таял на щеке. Холодный приходил из дальних пространств. На шлюпке ощущение собственной малости перед огромностью этих пространств не было таким значительным. Должно быть, оно проявлялось на машинной скорости, на железной палубе, где невозможно укрыться от ветра.

Скорость, однако, была невелика. Корабль вибрировал от напряжения. Но не уходил от сопротивления воды. Толкач, приспособленный для буксировки тяжелых грузов, он словно искал это сопротивление, зарывался носом поглубже, ревел, как буксующий грузовик. Казалось, огромная мощность машины, заключенной в маленьком неуклюжем корпусе, расходуется впустую. И наше нетерпение усиливалось противоречием между машинным грохотом и медленным движением.

Володя тоже вышел на палубу.

— Шума не выдержал? — спросил я.

— Да, — сказал Володя, — на этих кораблях нам не плавать! А капитан отдыхает!

Мы укрылись за шлюпкой и стали следить за приближающимися огнями тринадцатого шлюза. Они горели ярко и ярко отражались в черной воде. Это была будто праздничная иллюминация, а не просто сигнальные огни. И была в ней правда. Необычности в ней не убавилось от того, что строительство закончилось давно.

Огни созревали, наливались светом, отделялись друг от друга. Чернота вокруг них становилась глубже. И вдруг обозначилась поверхность воды. Мы вышли на неё из полной темноты.

Потом среди неоновых сигнальных ламп я разглядел две слабые простые лампочки. Это был вход в тринадцатый шлюз. «БТ» сбавил обороты, мы услышали тишину, которая вот-вот отзовется гулом. Ворота шлюза были открыты. Но «БТ» почему-то не стал в них входить, и мы с Володей направились в рубку, узнать, в чем дело.

— Ушел «Ангарск», — сказал нам Шорников. — Выпустили из шлюза. Вон ворота еще открыты.

В рубке скопилась керосиновая вонь. Облако собственного дыма догнало «БТ».

— По рации сообщили, — сказал Иван Васильевич.

Видно было, что они с Шорниковым обжились в рубке. Рулевой с обаполом сверкнул на нас опухшим глазом, как на людей, о которых он знает больше, чем они о нем.

— Как назло! — сказал Володя.

Я представил себе пятьсот километров, которые нам все равно придется пройти самим. Начаться они могут прямо отсюда. И я ужаснулся. Ожидание в Калаче нас расслабило.

Связались с Калачом, ждут, что скажет Александров, — сказал Шорников.

В рубку заглянул высокий человек в фуражке с «крабом». Кивнул рулевому:

— Идем в Пятиизбянки, — и объяснил нам: — Велено догнать «Ангарск».

Он усмехнулся и исчез. Через минуту взревела машина, копоть пошла прямо от воды. Потом потянуло сквозняком, озоном, вспененной водой, опять на щеке стали таять мыльные пузыри, ударило холодом. И вновь от воя чудовищного вентилятора под палубой заложило уши, пропало желание разговаривать.

Рулевой иронически взглянул на нас с Володей. Ивана Васильевича и Шорникова он уже считал за своих.

Мне тоже захотелось почувствовать себя своим. Я крикнул:

— Догоним?

У парня было своё представление о самолюбии. Он не ответил. Я знал эту манеру. «Надо? Ещё спросишь!» Парню был непривычен разговор, в котором не было подковырщика и подковыриваемого, и он переводил его в привычный для себя тон. Я еще раз крикнул. Поглядывая на Ивана Васильевича и Шорникова, словно делая их свидетелями своей победы, он ответил:

— Ну, он же в Пятиизбянках задержится…

— Зачем?

Ещё иронический взгляд в сторону Ивана Васильевича и Шорникова:

— Приставку брать.

Парень взял свое и оттаивал:

— На одной машине идем.

Я не понял, и он объяснил:

— Вторую включить — по дороге догнали бы.

О существовании двух машин на корабле я ничего не знал и даже не был уверен, что меня не разыгрывают. Я забеспокоился. Если это был розыгрыш, он достиг цели.

— Почему же вторую не запускают?

Парень опять долго не отвечал.

