поэт.
Их точность — бережет от прегрешений
учеников, в ком оставляем след.
Квинт Секстий Нигр писал: «Квадратным строем
Ведут войска, что ждет незримый бой…
И мудрый добродетели так строит,
Чтоб слышали сигналы меж собой.»
Для глупости — все страх, и нет покоя,
Ее пугает собственная тень.
Мудрец же защищен — не беспокоят
Его бесславье, бедность, боль и лень.
Давно уже погрязли мы в пороках,
Отмыться нелегко — заражены:
И глупости отпор даем мы робко,
И в мудрости не видим глубины.
Нам самолюбье — главная помеха,
Мы любим лести подставлять лицо,
И любим тех, кто вторит ей, как эхо,
Хоть их давно уж знаем, как лжецов…
Кто нас похвалит — с тем всегда согласны,
Хоть похвалы, нередко, вопреки:
Глупец считает, что ему все ясно,
Убийца славен кротостью руки,
Прославят блуд, за то, что он воздержан,
И пьяницу посадят на престол,
И вору скажут: ты самоотвержен,
Обжоре — что внимателен с постом.
Сам Александр, руководя осадой,
Был ранен и оставил свой набег:
«Вы чтить меня, как Бога, были б рады,
Но рана говорит: я — человек.»
Мы верим в лесть, всяк знает свою веру,
Когда немного — можно и простить.
Но, помни: и скотина знает меру
В еде, в питье…и ест лишь, что вместит.
Кто не бывает грустен и надменен,
Не смотрит в завтра с трепетаньем век,
В ком дух спокоен, строг и неизменен,
Достиг всего, что может человек.
Кто ищет денег, почестей и славы,
Далек от мудрых, радостных людей.
С тревогами за радостью не плавать,
Лишь — с мудростью незыблемых идей.
Кто ищет радость в роскоши, пирушках,
Любовницах, твореньях напоказ,
Ее не сыщет: сломана игрушка…
Похмелье долго, а веселья — час.
Рукоплесканья, крики восхищенья:
«Он — Мастер! Он — Владыка! Он — Сам Бог!»
Проходят, и приходит лжи отмщенье
И искупленье тяжестью тревог.
«Что ж, глупый, злой — не могут быть и рады?»
Да, могут, как добычливые львы,
За ночи наслаждения «наградой»
Болезни появляются, увы…
Любитель наслаждений каждой ночью
Не видит в них сжигающих костров,
А радость духа — вечна и воочью
Она не иссякает.
Будь здоров.
=
Письмо LX (О ненасытности)
Луцилия приветствует Сенека!
Я жалуюсь, я ссорюсь, я сержусь!
Родные с пожеланиями неги,
Опасней, чем врагов несметных груз.
Дурное в нас закладывают с детства,
Хоть за себя помолимся в душелятое наследство,
Пора забыть проклятия наследство,
Своих пороков хватит нам уже.
Доколе можно требовать от Бога
Того, что нам природою дано?
В одном пиру съедается так много,
Что не вместится в корабле одном.
Неужто наша алчность превосходит
Утробы всех прожорливых зверей?
И на земле еду себе находим,
И корабли везут со всех морей…
Нам дорого обходится не голод,
Тщеславие — наш мраморный порог,
Где впору написать: «Он умер, молод»,
Проставив дату смерти…
Будь здоров.
=
Письмо LX1 (О готовности к смерти)
Луцилия приветствует Сенека!
Пытаюсь отрицать былое зло:
Все прежние ребячества огрехи
Я завязал тугим морским узлом.
Пишу ли я, обедаю, читаю
Все делаю теперь в последний раз.
Хоть дни и не ловлю, и не считаю,
Но, каждому, как целой жизни рад.
Жил хорошо, знал отдых и работу,
Теперь хочу я только одного:
Мне умереть хотелось бы с охотой,
Несчастен раб не тем, что он обязан
Несчастье — в возраженьи на лице.
Кто с предстоящим добровольно связан,
Тот без печали помнит о конце.
Мы не годами, а душою сыты
От жизни обретений и даров.
Тогда не важно: умерли, убиты…
Я прожил — сколько нужно.
Будь здоров.
—
Письмо LXII (О занятости)
Луцилия приветствует Сенека!
Кто сильно занят, тот, скорее, лжет
Себя запутав в бесконечном беге,
Он, оттого — и немощен, и желт.
А я, делам лишь уступаю время,
Но, поводов потратить не ищу.
Спасая душу, дел пустое бремя,
Забот пустых я в душу не пущу.
С друзьями, я себя не покидаю,
Лишь с лучшими подолгу остаюсь,
К ним уношусь в неведомые дали,
Воистину — «прекрасен наш союз»!
Деметрий, не блистающий пурпуром
Мне всех милей беседовать с тобой!
Презреть богатство можно даже сдуру,
Ты — уступил и пренебрег борьбой.
Так мудрость из души берет начала,
В нас алчности зачатки поборов.
Не слушай алчность, что бы ни кричала
В душе твои богатства
Будь здоров.
—
Письмо LXIII (О смерти близких)
Луцилия приветствует Сенека!
Сочувствую, ты Флакка потерял…
Но, не горюй сверх меры о коллеге
Не требую, чтоб ты забыл про горе,
Хоть это лучше… Большинства удел
Пролить слезу… Как с этим можно спорить?
Но, не хочу, чтоб до поры седел…
Гомер писал: День плакать об умершем…
Не больше заслужил любой из нас…
В рыданиях — тщеславия не меньше,
Чем у актера — в горе напоказ.
«Так, неужели, я забуду друга?»
Да, если память кратка, как печаль…
Умрет печаль, и в редкий час досуга
Ты сможешь ее снова повстречать.
