только в «Перикле» у Шекспира две сходные сюжетные линии не соседствуют, а сменяют друг друга.
Сюжетные совпадения в приключениях Перикла и Марины — свидетельство глубокой внутренней общности их судеб и образов, смысл которых, равно как и смысл последовательного, не одновременного существования в пьесе двух родственных сюжетных линий, самым тесным образом связан с общей позицией Шекспира в «Перикле». Чтобы понять эту позицию, необходимо более пристально вглядеться в характеры главных героев и обратить внимание на те стороны их судеб, которых мы до сих пор не касались.
Перикл с самого начала обрисован как средоточие всяческих добродетелей. Он умен — моментально отгадывает загадку, которая стоила головы многим его предшественникам (простота загадки в пьесе не должна нас смущать — это вполне допустимая сказочная и театральная условность; важно, что отгадать ее не смогли другие соискатели); умело находит ответ, который спасает его от неминуемой смерти и дает передышку; прекрасно понимает намерения Антиоха и предотвращает их стремительным исчезновением из Антиохии. Меланхолия Перикла вызвана не только страхом смерти, которой теперь грозит ему Антиох. Его страшит не только собственная участь, — он опечален тем, что может стать источником бед для своих подданных.
Скорблю не о себе — я только крона
Большого дерева; мне подобает
Об участи народа своего
Душой и телом я грущу, тоскуя,
И, не казненный, сам себя казню.
(I, 2)
Далее он говорит Геликану, что от Антиоха исходит угроза подданным Перикла:
Он
Не побоится и войну затеять,
Провозгласив, что я же виноват,
В отмщенье этой якобы вины
Не пощадит невинных меч войны,
А я люблю всех подданных моих!..
(I, 2)
Появившись в Тарсе, он бескорыстно помогает жителям города, спасая их от голода. Примечательно, что в этом эпизоде, как и в некоторых других, Перикл выглядит более благородным, чем Аполлоний в источниках пьесы. Аполлоний сначала просил приюта и защиты; правитель города Странгвиллион отвечал, что государство слишком бедно, чтобы принять столь знатного гостя. Только тогда Аполлоний предлагал хлеб жителям Тарса. Перикл же начинает с бескорыстного благодеяния и лишь потом — в ответ на слова горожан: «Пусть боги Греции тебя хранят! // Мы за тебя молиться будем!» — заявляет: «Встаньте! // Не почестей мы ищем, а любви // И в гавани надежного укрытья» (I, 4).
При дворе Симонида он показывает на турнире свою отвагу и военную доблесть. Перикл скромен, учтив, хорошо танцует, а судя по словам Симонида, он и прекрасный музыкант. Он высоко ценит честь и готов ради нее умереть, ему отвратительны тиранство Антиоха и порочность его дочери, он добр и благороден. Словом, Перикл — идеальный герой почти во всех отношениях.
Мы сказали «почти», во-первых, потому, что многие критики видят в решении Перикла удалиться от жизни отступление от норм абсолютной добродетели. Некоторые даже пытаются вообще в его поведении усмотреть зерно «трагической вины», грех, за который Перикл обречен на страдания {См., напр.: Knight G.W. The crown of life. London, 1948, p, 32-79 (здесь доказывается, что Перикл каким-то образом заражен злом дочери Антиоха); Muir К. Shakespeare as collaborator. London, 1960, p. 80-81 (автор считает, что в не дошедшем до нас полном тексте «Перикла» была ссылка на нарушение Таисой обета девственности, данного Диане, и за эту ее вину расплачивается Перикл).}.
Нам представляются такого рода соображения натяжкой, призванной, как правило, оправдать и обосновать концепцию греха и его искупления страданием, которую выводят эти исследователи из «Перикла».
Перикл не нарушает никаких этических норм, верно следует заповедям гуманности и благородства. Он лишен внутренних конфликтов, свойственных героям трагедий, их колебаний, сомнений, жестоких душевных бурь (правда, Гауэр говорит о «буре», которую несет в себе Перикл, уверенный в смерти дочери, но, во-первых, Перикл в таком состоянии перед нами не появляется, а, во-вторых, буря эта вызвана не столкновением противоборствующих начал в душе героя, как это происходит в трагедии, а чисто внешними обстоятельствами). Но вместе с тем Перикл лишен и динамики характера, свойственной характерам героев прежних шекспировских пьес. Его образ статичен, идеализация несколько нарочита и механистична. Характер его поворачивается разными гранями, но грани эти предстают перед нами попеременно, а не симультанно. После 2-й сцены I акта мы почти не вспоминаем о государственных качествах Перикла они были показаны и забыты. Потом по очереди демонстрируются другие добродетели. Очень часто достоинства героя только декларированы: мы обязаны на слово верить похвалам в адрес Перикла как воина, смельчака, музыканта и т. д.
Идеальность Перикла и принципы построения его характера такого же типа, как у прочих героев романтической трагикомедии.
Однако есть одна особенность в Перикле, которая выделяет его из всех шекспировских героев, — его пассивность — и то, как он реагирует на бедствия. Ни один герой Шекспира, даже в финальных пьесах, не чувствует себя столь малым и бессильным, как Перикл. В первую очередь по отношению к земным владыкам. «Цари — как боги. Прихоть их — закон. // Кто скажет Зевсу, что преступен он?» — говорит он уже в 1-й сцене I акта. Он и не помышляет о каком-либо сопротивлении Антирху («Я мал и с ним не в силах состязаться. // Все, что замыслил, он осуществит» — I, 2) и заранее признает свое поражение.
