верить невозможно.
Лишь в том клянусь, что буду верен я,
Как ни пугай меня коса твоя.
124
Будь дочерью Фортуны и царя
Моя любовь, — была б она без прав,
Попала бы — из милости иль зря
В букет цветов иль в ворох сборных трав.
Но нет! Ее не случай породил;
Ей приторная роскошь не страшна,
И не опасны взрывы рабьих сил,
Которым милы наши времена.
Она чужда бессмысленной грызне,
Где, что ни час, царит закон иной,
Она стоит поодаль, в стороне,
Где не грозят ни ливни ей, ни зной.
И пусть получат те глупцы урок,
Чья смерть добро, чья жизнь — сплошной порок.
125
Зачем нужна мне показная честь,
Чтоб балдахин носили надо мною?
И для чего посмертной славы лесть,
Когда непрочны так ее устои?
Не знаю разве, как последний грош
От жадности терял искатель счастья?
Как добрый вкус вдруг станет нехорош
И позабыт затейной ради сласти?
Но мне позволь тебе служить любя,
Свой скудный дар вручить с благоговеньем.
Ты ж сердцу моему отдай себя,
Вознагради ответным приношеньем.
Прочь, клеветник! Чем злей ты и грубей,
Тем над душой ты властвуешь слабей.
126
О, милый мальчик! Времени косы
Не убоясь, ты взял его часы.
И вот, цветя и набираясь сил,
Поклонников своих ты подкосил.
Лететь тебе безудержно вперед,
Она тебя оберегает тем
Чтоб время не смело тебя совсем.
Но берегись! Капризна, неверна,
Не станет вечно клад хранить она,
И — будет день тот близок иль далек
Наступит, наконец, расплаты срок.
127
Когда-то не считался черный цвет
Красивым даже в женщине прекрасной.
Красавиц смуглых ныне полон свет
К чему же унижать красу напрасно?
С тех пор как пошлость дерзко начала
Подкрашивать уродство как угодно,
Ни имени нет больше, ни угла
У красоты — изгнанницы безродной.
И цвет волос с крылом вороньим схожи,
Как будто носят траурный наряд
По тем, кто осквернил природу ложью.
Они прекрасны. И твердят уста,
Что черною должна быть красота.
128
Когда, бывало, музыкой своею
Ты, музыка моя, пленяла нас,
И чуткий слух мой звуками лелея,
Мелодия под пальцами лилась,
Как ревновал я к клавишам летучим,
Срывавшим поцелуи с нежных рук;
Краснели губы в оскорбленье жгучем,
Свою добычу упустивши вдруг.
Завидуя таким прикосновеньям,
Хотели б губы клавишами стать,
И, обменявшись с ними положеньем,
От этих пальцев тонких замирать.
Когда ты клавишам приносишь рай,
Так пальцы им, а губы мне отдай.
129
За похоть. И коварна, и опасна,
Груба, подла, неистова она,
Свирепа, вероломна, любострастна.
Насытившись, — тотчас ее бранят;
Едва достигнув, сразу презирают.
И как приманке ей никто не рад,
И как приманку все ее хватают.
Безумен тот, кто гонится за ней;
Безумен тот, кто обладает ею.
За нею мчишься — счастья нет сильней,
Ее догнал — нет горя тяжелее.
Все это знают. Только не хотят
Покинуть рай, ведущий прямо в ад.
130
Ее глаза не схожи с солнцем, нет;
Коралл краснее алых этих губ;
Темнее снега кожи смуглый цвет;
Как проволока, черный волос груб;
Узорных роз в садах не перечесть,
Но их не видно на щеках у ней;
Ее дыханья слаще и сильней;
В ее речах отраду нахожу,
Как шествуют богини, не скажу,
Но ходит по земле, как все, мой друг.
А я клянусь, — она не хуже все ж,
Чем те, кого в сравненьях славит ложь.
131
И ты, как все красавицы, тиран,
Безжалостна в своей красе надменной,
Хоть знаешь ты, что я тобою пьян.
Что сердца моего ты клад бесценный.
Пусть многие — я буду прям с тобой
Твердят, что ты не стоишь поклоненья.
Я не решаюсь вызвать их на бой,
Но для себя держусь иного мненья.
Я поклянусь, и пусть на целый свет
Свидетельствует мой влюбленный голос,
Что ничего прекрасней в мире нет,
Чем смуглое лицо и черный волос.
Не то беда, что ты лицом черна;
В поступках черных, в них твоя вина!
132
Люблю твои глаза. Они, увидя,
Как сердцем ты неласкова со мной,
Мне соболезнуют в моей обиде,
Оделись в траур и глядят с тоской.
Ни утреннее солнце в час рассвета
Так не украсит неба тусклый мрак,
Ни блеск горящей вечером планеты
Как лик твой красят траурные взоры.
О, если траур так идет к тебе,
То пусть и сердце в скорбные уборы
Оденется, склонясь к моей мольбе.
И я скажу: Да, красота черна!
Лишь тот красив, кто черен, как она.
133
Будь проклята душа, что нанесла
Удар и мне, и другу моему!
Ей мало мне содеянного зла
И друг мой брошен в эту же тюрьму.
Похитил у меня твой хищный взор
Меня, тебя, мое второе я.
Меня, тебя, его присвоил вор
Мучительна втройне судьба моя.
