сквозь гнев, бесславия плевки.
Кто получил, что дал: удел обычный…
Сознанье благодарности — в тебе:
Души твоей высокое отличье,
Угодное и Богу, и судьбе.
Кому ущерб мошны страшней кинжала,
Тот не подаст убогим, даже часть.
Любой неблагодарный будет жалок,
Да, что там будет? — Жалок он сейчас.
Бесчестность обдает прохожих пеной,
А худшее её — всегда при нас.
«Злонравный выпивает постепенно
Весь яд, что для других тайком припас.»
Неблагодарный сам себя и мучит,
Пытаясь умалить свой долг добра,
Обиды раздувает, злобу пучит,
И умирает…с горстью серебра.
Мудрец не ищет в жизни лишь плохое,
Он грех людской относит на судьбу,
Не обижаясь, он всегда спокоен,
И доброта — звездой горит во лбу.
Быть благодарным — презирать мирское,
Идти в изгнанье, вынести нужду,
И кровь пролить, и пренебречь покоем,
Благодеянье — нет тебя дороже…
Пока его желаем получить.
А, получив, другому корчим рожи,
Чтоб к новой двери подобрать ключи.
Бредем в плену порочного виденья,
К нему стремим поспешные стопы…
Отдельных лиц обман и заблужденья
Становятся желаньями толпы.
Кто ценит мудрость, кто атласность кожи,
Те любят труд, а эти — серебро…
И, лишь в одном, народов мысли схожи:
Быть благодарным сделавшим добро.
Благодеянье страшно дать соседу:
Готов убить, чтоб не платить оброк.
Через две тыщи лет к чему приедут?
Страшна неблагодарность…
Будь здоров.
—
Письмо LXXXII (О легкой жизни и смерти)
Луцилия приветствует Сенека!
Фортуна может горько навредить,
Ты сам себе не повредишь вовеки
Вот главное, что можно подтвердить.
Пусть лучше будет плохо, чем полегче.
(Под «плохо» здесь считаю, как народ,
Заботы, что навалены на плечи,
Когда их много, молвят: «полон рот».)
Завидуют, кому легко живется…
Но, в легкости изнежится душа.
Я рад тому, в ком твердый дух найдется:
Он смеет жить, взволнованно дыша!
Лежащий в ароматах благовоний
Бездельник многим издали знаком.
Он труп, уже при жизни, своей волей,
Подобен тем, что волокут крюком.
Лежишь один — с ума сойдешь со скуки,
Возникнут без причины грусть и смех.
Досуг без упражнения в науках
Как погребенье заживо для всех.
Нам от тревог нельзя уединиться,
К ним поводы — дежурят за стеной.
От зла нигде «ни спрятаться, ни скрыться»,
Оно шумит раскатистой волной.
Вне нас и в нас самих… Одно спасенье
Надежность философии стены,
За ней душа живет без опасенья:
Фортуне не хватает рук длины.
Стремись держаться от судьбы подальше:
Познай природу, и познай себя.
Способен избежать желаний фальши
Твой разум, сущность блага возлюбя.
Смеется, кто спокойно дни проводит,
Твердя: Что философия дает?
Но, в час, когда домой беда заходит,
Их позднее признанье настает…
Когда палач протягивает руку,
Не помогают громкие слова…
Вот боль! (что объявлял ты вслух «не мукой»…)
Вот смерть! (что ты «не страшной» называл…)
Где мужество, и где отвага в сердце?
Ты упражнял не душу, а язык…
Язык же онемел при виде смерти,
Он мягок — к болтовне давно привык.
Зенон прибегнул к умозаключенью:
«Во зле нет славы, в смерти — может быть
Так смерть — не зло.» От этого леченья
Способен ли о страхе кто забыть?!
Нет. Не угодно ль говорить серьезней,
И не смешить идущего на смерть?!
Здесь празднословье будет слишком поздним…
И, кто столь глуп, чтоб так сказать посметь?
И сам Зенон дает софизм отличный:
«Что безразлично — славным не бывать,
Есть в смерти слава — смерть не безразлична.»