Старайся, чтоб отрадой, а не мукой
Печаль в душе являлась, как в окне.
«Воспоминанье об умершем друге
Приятны нам, как выдержка в вине».
Аттал
……И, если впрямь ему поверить,
Мысль о живых сладка нам, словно мед,
А, об ушедших — горька, вкус потери
Нам дорог, здесь любой меня поймет.
Но, я их вспоминаю и не плачу:
Их память мне — отрадною волной,
Ведь я при жизни знал, что их утрачу,
Утратив, знаю: были вы со мной…
Как часто мы не видимся при жизни,
Как редко мы встречаемся, друзья!
Хотя, казалось, рядом — только свистни…
Общенья роскошь расточаем зря.
Взгляни на тех, кто горше всех рыдает,
При жизни не сумев любовь явить…
Скорей, не об умершем он страдает,
Лишь кажет «демонстрацию любви».
Другой твой друг ушедшего заменит,
Коль он любим и любит сам тебя.
Но, если ты друзей своих не ценишь,
Упрек себе предъявишь ты скорбя…
Кто мог любить лишь одного из многих,
Тот и его не слишком-то любил…
Ищи друзей, сбивай в дорогах ноги,
И кайся, если дружбу позабыл.
Известно, что года сильнее скорби,
Но, время — жалкий лекарь от скорбей:
Нам разум дан, так вырвем скорби с корнем!
И, сделай это раньше, не робей.
Для женщин — год на траур, дальше глупо…
А, для мужчин — постыден всякий срок…
Ты видел бабу, чтоб, расставшись с трупом,
Проплакала хоть месяц в свой платок?!
Недавнее находит утешенье
И привлекает страждущих к себе…
Сквозь слезы зреет твердое решенье:
Негоже плакать о своей судьбе.
Как плакал я об Аннее Серене!
Одно лишь оправдание найду:
Он младше был… Но, не помогут пени:
Смерть не годами строит в череду.
Я знаю, что для смерти нет закона,
Есть место встречи — это общий кров.
Умершие — не жервы смерти гона,
Ушли вперед, и только…
Будь здоров.
—
Письмо LXIV (О развитии мудрости)
Луцилия приветствует Сенека!
Скажу тебе: ты с нами был вчера
(Со мной ты постоянно, как в ковчеге).
С друзьями пировали мы с утра,
Про многое мы с ними говорили,
Скакала мысль в беседе без конца…
Потом читали книгу (подарили
мне томик Квинта Секстия-отца).
(Иные в книгах мудрствуют и спорят,
Но, все бескровно — слабый блеск имен.)
Он — жив, велик, свободен. Только стоит
Его прочесть — я верой окрылен.
Готов идти на бой с самой фортуной,
Ищу сразиться с вепрем и быком,
Ну, нападай! Сидеть не стану втуне…
Столь ярких чувств я не видал ни в ком.
Величье мудрой жизни!- Одержимо
вселяет Секстий в душу мне легко…
И понимаешь: это достижимо,
В свой час досуга не впуская леность,
Я мудрость созерцаю каждый час,
Она мне — бесконечностью вселенной,
И счастлив, что со мной она сейчас.
Я преклоняюсь пред ее твореньем,
Я благодарен всем ее творцам,
Что шли, за поколеньем поколенье,
И отдавали ей свои сердца.
И тот, кого в душе сомненья гложут,
Способен эту мудрость приумножить,
В отличье от тщеславных простаков.
Представим: мудрость в древности открыта,
Но, примененье — новое в свой срок.
Порокам никогда не быть изжитым,
Хвала тому, кто смог лечить порок.
Философ уважения достоин:
Он — всем наставник, мудрому — вдвойне,
Не суть — эпикуреец или стоик,
У мудрости — все слуги наравне.
Готов я отмечать их дни рождений
Хочу напомнить людям имена,
Зовущие к добру от заблуждений,
Которыми душа еще полна.
Одним, почет — по должности положен,
Другим — за благо мудрости даров,
И выбор, после смерти их, несложен:
Лишь мудрость возвышает.
Будь здоров.
—
Письмо LXV (Об общих причинах)
Луцилия приветствует Сенека!
Я поделил с болезнью целый день:
С утра она чинила мне помехи,
Так, что не мог на кресле усидеть.
Потом писал, затем друзья явились,
В беседе я провел остаток дня.
Перескажу, о чем не сговорились.
Кого поддержишь: их или меня?
Всего в природе (стоиков девиз).
Материя без разума скучала б,
Но разум ею вертит вверх и вниз.
Искусство — в подражании природе.
(к примеру — бронза), но, подобно розе,
Художником ей форма придана.
Считает стоик: есть одна причина
Того, что может вещи создавать.
Но Аристотель все делил по чину,
Насчитывал их… три, четыре, пять?
Во-первых — «из чего» само изделье,
Второе — «кто» изделие создал,
На третье — форма, что назвал он «эйдос»,
Четвертое — «намеренья» штурвал.
Я поясню: во-первых — это бронза,
Второе — сам художник (он — творец),
И третье — форма (и названье — роза),
Намеренье рассмотрим под конец:
Зачем художник взялся за работу?
Коль по заказу — след ведет к деньгам,
Искал в работе славы и почета?
Иль, веруя, торил дорогу в храм?
Платон добавил пятую причину:
В уме представив истины личину,
Художник поднимает свой резец.
Итак, нам пять причин даны Платоном:
«То, из чего», «то, кем», «то — внешний вид»,
«Подобие чего» (сдержите стоны),
И «то, ради чего»… Готов развить:
Все то же, по Платону, у вселенной:
Материя — основа, Бог — творец,
И форма — как порядок неизменный,
Ты спросишь: Что в намереньях у Бога?
Одно: «Кто добр, тот всем творит добро».
Хотя,