Запри меня в груди своей стальной,
Но сердце друга мне отдай в залог.
Его оберегу, как часовой,
И твой надзор не будет столь жесток.
Но что тебе желание мое?!
Я — пленник твой, и все во мне — твое!
134
Да, да, он твой, и все теперь твое,
И я в руках твоей всесильной власти.
Пусть будет так. Лишь отпусти мое
Второе я — любовь мою и счастье.
Но ты не хочешь и не хочет он
Ведь ты жадна, а друг мой благороден.
Порукою своей закрепощен,
Из-за меня не будет он свободен.
По векселю на красоту свою
Все получить желаешь ты с лихвою.
Я ростовщице друга предаю,
Потерян он — и я тому виною.
Я ни себя, ни друга не верну
Хоть уплатил он, все же я в плену.
135
Как и у всех, есть у тебя желанья.
Твое «желанье» — сила, мощь и страсть.
А я во всем — твое лишь достоянье
Твоих желаний крошечная часть.
Желаньем безграничным обладая,
Не примешь ли желанья моего?
Моя же не достойна ничего?
Как ни безмерны воды в океане,
Он все же богатеет от дождей.
И ты «желаньем» приумножь желанья,
Моим «желаньем» сделай их полней.
И, никому не причинив страданья,
Желанья всех ты слей в моем желанье.
136
Что близки мы, душа твоя гневна.
Но ты скажи, что я «желанье», «воля» {*}.
А воле воля — знают все — нужна,
Исполни ж эту волю поневоле.
Наполнит «воля» храм любви твоей
Твоею волей и моей ответной.
В больших пространствах действовать вольней,
Число один средь многих незаметно.
Так пусть же буду я таким числом
В толпе безвестный, но тебе известный.
Один — ничто; но все мне нипочем,
Коль для тебя я нечто, друг прелестный.
Ты только полюби мое названье,
А с ним меня: ведь — я твое «желанье».
{Имя поэта — Will — пишется и произносится так же, как will «желанье», «воля», на чем построен и сонет 136. (Примечание переводчика.)
137
Любовь — слепец, что натворила ты?
Глаза хоть смотрят, но не различают,
Хоть видят, но не видят красоты,
И худшее за лучшее считают.
Когда пришлось им якорь бросить вдруг
В заливе, переполненном судами,
И прикрепила сердце к ним цепями?
Зачем же сердце приняло трактир
За уголок уютный, безмятежный?
Зачем глаза обманывают мир
И придают пороку облик нежный?
Глаза и сердце сбилися с пути,
Теперь от лжи им больше не уйти.
138
Когда она клянется, что свята,
Я верю ей, хоть знаю — ложь сплошная.
Пусть мнит она, что я в мои лета
Неопытен и хитростей не знаю.
Хочу я думать, что она права,
Что юности не будет завершенья;
По-детски верю я в ее слова,
И у обоих правда в небреженье.
Зачем она не скажет, что хитрит?
Зачем скрываю возраст свой теперь я?
Ах, старость, полюбив, лета таит,
А лучшее, что есть в любви, — доверье.
Так я лгу ей, и лжет она мне тоже,
И льстим своим порокам этой ложью.
139
Не требуй оправданья для обмана,
Прощенья нет жестокости твоей.
Не взглядом — словом наноси мне раны,
Не хитростью, а силой силу бей.
Признайся мне открыто в новой страсти,
Но не гляди так нежно на него
И не лукавь — твоей могучей власти
Не выставлю напротив ничего.
Иль думать мне, что ты, меня жалея,
Спасая от врагов — от глаз своих,
Их от меня отводишь поскорее,
Чтоб бросить их на недругов других?
Не делай так: сраженных не щадят.
Уж лучше пусть добьет меня твой взгляд.
140
В жестокости благоразумна будь,
Не мучь немого моего терпенья,
Не то слова найдут на волю путь
И выскажут всю глубину мученья.
Не любишь ты — но сделай хоть бы вид,
Что ты меня даришь своей любовью.
Так на смерть обреченному твердит
Разумный врач о жизни и здоровье.
В отчаянье придя, сойду с ума,
Начну тебя хулить без всякой меры.
А свет дурен и — знаешь ты сама
Готов принять злословие на веру.
Чтоб избежать зловредной клеветы,
Со мною будь, хоть не со мною ты.
141
Нет, не глазами я люблю тебя
Глазам заметны все твои изъяны.
Отвергнутое зреньем полюбя,
Тобою сердце бредит беспрестанно.
Твой голос не пленил моих ушей,
И не хотят услышать приглашенья
На сладострастный пир души твоей
Ни вкус, ни осязание, ни зренье.»
Но все пять чувств и разум заодно
Спасти не могут сердце от неволи.
Немой вассал твоей надменной воли.
Одной лишь мыслью утешаюсь я:
Пусть ты — мой грех, но ты же — мой судья.
142
Любовь — мой грех, а чистота твоя
Лишь ненависть к любви моей порочной.
Но ты сравни обоих нас — и я
Не худший буду в этой ставке очной.
И не твоим устам меня карать:
Они осквернены такой же ложью,
Как и мои, когда, как алчный тать,
Любовь моя к тебе не больший грех,
Чем и твои любовные влеченья.
Взрасти же в сердце жалость — и у всех
Ответное пробудишь сожаленье.
Но если ты глуха к чужой мольбе,