— Нельзя.

— Почему?

Он ещё дважды повторил «нельзя» прежде, чем объяснил:

— Вторую включаем, когда с грузом идем.

— Сейчас тоже причина есть.

И вновь парень иронически посмотрел на меня своим опухшим глазом:

— Без капитана нельзя. А он отдыхает.

Подбитый глаз его не смущал. Пожалуй, даже придавал вальяжности.

Теперь все пристально вглядывались в темноту, словно надеясь увидеть сигнальные огни «Ангарска». Однако за тускло освещенной палубой сразу же начиналась чернота. Лишь время от времени радом с бортом вспухали светло-серые полосы. Это были усы — пена от носового буруна.

Я устал перекрикивать машину, но в рулевом только открылась доброжелательность. Посверкивая подбитым глазом, он делился:

— Девчат везде много! В Вешках были, пошли на танцы, потом привели с товарищем в каюту двух. Выпили, товарищ отшлюзовался, а я все никак. Только к ней, а она: «Не трожь меня, я спать хочу…»

Я показал на уши, подвигал челюстью — заложило, ничего не слышу. Но парню хотелось говорить, и он продолжал в том же духе…

Огни Пятиизбянок узнали сразу. на рейде будто ничего не поменялось. Но загадочности поубавилось, и вода не струилась таинственно.

Огни вырастали быстро. Мы искали сигналы «Ангарска». Но их не было. Из диспетчерской сообщили, что «Ангарск» уже ушел.

Пока через диспетчера связывались с Александровым, рулевой поглядывал насмешливо. Он-то останется на корабле, а мы — очень может быть — сгрузимся прямо на воду и отчалим в темноту. После проволочек, ожидания, утомительной нерешимости начнем оттуда, откуда могли начать четыре дня назад.

И нечего других наказывать своей нерешительностью. Вся эта гонка ни к чему. Столкнуть шлюпку на воду мы ещё можем. Поднять её на корабль не в наших силах.

Пока я медлил, взревела машина, «БТ» стал разворачиваться, и в рубку заглянул тот же человек в фуражке с «крабом». Он сказал, сто связаться с Александровым не удалось, но по каналу идет «Бийск». В три часа он должен быть у двенадцатого шлюза. На этот «Бийск» нас и погрузят. Он подмигнул рулевому: «Не спишь?» — и опять исчез.

4

Я очнулся от запаха рыбы и керосиновой вони, от дымного электрического света, от гулкого радиоголоса и холода, который бывает вблизи бетонных стен. Кто-то рядом косился на меня опухшим глазом. Я встряхнулся. Сон одолел меня. В рубке был тот же рулевой. Я разодрал глаза, но все равно видел сквозь сон. Ворота уходили под воду, оставляя после себя маленькие бурунчики. Потом ещё черные ворота в натеках масла, слезящиеся водой.

По каналу двигались, как по улице. Берега оснащены фонарями. И рёв машины был уже совсем другим — отражался цементными плитами. Причалили у какой-то арки или навеса с колоннами. Кто-то похожий на Бобенко перелез на причал, крикнул:

— Я через сорок минут!

И исчез в мутном электрическом свете.

Меня била дрожь. Электрический свет мешал проснуться. Казалось, именно он делает темноту непрозрачной. Это был не свет — асфальтовый туман.

— До трех часов можете вздремнуть, — сказал человек в фуражке с «крабом».

Я взглянул на часы. Стрелок не было видно.

— Капитан, — сказал я.

— Я не капитан, — ответил человек в фуражке с «крабом», — я помощник. Шеф, по нашему. Чиф, — он усмехнулся. — Капитан ушел домой. Он в этом поселке живет.

— Включите, пожалуйста, свет, — попросил я, — на часы взглянуть.

Вспыхнула слабая лампочка. Из темноты на мгновение проступили наши болезненно окрашенные электричеством лица, и свет погас.

— Не разглядел, — сказал я, ошеломленный краткостью вспышки.

— Два часа, — сказал помощник. — У меня светящиеся. Электричество капитан не разрешает включать.

— Почему?

— Аккумуляторы разрядятся.

