий мужчина — это был директор школы — сказал несколько слов (каких — Сергей не разобрал), а старшие школьники хором крикнули: «Спасибо!» И в этом хоре Сергей ясно услышал несколько нарочито визгливых и басящих голосов, — учителя, стоявшие впереди шеренг, строго оглянулись на тесные, пестрые ряды школьников, а директор сказал еще несколько слов, которых Сергей тоже не разобрал, потому что внимательно присматривался к своим соседям и прислушивался к движению, которое, то затихая, то усиливаясь, проходило по рядам. Потом в школе тускло залился электрический звонок, а на школьные порожки — очень широкие и очень высокие — вышла нянечка в синем халате, с ярким медным колоколом в руках.

И сразу во дворе поднялась азартная паника. Обтекая нянечку с колоколом, в школу хлынул бурный поток. Временами в его глубине вспухали яростные водовороты, кто-то вдруг отлетал в сторону и, помятый, изжеванный, тотчас возвращался назад, стараясь втиснуться в самую середину. Сергей тревожно следил за этой борьбой, жалел вытолкнутых и думал, что и его, наверно, сейчас толкнут…

— Возьмитесь за руки, ребята, — сказала женщина-девочка, — я вас отведу в класс, к вашей учительнице.

Сергей взял за руку своего соседа, с готовностью улыбнувшегося ему большеголового коротышку с каштановой челкой, ровненько и аккуратно подрезанной над самыми бровями. Рука была теплой и пухлой. И сам мальчишка был теплым и пухлым.

— Как тебя зовут? — спросил он.

Мальчишка действовал на Сергея успокаивающе, он ясными глазами смотрел на бурлящие школьные порожки, доверчиво — на толстую женщину-девочку, и вопрос, который он задал Сергею, был ясным и правильным.

— Сергей Рязанов. — Коротышка заставил Сергея вспомнить, что мама велела ему сегодня всем, кто спросит, называть имя и фамилию полностью.

— А меня — Гриня Годин. Хочешь, сядем вместе?

— Хочу.

Это был первый крохотный шаг к освоению школы.

Учительница оказалась старой, морщинистой, какой-то очень чистой и напоминала Сергею «маманю» Миши Чекина. На первой же перемене Гриня Годин быстро — он, наверно, боялся, что его опередят, — подошел к ней, взял ее за палец и торжествующе посмотрел на всех. Так и проходил первый школьный знакомый Сергея весь день, крепко ухватившись за палец Марии Федоровны.

Постепенно круг знакомых расширялся. Самым большим в классе оказался добрый и спокойный силач Ваня Иванников, самым маленьким — трусливый добряк Гриня. Правда, Ваня Иванников был не самым длинным, — самой длинной была Лида Николаевская, прямая как палка и невероятно застенчивая девчонка, которую даже на перемене не поднять было из-за парты — так она стеснялась своего собственного роста. Но понятно — там, где речь идет о росте и о силе, девчонки не в счет. Даже учительница на уроках физкультуры, выстраивая всех по росту, ставила Николаевскую не первой, а второй, за Иванниковым.

Через две недели Сергей стал вырывать свою руку из маминых пальцев еще за два квартала до школы и приглушенно кричать:

— Да не целуй ты меня! Не называй ты меня дурацкой «ласточкой»!

— Не смогу, — смеялась мама, — все равно проговорюсь. Давай мы лучше будем говорить секретно. Так, чтобы только ты меня понял. Я буду называть тебя «мой телефончик, мои тридцать три богатыря». Хорошо?

Через месяц Сергей сказал, что не пойдет в школу, если кто-нибудь отправится его провожать. Он не хочет, чтобы его называли маменькиным сынком.

— Пусть идет один, — решил отец.

Это был второй шаг в освоении школы.

Еще через месяц Сергей и Ваня Иванников вышли на большой перемене за границу коридора для первоклассников, куда дежурные не пускали старших ребят, чтобы те не мешали малышам отдыхать, и, затаив дыхание, прошли по всей школе мимо дверей с потрясающими воображение табличками: «8-й «А», «9-й «В», «10-й «Б». В этих классах учились те самые ребята, которые на линейке, дурачась, кричали «спасибо», которые так буйно врывались в школу, от которых преподаватели на переменах оберегали первоклассников. Это было испытанием воли…

Во втором классе Сергею вместо завернутых в пергаментную бумагу готовых завтраков дома стали выдавать сорок копеек, и к стойким школьным запахам — запаху пота, дезинфекции и паркетной мастики — прибавился буфетный запах жареных пирожков и ванильного кислого молока, которое продавали в непрозрачных стаканчиках с картонными крышечками. Деньги внесли в и без того беспокойный, наполненный многочисленными осложнениями школьный день ядовитые соблазны. Соблазнов было слишком много, чтобы ничтожная сумма в сорок копеек могла разрешить все болезненные противоречия, возникавшие в Сергеевой душе.

— Что у тебя сегодня было на завтрак? — каждый вечер спрашивал у Сергея отец.

— Пирожки с повидлом, — уныло начинал перечислять Сергей, — стакан «лакта», ириска…

— Почему ты так упорно налегаешь на сладкое? — возмущался отец. И Сергей, задерживая дыхание, в сотый раз выслушивал, как нужно разумно использовать свои сорок копеек.

