многоцветья различных нитей историко-философского ковра сплелась философия Шопенгауэра, и из разнородных элементов возникло весьма связное целое. Его звеньями стали романтический интуитивизм в духе позднего Шеллинга и романтиков Фридриха Шлегеля и Новалиса, крайне пессимистический взгляд на окружающую действительность как на мрачную «юдоль плача и воздыханий» (формула Шопенгауэра: «наш мир — наихудший из всех возможных миров») и своеобразная теория бытия, проникнутая некоторой раздвоенностью, тяготеющей к мировоззренческому дуализму. Здесь сыграли свою роль рассуждения Фихте о том, что мировой субъект, Я, действует и зовет к действию всех людей. Сыграло свою роль и учение о слепом волнении «безосновного начала (Ungrund)», о чем шла речь в работах Шеллинга о сущности человеческой свободы и в философии Джордано Бруно. Близкий образ божественного первоначала был и у пантеиста Я. Бёме. Это первоначало оказалось у него, между прочим, причастным и к злу, совершающемуся в мире. Но главную роль в становлении шопенгауэровской системы сыграли воздействия со стороны трех философских традиций — кантовской, платоновской и древнеиндийской брахманистской и буддистской.
В письме К. Розенкранцу от 24 августа 1837 г. Шопенгауэр сообщает, что углубленно размышлять над уроками теории познания и этики Канта он начал с 24-летнего возраста[1].Неоднократно он называет себя последним подлинным кантианцем. Очевидно, что он действительно способствовал укреплению философского движения «Назад к Канту», которое началось в Германии в 1865 г., но подлинным кантианцем на деле сам он отнюдь не стал; Шопенгауэр отказался от материалистического варианта значения «вещи в себе»в теории познания Канта, а агностическое ее значение (как границы познания) ослабил, и, кроме того, он существенно сблизил чувственность и рассудок, утверждая их бессознательное иррациональное единство. Разуму Шопенгауэр придал собственно рассудочные функции, отбросив его антиномичность, внутреннюю противоречивость, утверждавшуюся Кантом. Из числа признававшихся Кантом категорий Шопенгауэр принял только одну «причинность», фактически отнеся, впрочем, к разряду категорий также «пространство» и «время», что довольно естественно вытекало из того обстоя-, тельства, что он слил чувственную и рассудочную деятельность воедино. В этике Шопенгауэр превратил примат практического разума в авторитарность предшествующего всякому разуму интуитивно-волевого начала,
Учение Платона о вечных и неизменных идеях Шопенгауэр применил при построении своей эстетики как теории происхождения и объяснения значения искусства. Эти идеи образовали в его системе целый промежуточный мир, своего рода посредствующее звено между мирами сущности и явлений.
Желанной находкой для Шопенгауэра стали древнеиндийские ведические «Упанишады», в которых с большой силой обрисовывалась противоположность высшего сущностногомирового начала, Брахмана, или Атмана, и порожденной им сферы видимости (она получила в «Упанишадах» название «майя» — «покров обмана»). Последняя, распадаясь, возвращает всех нас в бездну бессознательного. Шопенгауэр был знаком с «Пуранами» — мифологическим эпосом, который считается низшим вариантом ведической мудрости. Кроме «Упанишад», «Пуран», Шопенгауэр читал в переводе также самое раннее из подлинных сочинений атеистического варианта философии санкхья, работу Ишвара-Кришны «Санкхья-карика» (Книга о Санкхья), которую в сочинении «Parerga und Para-lipomena» он упрекает в уступках мировоззренческому дуализму, и этот упрек, в общем, следует признать справедливым. Свою практическую цель философия санкхья видела в указании пути к прекращению всех человеческих страданий и мучений, и в этой философии можно видеть непосредственную предшественницу буддизма. Шопенгауэр приобрел все основные сведения по буддийской философии, и когда будем говорить об этическом идеале Шопенгауэра, нельзя будет не вспомнить о знаменитой буддийской «нирване», то есть о достижимом каждым человеком состоянии просветленной умиротворенности души и полного покоя, граничащего с исчезновением сознания. Идея «нирваны» содержалась в зачатке уже в брахманизме. Выработка в себе высокого чувства достоинства личности и нравственного совершенства, настойчивое стремление приобщить к связанному с этим погружению в «нирвану» и других лиц — характерные черты буддистского этического идеала. Осознание его всегда соединено с глубокой самокритичностью и неудовлетворенностью в себе. Согласился Шопенгауэр и с учением о нереальности (шунья) материального мира, которое в особенности распространялось буддийской школой так называемых мадхьямиков. Использовал Шопенгауэр и многие мотивы, имевшиеся в Евангелии. Он так или иначе опирался и на уроки всей западной истории философии, которая была ему хорошо известна.