Но это все — слова, одни слова…
Не бедность хвалят, но ее поправших,
Не ссылку хвалят — тех, в ком дух сильней,
Не в болях слава — в их не признававших,
Не в смерти слава — в стойких перед ней.
Хвала Катону!- Что сказать про Брута?
Ведь смерть его постыднее, чем жизнь…
Поклялся жизнью: Лягу! (Это круто…
Когда палач велел ему: Ложись!)
Чуть не добавив: Как Антоний молвит…
Преданью…жизни, чуть не заслужив…
Все наши смерти в будущем напомнят
Потомкам: кто был мужествен, кто лжив.
Толпа глупа, как маленькие дети:
Богатства, власть, страданья, ссылки, смерть
Добро иль зло? Злонравье-Добродетель
Вот Выбор! С ним бы справиться суметь…
Все остальное — сутью безразлично,
Добру и злу лишь форму придает.
Что добродетель делает отличным,
Ужасно, в ком злонравие поет.
Хоть смерть не зло, обличье зла имеет:
Любовь к себе, желание пожить,
Потеря благ, страх перед мраком тлеют…
При жизни эти мысли — как ножи.
Смерть презирать… не принято, хоть должно,
А, в суеверьях — многое смешно:
«Огромный пес, что охраняет Орк…» — нам
Наверное увидеть не дано.
Пойти на смерть во благо — подвиг главный,
Так стаю прикрывает старый волк.
Кто будет мешкать, не познает славы.
Знай: добродетель — воля, а не долг.
Хитросплетенья дряхлых ухищрений
Не могут посылать людей на смерть.
Запутать разум могут, но, на время.
Здесь нужно проще действовать суметь.
«Ничем не ободряю вас сегодня,
Позавтракаем.»- Молвил Леонид…
«А ужинать мы будем в преисподней!»
И все сумели верность сохранить…
Цедиций знал, как с воином общаться,
Сказал: «Дойдите! Вот — на день харчей.
Назад не жду, не нужно возвращаться…»
Величие не терпит мелочей.
Для легионов встреча с лютым змеем
Была страшней врагов и ратных дел.
Свалив скалу, хребет сломать сумели,
Истратив зря запасы пик и стрел.
Больших чудовищ бьют большим снарядом,
То, что сказал ты, соглашусь — остро,
Но смерть не остановишь острым взлядом.
Льва хочешь встретить шилом?
Будь здоров.
—
Письмо LXXXIII (О пьянстве)
Луцилия приветствует Сенека!
Велишь, чтоб описал я по часам
Мой каждый день от альфы до омеги…
Поверь: боюсь оглядываться сам.
И все ж, не скрыть ни мыслей, ни деяний,
От Бога: Он присутствует в душе.
Мы перед Ним — без всяких одеяний
Беспомощны в пожизненном туше.
Я подчиняюсь.- Твой совет — хороший:
О будущем мы грезим…Что нас ждет?
Редки воспоминания о прошлом,
Хоть прошлое советы подает.
Сегодня спал и занимался чтеньем,
А время, что осталось между тем,
Я посвятил телесным упражненьям…
Устал мгновенно: старость — дряхлость тел.
Мой Фарий — мальчик юный и не грубый.
Наш общий «кризис» он подметил тут:
У нас обоих выпадают зубы…
Жаль, у него лишь… новые растут.
Устав, я принял порцию купаний
Когда купаться буду только в бане,
Пойму, что я законченный старик.
О чем я размышляю? День вчерашний
Напомнил, как разумные мужи
Столь путано твердят о самом важном:
Что выводы — опасней гнусной лжи.
Зенон сказал:»Кто пьяному доверит?
Но доверяют тем, кто муж добра…
Кто добр, для пьянства запирает двери!»
Бой пьянству? Иль словесная игра?
Пародия: «Не доверяют спящим.
Но доверяют тем, кто муж добра…
Кто добр — не спит!» Не правда ли, изящно?
Но, смысла здесь не видно …
Наш Посидоний предложил защиту:
«Зенон бичует пьянство, как порок…
Здесь пьян не тот, кто в данный миг «упитый»
Кто тягу к пьянству одолеть не смог.»