А завтра опять были сладкие пирожки и нотация отца. Сергей, конечно, мог бы избежать нотации, соврав, что он ел то, что советовал отец (ведь про пирожки и стакан «лакта» Сергей все равно врал, деньги уходили на сласти, на марки, на перышки, на семечки и вообще бог знает на что), но это была бы слишком удобная, наглая ложь, это было бы слишком опасным испытанием судьбы, и Сергей сознательно выплачивал ей дань: пусть отец поругает.

А потом пришла трагедия.

Она спустилась к Сергею со второго школьного этажа, оттуда, собственно, он и ожидал появления чего-то опасного или непонятного. Однажды на большой перемене Гришка Кудюков, тогда третьеклассник, почти незнакомый Сергею, зазвал его и Гриню Година в угол, где стоял жестяной бачок с питьевой водой. Около бачка, прислонившись к стене, их поджидала, приветливо и даже как-то светски улыбаясь, темная личность… В том, что эта личность темная, у Сергея с первого же взгляда не возникло ни малейшего сомнения. Дело в том, что парень этот определенно не умел улыбаться — ни одна мускул на его мятом, мягком, без углов лице не был приспособлен для улыбки. Не были приспособлены для рукопожатия и его ладони, шершавую бородавчатость которых Сергей неожиданно почувствовал под своими пальцами.

— Это те самые пацаны? — маслясь от невероятно доброй улыбки, спросила темная личность Кудюкова. — Это о них ты мне говорил?

Кудюков кивнул, и Сергей услышал кошачью поступь опасности.

Парень врал, Кудюков и Сергей едва знали друг друга. Надо было бежать. Но как бежать от человека, который так ласково тебе улыбается, так доверительно с тобой говорит?

— Кудюк — правильный пацан, — продолжала личность, ласковой авторитетностью подавляя Сергея. — Он мне сказал, что и вы правильные пацаны.

Сергей вздохнул и нерешительно улыбнулся. Заискивающе улыбнулся и Гриня: черт его знает, может, они и вправду правильные пацаны, может, Кудюков и говорил о них этому исполненному доброжелательности и даже отеческой заботливости старшекласснику? В конце концов, старшие младшим всегда только добра желают.

Подбежал Ваня Иванников и остановился послушать.

— Иди, иди, мальчик, гуляй себе, — сказал парень, — иди, нечего тебе тут делать. — И заговорщически подмигнул Грине и Сергею.

Иванников ушел, а за Гриней и Сергеем как будто бы окончательно захлопнулась невидимая дверь, раскрыть которую мог только этот парень с бородавчатой кожей на руках.

— Вам одним, — сказал парень. — Понятно? — И на минуту разомкнул перед ошеломленными Сергеем и Гриней ладонь. — Хотите иметь такую штуку?

— Насовсем? — поразился Сергей: штука, которая блеснула в руке у парня, принадлежала к числу предметов сказочных — это был настоящий револьвер, только очень маленький, «дамский». — Дай подержать!

— Возьми, — с невероятной щедростью сказал парень, — положи в карман, а то увидят.

Сергей схватил револьвер, сунул в карман и сладко почувствовал его теплую железную тяжесть. Он исступленно погладил пальцами коротенький ствол, пузатый барабан, гнутую ласковую рукоятку и сделал несколько шагов «на пробу».

— Ничего не видно, — сказал парень.

— Туже ремень затяни, — посоветовал Кудюков.

В такт шагам револьвер шлепал Сергея по ноге, и с каждым шагом тяжесть его становилась будто все весомее и весомее — тяжесть восхитительной тайны, тяжесть значимости, которую револьвер придавал Сергею.

О том, что рядом с будничным, рабочим миром школьных уроков, скучных домашних обедов, прогулок — вначале «только до подворотни», потом «только до первого угла» — существует, приглушенно дышит, подсматривает в замочную скважину, перекидывается шифрованными словами полный захватывающего интереса и остроты мир.

Тайны, куда пускают лишь настоящих, правильных пацанов, — об этом Сергей знал давно. Он ревниво следил на переменах за уединяющимися ребятами, старался незаметно пройти мимо них, чтобы будто ненароком услышать обрывки приобщающего к тайне шепота, совершал поступки, которые заставили бы мир Приключения обратить на него внимание: прыгал с высоченных школьных порогов, взбирался по запретной пожарной лестнице. Но все было напрасно. Сергей был заклеймен. Он был ласточка, звездочка, и настоящие, правильные пацаны, должно быть, очень хорошо чувствовали это и не принимали его к себе. И вот наконец-то Тайна сама прикоснулась к нему: у Сергея в кармане оружие, которое теперь свяжет его с теми, настоящими…

— Ну, хватит, — сказал парень, — давай сюда.

— Подожди, — взмолился Сергей, — еще минутку!

— Время — деньги, — сказал парень, — знаешь, как говорят американцы…

— Ну, минутку, — молил Сергей.

Но лицо парня вдруг стало таким, каким Сергей все время инстинктивно опасался его увидеть — не то чтобы жестоким, но абсолютно равнодушным.

— Вот и пацан хочет подержать, — сказал парень, — правда, пацан?

— Гриня не хочет, — сказал Сергей. — Ты же не хочешь, Гриня?

И Гриня Годин, которого на месте удерживал только панический страх, кивнул. Он был рад, что не нужно произносить ни слова.

— А чего ж ты здесь околачиваешься? — грозно и ласково спросил парень. — Ты сексот? Фискал? Знаешь, что я сделаю с