Вводной частью философии Шопенгауэра может считаться его докторская диссертация, защищенная им в Йенском университете в 1813 г. и озаглавленная: «О четверояком корне закона достаточного основания». Каково содержание этой вводной части?
В содержании этой работы — и на это намекает уже ее название — смыкаются две различные историко-философские тенденции. Первая из них восходит к учению Аристотеля и его школы в Ликее о четырех причинах, и под четырьмя вариантами достаточного основания Шопенгауэр имеет в виду именно действие закона причинности, то есть связи причины со следствием в различных срезах действительности. У Аристотеля речь шла об одной и той же объективной реальности, но истолкованной как продукт соединения духовной «формы» и «материи», отношения между которыми толкуются четырьмя разными способами. У Шопенгауэра речь идет только о «неполноценной», так сказать, части реальности, о сфере видимости, но в этой сфере он выделяет четыре разных слоя, из которых четвертый — самый глубинный, наиболее близкий и даже прямо примыкающий к сущностному ядру действительности.
Вторая тенденция, содержащаяся в концепции «четвероякого корня», примыкает к известному закону достаточного основания, который был сформулирован Лейбницем. Но этот методологически исключительно важный закон был отнесен его автором к области логических связей и отношений, где на этот закон непосредственно опирается объединенный закон тождества, противоречия и исключенного третьего. Однако в силу принятого Лейбницем тождества бытия и мышления закон достаточного основания действует также и в сфере объективного бытия, причем свойства духовных сущностей этого бытия оказываются основанием и для существования «хорошо обоснованных (bene fundata)» материальных явлений. По-иному обстоит дело у Шопенгауэра. Он выделяет четыре различные модификации этого закона: для физических объектов, то есть для связей и отношений материального мира, затем для связей логического мышления, для отношений математических и для психологической волевой обусловленности. Все эти объекты, связи и отношения имеют место только в сфере явлений, которую он, Шопенгауэр, понимает как неполноценную область видимости, кажимости. Все это только «представления (Vorstellungen)», с одной стороны, эмпирических человеческих сознаний, а с другой — вкупе и с этими сознаниями — иллюзорные или почти иллюзорные связи причин и их следствиями носят механический линейный характер (понятие взаимодействия Шопенгауэр отвергает). Но все эти связи существуют только как связи представлений, и сами они не более как представления. Шопенгауэр объемлет их понятием «основание бывания (fiendi), или становления (des Werdens)».
