Уильям Шекспир Лукреция.

Его милости ГЕНРИ РАЙОТСЛИ,

герцогу СОУТЕМПТОНУ,

барону ТИЧФИЛДУ Любовь, которую я питаю к вашей светлости, беспредельна, и это скромное произведение без начала выражает лишь ничтожную часть ее. Только доказательства вашего лестного расположения ко мне, а не достоинства моих неумелых стихов дают мне уверенность в том, что мое посвящение будет принято вами. То, что я создал, принадлежит вам, то, что мне предстоит создать, тоже ваше, как часть того целого, которое безраздельно отдано вам. Если бы мои достоинства были значительнее, то и выражения моей преданности были бы значимее. Но каково бы ни было мое творение, все мои силы посвящены вашей светлости, кому я желаю долгой жизни, еще более продленной совершенным счастьем. Из лагеря Ардеи осажденной На черных крыльях похоти хмельной В Колладиум Тарквиний распаленный Несет едва горящий пламень свой, Чтоб дерзко брызнуть пепельной золой И тлением огня на взор невинный Лукреции, супруги Коллатина. Верна супругу! — Вот что в нем зажгло Настойчивое, острое желанье… Ведь Коллатину вдруг на ум пришло Расписывать супруги обаянье, Румянец щек и белизны сиянье, И прелесть звезд, горящих на земле, Как свет небесных звезд в полночной мгле. В шатре Тарквиния он прошлой ночью Поведал о сокровище своем И как богатств бесценных средоточье Он отыскал по воле неба в нем… А дальше он упомянул о том, Что хоть цари у всех слывут в почете, Но жен таких у них вы не найдете. Минута счастья озаряет нас И, отблистав, мгновенно исчезает… Так серебро росы в рассветный час Под золотым величьем солнца тает. Едва родившись, сразу умирает! Честь и краса, к несчастью, не всегда Защищены судьбою от вреда. Сама собою прелесть убеждает Без красноречия глаза людей. Ужель необходимость возникает То восхвалять, что нам всего ценней? Зачем же Коллатин в пылу речей Обмолвился о камне драгоценном? Иной раз быть не стоит откровенным! Быть может, хвастовство красой жены Тарквиния порыв воспламенило… Порой сердца ушами смущены! А может быть, ему завидно было, Иль вот какая колкость уязвила, Что, скажем, он владеет, Коллатин, Тем, чем владеть не может властелин. Что б ни было — но все же размышленье Его вперед, волнуя сердце, мчит… Дела и честь, друзья и положенье Забыто все! Он задушить спешит Глухой огонь, что в печени горит. О ложный жар, ты — лед на самом деле, В твоей весне еще шумят метели. Когда проник в Коллациум злодей, Он принят был Лукрецией самою… Он схватку видит на лице у ней Меж добродетелью и красотою. То прелесть побеждалась чистотою, То красота выигрывала бой, Весь блеск невинности затмив собой. Но красота, венчаясь белизною, Зовет на помощь белых голубей, А добродетель в споре с красотою Румянец хочет отобрать у ней… В век золотой уж был он у людей И в наши дни, как встарь, порой бывает, Что белизну румянец защищает. Так на лице геральдика ясна; Румянец с белизной вступил в сраженье.. Две королевы, каждая сильна, И обе трона жаждут в исступленье. В них честолюбье разжигает рвенье, Но каждой, так могущественна власть, Что ни одной им не придется пасть. Война лилей и роз идет безмолвно, За ней Тарквиний пристально следит, И взор его — разведчик хладнокровный.. Но все ж, боясь, чтоб не был взор убит, Как трус, позорно сдаться он спешит Обеим армиям. Ему пощаду Они даруют, им побед не надо. И он решил, что мужа скуп язык, Хоть ей похвал он расточал довольно, Муж попросту унизил этот лик, А впрочем, сделал это он невольно, От неуменья. И в мечте крамольной Тарквиний перед римлянкой застыл И глаз с нее влюбленных не сводил. Но дьявола пленившая святая Не ведает, что перед ней злодей… Живут же праведники, зла не зная, Живут же птицы, не боясь сетей. И, покорив любезностью своей, Она царя приветливо встречает, И взор его ей страха не внушает. Но он таил под мантией порок, Его своим величьем прикрывая… Весьма достойным он казаться мог, Хоть огонек, в его глазах играя, Мерцал желаньем без конца и края… В богатстве нищий, так был жаден он, Что вряд ли мог быть удовлетворен. Но, не привыкшая с людьми встречаться, Она мерцанья глаз не поняла И в книге взоров, надобно признаться, Уловок хитроумных не прочла. Неведома приманка ей была, И взор его безгрешным ей казался: Гость просто днем прекрасным восхищался! Он ей о славе мужа говорит, Что на полях Италии добыта, Хваля его, все время он твердит, Что лавром подвиги его увиты, Что все враги в сражениях разбиты. Она, воздев ладони к небесам, Безмолвно благодарность шлет богам. Но, свой коварный замысел скрывая, Прощенья просит он, что помешал. В нем не клубилась туча грозовая, В нем ураган еще не бушевал. Час Ужасов и Страха наступал, И ночь простерла темень без границы И день замкнула в сводчатой темнице. Тогда отправился Тарквиний спать… Он сделал вид, что утомлен ужасно, Хоть он успел и вечером опять Поговорить с Лукрецией прекрасной. Свинцовый сон враждует с негой страстной! А мир