Защита здесь срабатывает плохо:
Ход буквой «Г» конем — не для ферзя,
Зенон искал возможность для подвоха…
Так истину найти, поверь, нельзя.
Для Цезаря убийство примеряя
(Того, кто государство захватил),
И пьяным больше трезвых доверяли,
(Взять Цимбра — много пил, о том шутил).
Был вечно пьян Писон, но Рима двери
Хранил, от них ключей не потерял
И Август ему многое доверил:
Ты помнишь, кто фракийцев усмирял?
Позднее Косс (хмельным в сенат пришедший,
Заснул, и выносить пришлось его),
В доверье был… (Тиберий — сумасшедший?)
О тайнах не болтал он ничего.
О пьянстве разглагольствовать не стоит:
Как сусло может бочку разорвать
Согревшимся на дне ее отстоем,
Так пьяный не умеет тайн скрывать.
Ты лучше обличи его открыто,
Сказав, что это грех (читай — порок).
Немного — хорошо для аппетита,
Блажен, кто эту страсть умерить смог.
Постыдно загонять в свою утробу
От этого, до истинного гроба
Сам Македонский смерти был достоин:
Гнев в пьянстве опустил его на дно.
Наш стыд — пороков враг. Вот — храбрый воин…
Но, падает ничком перед вином.
От пьянства не рождаются пороки
Оно их выставляет напоказ
И заставляет им платить оброки
Той мерой, что жива в любом из нас.
Речь пьяного бессмысленна, бессвязна,
Ослабли ноги, кружится весь дом…
Наутро — и в желудке боль от спазмы,
И разум подчиняется с трудом…
Вино врагу и храбрых предавало,
Что не клонились к бездне на краю,
И крепости ночами открывало,
Годами защищенные в бою.
А, Александр?- Остался невредимым
Пройдя сраженья, реки и моря.
Прошел места, другим непроходимы…
Вино сгубило славного царя.
Пускай один из бурного застолья
Способен полный кубок утвердить…
(Кто — под столом, а кто — блюет со стоном)
И он не сможет бочку победить.
Антоний…Был велик и благороден…
Страсть к Клеопатре, страсть к вину — изъян…
Вот, за обедом — блюдо… с Цицероном,
Кто мерзок трезвым, тот ужасен, пьян.
С пристрастием к вину идет свирепость,
Безумье ежедневного питья
Уже привычно осаждает крепость,
И разума тускнеет колея…
Так скажем прямо: мудрый не напьется,
Он строит жизнь из соблюденья мер.
Напившийся — и сам с пути собьется
Кому он сможет показать пример?
Иначе говорящие не правы,
Не стану даже слушать их хоров:
Мудрец — не умирает от отравы?
Напившись — будет трезвым?
Будь здоров.
—
Письмо LXXXIV (О чтении и письме)
Луцилия приветствует Сенека!
Порой поездки бодрость придают:
Когда поговорить бывает не с кем,
Читаю, и в пути не устаю.
Когда пишу, растрачиваю силы.
А чтенье — расслабляет. В свой черед
Меняй занятья: в переводах, милый,
Ни лень, и ни усталость не берет.
Должны мы подражать трудягам-пчелам,
Неутомимо собирая мед
Со всех цветков в округе, и с веселым
Жужжаньем к сотам направлять полет.
Пока о пчелах точно не известно:
Берут ли мед, иль делают его
из сока, облетев вокруг всю местность?
Мы мед едим, не зная ничего.
В собраньи книг возьми себе на пробу,
Потом смешай, создай единый вкус,
Чтоб усладить душевную утробу.
Так, за обедом поглощенный кус
Усвоившись, нам силу придает.
В чужую мысль проникнув, наш рассудок,
Вдруг с собственною мыслью предстает.
Проглоченное только память кормит,
Усвоенное развивает ум.
Пусть и душа, сокрыв, что ее полнит,
Покажет результаты наших дум.
Пусть будет сходство взглядов, как осанки…
Не копией,
