пропадут даром. Меланхолик обретет желанный покой. Над шутом будут надрывать животики все те, у кого они, как взведенные курки, только ждут щекотки. Пускай героиня выкладывает всю душу, не считаясь со стихосложением. Что это за актеры?
Розенкранц. Те самые, которые вам так правились, — столичные трагики.
Гамлет. Что их толкнуло в разъезды? Постоянное пристанище было выгоднее в отношении денег и славы.
Розенкранц. Я думаю, их к этому принудили последние нововведенья[34].
Гамлет. Ценят ли их, как в прежнее время, когда я был в городе? Такие же ли у них сборы?
Розенкранц. Нет, в том-то и дело, что нет.
Гамлет. Отчего же? Разве они стали хуже?
Розенкранц. Нет, они подвизаются на своем поприще с прежним блеском. Но в городе объявился целый выводок детворы[35], едва из гнезда, которые берут самые верхние ноты и срывают нечеловеческие аплодисменты. Сейчас они в моде и подвергают таким нападкам обыкновенные театры, как они их называют, что люди со шпагами не решаются их посещать из страха гусиных перьев.
Гамлет. Неужели эти дети так страшны? Кто их содержит? Как им платят? Что, это их временное призванье? А позже, когда у них погрубеют голоса и они сами станут актерами обыкновенных театров, не пожалеют ли они, что старшие восстанавливали их против собственной будущности?
Розенкранц. Сказать правду, много было шуму с обеих сторон, и народ не считает грехом стравливать их друг с другом. Одно время за пьесу ничего не давали, если в ней не разделывались с противником.
Гамлет. Неужели?
Гильденстерн. О, крови при этом испорчено немало.
Гамлет. И мальчишки одолевают?
Розенкранц. Да, принц. И Геркулеса с его ношей.[36]
Гамлет. Впрочем, это не удивительно. Например, сейчас дядя мой — датский король, и те самые, которые строили ему рожи при жизни моего отца, дают по двадцать, сорок, пятьдесят и по сто дукатов за его мелкие изображения. Черт возьми, тут есть что-то сверхъестественное, если бы только философия могла до этого докопаться.
Трубы за сценой.
Гильденстерн. Вот и актеры.
Гамлет. С приездом в Эльсинор вас, господа. Ваши руки, товарищи. В понятья радушья входят такт и светские условности. Обменяемся их знаками, чтобы после моей встречи с актерами вы не подумали, что с ними я более любезен. Еще раз, с приездом. Но мой дядя-отец и тетка-матушка ошибаются.
Гильденстерн. В каком отношении, милорд?
Гамлет. Я помешан только в норд-норд-вест. При южном ветре я еще отличу сокола от цапли.
Входит Полоний.
Полоний. Здравствуйте, господа.
Гамлет. Слушайте, Гильденстерн, и вы тоже. На каждое ухо по слушателю. Старый младенец, которого вы видите, еще не вышел из пеленок.
Розенкранц. Может быть, он попал в них вторично. Сказано ведь: старый, что малый.
Гамлет. Предсказываю, что он с сообщеньем об актерах. Вот увидите. — Совершенная правда, сэр. В понедельник утром, как вы сказали.
Полоний. Милорд, у меня есть новости для вас.
Гамлет. Милорд, у меня есть новости для вас. Когда Росций[37] был в Риме актером…
Полоний. Актеры приехали, милорд.
Гамлет. Кудах-тах-тах, кудах-тах-тах…
Полоний. Ей-богу, милорд.
Гамлет. Прикатили на ослах…
Полоний. Лучшие в мире актеры на любой вкус, для исполнения трагедий, комедий, хроник, пасторалей, вещей пасторально-комических, историко-пасторальных, трагико-исторических, трагикомико- и историко-пасторальных, для сцен вне разряда и непредвиденных сочинений. Важность Сенеки, легкость Плавта[38] для них не штука. В чтенье наизусть и экспромтом это люди единственные.
Гамлет. О Евфай, судья Израиля,[39] какое у тебя было сокровище!
Полоний. Какое же это сокровище было у него, милорд?
Гамлет. А как же,
«Единственную дочь растил
И в ней души не чаял».
Полоний (в сторону). Всё норовит о дочке!
Гамлет. А? Не так, что ли, старый Евфай?
Полоний. Если Евфай — это я, то совершенно справедливо, у меня есть дочь, в которой я души не чаю.
Гамлет. Нет, ничуть это не справедливо.
Полоний. Что же тогда справедливо, милорд?
Гамлет. А вот что:
«А вышло так, как бог судил,
Продолженье, — виноват, — в первой строфе духовного стиха, потому что, видите, мы будем сейчас развлекаться.
Входят четверо или пятеро актеров.
Здравствуйте, господа. Милости просим. Рад вам всем. Здравствуйте, мои хорошие. — Ба, старый друг! Скажите, какой бородой завесился с тех пор, как не видались! Приехал, прикрывшись ею, подсмеиваться надо мною в Дании? — Вас ли я вижу, барышня моя?[40] Царица небесная, вы на целый венецианский каблук залетели в небо с нашей последней встречи. Будем надеяться, ваш голос не фальшивит, как золото, изъятое из обращенья. — Милости просим, господа. Давайте, как французские сокольничьи, набросимся на первое, что попадется. Пожалуйста, какой-нибудь монолог. Дайте нам образчик вашего искусства. Ну! Какой-нибудь страстный монолог.
Первый актер. Какой монолог, добрейший принц?
Гамлет. Помнится, раз ты читал мне один отрывок, вещи никогда не ставили, или не больше разу, — пьеса не поправилась. Для большой публики это было, что называется, не в коня корм. Однако, как воспринял я и другие, еще лучшие судьи, это была великолепная пьеса, хорошо разбитая на сцены и написанная с простотой и умением. Помнится, возражали, что стихам недостает пряности, а язык не обнаруживает приподнятости, но находили работу добросовестной и приятною без прикрас. Один монолог я в ней особенно любил, это, где Эней рассказывает о себе Дидоне,[41] и в особенности то место, где он говорит об убийстве Приама. Если он еще у вас в памяти, начните вот с какой строчки. Погодите, погодите.
«Свирепый Пирр[42], тот, что, как зверь Гирканский[43]…»
Нет, не так. Но начинается с Пирра:
«Свирепый Пирр, чьи черные доспехи
Когда лежал он, прячась в конском чреве,
Теперь закрасил черный цвет одежд
Малиновым, — и стал еще ужасней.
Теперь он с ног до головы в крови
Мужей и жен, и сыновей, и дочек,
Запекшейся в жару горящих стен,
Которые убийце освещают
Дорогу к цели. В кровяной коре,
Дыша огнем и злобой, Пирр безбожный,
Карбункулами выкатив глаза,
Приама ищет».
Продолжайте сами.
Полоний. Ей-богу, хорошо, милорд, с хорошей дикцией и чувством меры.
Первый актер
«Пирр его находит.
Насилу приподнявши меч, Приам
От слабости его роняет наземь.
Ему навстречу подбегает Пирр,
Сплеча замахиваясь на Приама;
Но этого уже и свист клинка
Сметает с ног. И тут как бы от боли
Стена дворца горящего, клонясь,
Обваливается и оглушает
На миг убийцу. Пирров меч в руке
Над головою так и остается,
Как бы вонзившись в воздух на лету.
С минуту, как убийца на картине,
Стоит, забывшись, без движенья Пирр,
Руки не опуская.
Но как бывает часто перед бурей,
Беззвучны выси, облака стоят,