«На таком мощном корабле!» — хотел сказать я, но вспомнил ключ, которым матрос открывал нам дверь в кают-кампанию, вторую машину, которую так и не запустили в погоне за «Ангарском», и подумал: строг капитан! И удивился истовости, с которой выполняются даже такие его распоряжения.

Чтобы скоротать время, вышли на берег, бродили под колоннами и так и не смогли определить, арка это, навес, который может быть использован как речной вокзал, или просто неясный ответ на несформировавшиеся эстетические запросы.

На корабль вернулись, увидев возвращающегося капитана. В руках у него была хозяйственная сумка. Это был Бобенко. Вслед за ним вошли в рубку и увидели, как он при свете причальных фонарей листает вахтенный журнал.

— Ничего не записывают, — сказал он сердито. Он пристроился писать, так и не зажигая света. Но потом сдался, включил лампочку, при свете её писал минуты три и тотчас выключил, как только поставил точку.

Нам он сказал:

— «Бийск» должен быть через пятнадцать минут. Будьте наготове.

Сон теперь и не мучил меня. Я отчетливо видел противоположный берег канала, темную глубину дальнего шлюза, в который должен будет войти «Бийск». В ожидании корабля шлюзовые ворота были открыты.

Ровно в три «Бийска» еще не было. Я прислушивался: в узком канале огромный корабль даст о себе знать шумом машин.

Очнулся я от панического крика:

— Уходит!

Это было невозможно, но все мы: и Бобенко, оставшийся в рубке, и рулевой с обаполом провалились в сон.

Сквозь сон я видел высокую круглую корму, бесшумно входящую в шлюз, и начавшееся движение шлюзовых ворот, которые должны были отсечь нас от «Бийска».

— Давай! — закричал Бобенко. — Заходи в шлюз! Прошлюзуемся вместе с ним.

Корма «Бийска» уже вошла в шлюзовую камеру, а замковые огромные ворота продолжали свое запирающее движение. Но то ли шлюзовой оператор нас заметил, то ли сами успели — «БТ» проскочил в шлюз.

— Пришвартовывайся к корме! — кричал Бобенко.

Я видел, как кто-то из команды перебрался с чалкой на «Бийск». С «Бийска» следили за нами с недоумением — мы брали корабль на абордаж.

На кормы вышел капитан «Бийска». Его позвали вахтенные. Он попытался возражать, но скоро сдался под нашим напором.

— Да мы не в Ростов — в Усть-Донецк идем, — уже благодушно поглядывая на нас, сказал он.

От Усть-Донецка до Ростова сто сорок — сто пятьдесят километров. Но это только на мгновение омрачило нашу радость. Мы выгружали из шлюпки рюкзаки, швыряли на палубу «Бийска» весла, багры. Я полез наверх, чтобы принять мачту и бочонок. Но кто-то из матросов «Бийска» уже оттаскивал рюкзаки в сторону, кто-то оказался проворней меня и подхватил мачту.

— Давай, давай! — подгонял Бобенко.

Шлюзовые ворота открылись, и «Бийск», буксируя пришвартованный «БТ», медленно двинулся в канал.

Чтобы сделать шлюпку как можно легче, мы «раздевали» её: вытаскивали пайолы, кормовую решетку.

— Хватит! — скомандовал Бобенко.

Я видел, как рулевой с обаполом схватился за шлюпку у кормы. Там она была тяжелей всего.

— Давай! — хрипел он.

Сверху, с «Бийска», шлюпку тянули за носовой конец. Она не поддавалась, не хватало ещё чьего-то усилия. Кто-то спрыгнул на «БТ». За шлюпочный конец схватился капитан «Бийска». Установилось равновесие между тяжестью и нашими усилиями. Не хватало последней согласованности, отчаянности, которая соединяет всех хотя бы на один момент.

— Давай! — кричал Бобенко.

И шлюпка приподнялась, уперлась носом в борт «Бийска». На борту появилась царапина. Хозяину корабля такая царапина — заноза в сердце, но капитан «Бийска» продолжал тащить. Царапина увеличивалась, шлюпка поднималась все