В частных науках о природе эти связи постигаются интуитивно действующим «рассудком (Verstand)», а затем «объясняются» и выражаются в понятиях науки обобщающим их «разумом (Vernunft)». Таким образом, Шопенгауэр использует главные термины кантовской трансцендентальной логики, но придает им новый смысл. Рассудок сближается им с чувственностью и оказывается как бы выражением осознанной воззрительности, до некоторой степени родственной будущей «теоретической нагруженности впечатлений», о которой так много рассуждают в философии науки второй половины XX в. Это сближение стирает различие между чувственной и интеллектуальной интуицией, что произошло уже у позднего Шеллинга в его философии откровения, а в учении его об искусстве еще раньше. Что касается разума, то он у Шопенгауэра утрачивает кантовский диалектический смысл и занимает место рассудка, поскольку оперирует категориями и аппаратом формальной логики и с их помощью создает обобщения. Поэтому было бы возможно при переводах Шопенгауэра на русский язык заменять термин «Verstand», скажем, словом «умозрение», а «Vernunft» словом «рассудок». В настоящем издании мы сохранили традиционную терминологию, подчеркивающую зависимость Шопенгауэра от кантовской линии рассуждений, проделанное им коренное преобразование которой он несколько затушевал, введя между «рассудком» и «разумом» опосредующую их «способность суждения». Она значительно отличается от тех «способностей суждения», которыми оперировал Кант.
Собственно формально-логические связи философ относит ко второму виду действия закона достаточного основания. Это «разумная» обоснованность («логическая причинность») как «основание познания (cognoscendi)», действующее в виде связи логических посылок с их следствиями. Подобно Канту, Шопенгауэр резко отличает логическое обоснование от физического, и в этом имеется явный резон: обоснования результата в таких, например, суждениях, как «в комнате тепло, потому что термометр показывает, что в комнате тепло» и «в комнате тепло, потому что натоплена печь», очевидно, различны. Но между этими двумя суждениями имеется связь по содержанию, ибо ртуть в термометре поднялась довольно высоко как раз потому, что воздух в комнате согрелся от натопленной печи, и это тоже очевидно. Но конечно, специфичность собственно логических связей следует признать.
Третий вид закона достаточного основания связывается Шопенгауэром с математическим познанием: пространственная обусловленность обеспечивает существование геометрии, а временная — существование арифметики и алгебры. Здесь рассматриваемый закон действует как основание априорного категориального бытия (essendi). Ведь также ибытие материи Шопенгауэр объявляет продуктом деятельности пространственно-временных априорных связей. Тем более он полагает, что саму математику всю можно обосновать на интуициях априорной мудрости «чистого», то есть совершенно абстрактного, созерцания. Но в отличие от Канта, — это интуиции иррационального характера, причем их иррационализм несколько прикрыт отождествлением «чистого» чувственного созерцания с рассудочным. Такое отождествление Кантом, как известно, не проводилось.
И наконец, четвертый вид закона достаточного основания — это самый существенный и лежащий в основе трех остальных способ его обнаружения в области духовной сущности. Первые три модификации закона достаточного основания опираются на четвертую из них, а значит, в конечном счете должны сводиться к основаниям психического характера, которые, в свою очередь, сводятся к волевым усилиям людей, а эти усилия проистекают из аналогичной им сущности всей действительности. Таким образом, все виды причинения оказываются волевыми связями, в воле содержится сущность всякой причинности. Ниже мы увидим, какую роль во всех этих построениях сыграло, кроме мотивов, исходящих от Аристотеля и Лейбница, влияние кантовской традиции, а сейчас охарактеризуем подробнее саму четвероякую структуру закона достаточного основания в томего виде, в каком его представил себе Шопенгауэр.
Первый вид этого закона указывает на действие причинности во времени и пространстве в области материальных объектов и происходящих с ними процессов. Причинность,а, по сути дела, также и время и пространство— это три априорных категории, то есть категории, предшествующие всякому опыту. Остальные категории кантовской теории познания отбрасываются Шопенгауэром за ненадобностью прочь, он их даже называет «фальшивыми окнами» философского здания. Впрочем, можно сказать, что функцию категории исполняет у него сам закон достаточного основания, поскольку он выражает разные оттенки причинности, взятой в широком смысле слова. Этот закон, соответственно, также априорен, пытаться обосновывать его самого значило бы лишь начать нисхождение по бесконечной цепи обоснований. «Материя» имеет место, согласно Шопенгауэру, только в области представлений,