вокруг спокойствием объят, Лишь воры и развратники не спят. Один из них Тарквиний. Он не дремлет, Обдумывая свой опасный план… Решимость твердая его объемлет. Хоть совесть запрещает нам обман, Но тот, кто яростью желанья пьян, Тот в поисках сокровища, поверьте, Не убоится даже лютой смерти. Кто алчно жаждет чем-то обладать, Тот все готов отдать, чем он владеет, Готов он все растратить, проиграть… А луч надежды меркнет и слабеет. Пусть счастья ветерок тебя обвеет, По день зловещий быстро настает, Весть принося о том, что ты — банкрот! Мы все мечтаем в старости туманной Найти почет, богатство и покой И к этой цели рвемся неустанно… Но жертвовать приходится порой То жизнью ради чести, выйдя в бой, То честью ради денег, и к могиле Столь многих эти деньги приводили. Рискуя, мы порой перестаем Собою быть в плену метаморфозы, И часто путь, которым мы идем, Шипы нам устилают, а не розы… В мир волшебства стремясь уйти от прозы, Мы презираем все, что есть у нас, И все теряем в злополучный час. Рискует и Тарквиний увлеченный, За наслажденье отдает он честь, Себе он изменяет, ослепленный… Да разве в этом мире правда есть? Хоть с дальних звезд о ней возможна ль весть, Когда себя готов предать он скоро И клевете и шумному позору? Вот ужасам полночным путь открыт, Глубоким сном забыться все готовы, Ни звездочки на небе не блестит, Лишь волки воют да зловеще совы Заухали, ягнят пугая снова… Все праведные души мирно спят, Не дремлют лишь убийство да разврат. Тогда поднялся с ложа царь развратный, К плащу на ощупь тянется рука… Желанье вдаль влечет, а страх — обратно, Одно — манит, другой — грозит пока… Хоть страха власть довольно велика И он назад Тарквиния толкает, Но вожделенье все же побеждает. Он чиркнул о кремень своим мечом, И вмиг из камня искры полетели… Он факел восковой зажег потом, Звездой Полярной ставший в мерзком деле. Затем слова зловеще прогремели: «Огонь из камня я извлечь могу, Ужель ее любовью не зажгу?» Но медлит он, от страха вновь бледнея, Обдумывая план опасный свой, Он в мыслях спорит с совестью своею, Готовится ли месть ему судьбой… * Он презирает с полной прямотой Столь грубо вспыхнувшее вожделенье, И речь себе он держит в осужденье: «Угасни, факел, не рождай огня Затмить ее, чей свет еще яснее! Останьтесь, злые мысли, у меня, Я не хочу делиться вами с нею, Я просто перед ней благоговею… И пусть осудят люди навсегда Мой замысел, не знающий стыда! Позор мечам патрициев блестящим! Позор и стыд холмам родных могил! Безбожным делом, все сердца разящим, Себя в раба ты, воин, превратил! Ты уваженье к доблести убил! За омерзительное преступленье На лбу твоем блеснет клеймо презренья!. И смерть мою позор переживет… На герб червонный наложу бельмо я! Кривой чертой мой герб перечеркнет Геральдик, чтоб отметить дело злое. Потомство не гордиться будет мною, А клясть мой прах, и детские сердца Отвергнут имя гнусного отца! Что получу, когда добьюсь победы? Мечту, иль вздох, иль счастья краткий взлет? Кто этот миг берет в обмен на беды? Кто вечность за мгновенье отдает? Кто ради грозди всю лозу встряхнет? Какой бедняк, чтоб тронуть лишь корону, Согласен рухнуть, скипетром сраженный? О, если б муж увидел хоть во сне, Что ей грозит, то мигом бы примчался Сюда к жене, чтоб встать преградой мне, Он с ложа снять осаду бы старался, Убить порок, что тайно в дом прокрался… Он ринулся бы в гневе смыть позор, Веков грядущих грозный приговор. Какое подберу я оправданье, Когда меня в бесстыдстве уличат? Немой, во власти дрожи и терзанья. С померкшим взором, я рванусь назад, Но, страхом и смятением объят, Утрачу дерзость, мужество и силу, А там — сойду безропотно в могилу. Когда 6 убил он моего отца, Иль мне готовил смертную засаду, Иль не был верным другом до конца, Мне оправданий бы тогда не надо: Его несчастьям было б сердце радо… Но он — мой родич, мой любимый друг, А я — исток его тягчайших мук! «Позор и стыд!» «Лишь если все узнают!» «Как мерзко!» «Но в любви не скрыто зла!» «Любовь жена с супругом разделяет!» «Ну что ж, а мне бы отказать могла!» Нет, сила воли разум прочь смела! Тот, кто морали прописной страшится, И пугала боялся 6м, как птица!» Так спор бесстыдный меж собой вели Лед совести с пылающею волей… Но прочь все мысли светлые ушли, А черный замысел наглел все боле, Став палачом добра, и в этой роли Так далеко в нем мастерство зашло, Что в добродетель превратилось зло. Он молвил: «Руку нежно мне сжимая, Она тревожный устремила взор, Как если бы в глазах моих читая Судьбе супруга грозный приговор, Ее румянец, скрытый до сих пор, Был розами на полотне сначала, Потом лицо белее ткани стало. Затрепетала тонкая рука, Как будто мне свой страх передавала… И ей взгрустнулось, кажется, слегка… Но вот, что муж здоров, она узнала, И радость так в улыбке заблистала, Что, если бы Нарцисс гостил у ней, Пожалуй, не упал бы он в ручей. Но для чего ищу я оправданье? Немеет в мире все