Его войска займут мою страну;
Война охватит всех великим страхом;
Смятение отвагу умертвит;
И будем сразу мы побеждены,
Еще не оказав сопротивленья…
(I, 2)
Мысль о собственном ничтожестве не оставляет Перикла и у Симонида. Симонид напоминает ему отца, перед которым, как перед солнцем звезды, цари другие «почтительно тускнели» (II, 3). «А сын его, как светлячок унылый, с ним состязаться не имеет силы» (в подлиннике еще более подчеркнуто ничтожество, каким чувствует себя Перикл в сравнении со всеми другими: «…тогда как сын его подобен светляку в ночи, огонь которого виден в полной темноте, но не заметен на свету» (II, 3, 43-44). Ведет себя при дворе Симонида Перикл также не просто скромно, но с сознанием собственного ничтожества, совсем не так, как подобает романтическому герою и романтическому влюбленному. Соответственно, не будь у Перикла фразы «Клянусь Юпитером, владыкой мыслей, // Мне пир не в пир — все думаю о ней» (II, 3), мы так до самого конца акта и не узнали бы, что ему понравилась Таиса: о любви к ней мы не слышим от него ни слова. Более того, когда Симонид, желая испытать Перикла, показывает ему письмо Таисы, в котором она признается, что хочет выйти замуж только за рыцаря из Тира (т. е. за Перикла), наш герой решает, что царь хочет его гибели, и категорически отказывается от всяких притязаний на руку царевны:
Я никогда не мог и помышлять
О том, чтоб дочь твоя меня любила.
Я ей служить и чтить ее готов.
И далее:
Клянусь богами,
Я помысла такого не имел
И вызывать, конечно, не дерзал бы
Ее любовь и гнев твой справедливый.
(II, 5)
Инициатива здесь целиком в руках Таисы и Симонида, Перикл же покорен их воле, он не добивается возлюбленной, а лишь принимает ее.
В других столкновениях с жизнью Перикл тоже постоянно обнаруживает пассивность, проявляет чувство беззащитности и собственной малости.
У Шекспира нет ни одного героя, который столь часто упоминал бы богов прямо или фигурально, как это делает Перикл. Уже в 1-й сцене, потрясенный открывшимся ему в загадке позором Антиоха и его дочери, он риторически вопрошает:
Скажите мне, неведомые силы,
Усеявшие небо сонмом звезд,
Глядящих вниз на все дела людские,
Как не затмятся звезды, если правда
То, что сейчас, бледнея, разгадал я?
(I, 1)
И в дальнейшем любое изменение своей жизни в лучшую ли, в худшую ли сторону Перикл воспринимает как игру неведомых сил. Вот он, лишенный всего своего добра, обнаруживает в сетях рыбаков свои рыцарские доспехи.
От всех моих жестоких испытаний
Позволила ты мне передохнуть.
(II, 1)
Ответ его — победителя турнира — на похвалы гласит:
Победою обязан я судьбе,
Моей заслуги в этом нет, принцесса!
(II, 3)
Горькие упреки бросает он богам, когда теряет Таису:
О боги, боги!
То, что вы отнимете так скоро?
Мы, смертные, не так легко берем
Свои дары обратно; мы честнее!
(III, 1)
И, не веря при встрече с Мариной, что это его дочь, заявляет:
Какой-то бог задумал надо мной,
Тебя ко мне пославший…
(V, 1)
Однако в целом Перикл сознает свое бессилие перед миром высших сил, бесполезность протеста и сопротивления. Заметнее всего это проявляется тогда, когда он сталкивается лицом к лицу с разгневанной, бушующей природой.
Пожалуй, ничто так наглядно не может показать различие между героями трагедии и трагикомедии, как сравнение Лира и Перикла, когда оба оказываются в одной и той же ситуации — в момент бури. Лир бросает гордый вызов разбушевавшимся силам природы:
Дуй, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!
Лей, дождь, как из ведра и затопи
Верхушки флюгеров и колоколен.
Вы, стрелы молний, быстрые, как мысль,
Деревья расщепляющие, жгите
Мою седую голову! Ты, гром,
В лепешку сплюсни выпуклость вселенной
И в прах развей прообразы вещей
И семена людей неблагодарных!
Правда, Лир признает свою беспомощность в борьбе с враждебными стихиями, которые словно объединились с людской злобой и неблагодарностью:
Я ваша жертва — бедный старый, слабый,
Но я ошибся. Вы не в стороне
Нет, духи разрушенья, вы в союзе
С моими дочерьми и войском всем
Набросились на голову седую
Такого старика. Не стыдно ль вам?
(«Король Лир», III, 2; перевод Б. Пастернака)
Но Лир и в слабости велик. Неукротимой силой дышат его слова: покорности, послушания и повиновения нет и в помине — только ярость, гнев, трагическое величие человека, который слаб, но не сломлен, бессилен, но не побежден, повержен в прах, но не сокрушен.
Лир героически встречает бурю. А вот как обращается к силам природы Перикл:
О звезды гневные! Уймите ярость!
Дождь, ветер, гром! Пред вами только смертный,
Который вам подвластен. Мне велит
Природа уступить и покориться.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
Ужели вашей грозной, злобной силе
Нужны несчастья бедного царя?
(II, 1)
Героическое начало полностью исчезает у Перикла. Он герой лишь в узком, литературном, а не широком смысле этого слова. Он полностью признает свою зависимость от
