чуть подумал. И, по-моему, совести тоже.
«Пассажиры» никак не могли понять, что такое творит Чернявый. И когда он вошел, все вопросительно на него смотрели и ждали.
Чернявый в изнеможении опустился в кресло, прикрыл глаза, долго сидел так, вольно раскинув руки и ноги.
— Дядя Вася, налей мне граненый стакан коньяку — сказал он устало и капризно.
— Зачем же стакан? — с уважением сказал Простой человек. — Тут есть всякое хрустальное дерьмо…
— Нет, я хочу только из граненого стакана. Я сегодня спас… — Чернявый открыл глаза, огляделся, — от тюрьмы… много-много людей. Поэтому я хочу пить только из граненого — по-казачьи. Я вас всех вывел из окружения! — возгласил он, принимая стакан из рук Простого человека. Отпил, передохнул и сказал всем строго: — Соньке — книжный шкаф «Россарио», мне — золотой перстень с энблемой: казак скачет на коне.
А в комнате Веры Сергеевны в это время две женщины беседовали. Соня что-то рассказывала Вере Сергеевне, что-то показывала а руками… Вера Сергеевна то изумлялась, то удивлялась, то ужасалась, то жалостливо смотрела на Соню. По всему видно, что они поняли друг друга, помирились и даже, кажется, готовы дружить, как иногда дружат порядочная женщина и величайшая распутница. Об этом много писали.
А в комнате, где «пассажиры», хотели понять, что вообще происходит? То есть, о чем-то уже догадывались, но — подробности, подробности.
— Как ты ее уговорил? — пытал Брюхатый Чернявого.
— Для чего он ей?
— Не знаю… Сошлись на книжном шкафу.
— Как «сошлись»? — не понял Простой человек. — Неудобно же…
— Нет, все в порядке, что ли?! — закричал в нетерпении Лысый.
— Да, — сказал Чернявый.
— Ур-ра-а! — закричали Курносый и Простой человек.
— Едем седня до Владивостока! — заявил Простой человек.
Аристархушка в волнении ходил по комнате.
— А что она ей говорит? — спросил он.
— Они говорят на иностранном языке, — сказал Курносый в сильнейшем раздражении на Аристарха. — Импортанто де ла кругом и околе, — он подошел к Чернявому и крепко пожал ему руку. — Как мужчина мужчине, — сказал он уважительно и скупо.
Чернявый махнул рукой…
— Я тоже… перехватил там: наговорил на себя, что я чуть не Тарас Бульба. Еще немного — и Тарас Бульба. По-моему она меня теперь бояться будет.
— Кто, Сонька?
— Кстати… если Сонька счас войдет в роль и начнет приставать ко мне, ты…
Но тут вошли Соня и Вера Сергеевна.
— На колени! — скомандовала Соня Аристарху. — На колени перед Верой Сергеевной.
— Зачем? — спросил Аристарх.
— На колени!! — потребовали все, еще не разобравшись, зачем надо на колени.
— Оказывается, ты оскорблял ее! — продолжала с возмущением Соня. — Ты ей тут, оказывается, наговорил гадостей и грубостей! На колени!
— На колени!!! — опять закричали все. А Курносый даже двинулся к Аристарху.
— Импортанто!.. — с угрозой сказал он. — Ты знаешь, что такое нокдаун? Я не говорю уже о нокауте, я говорю о небольшом нокдауне… На колени!
Аристархушка стал на колени…
— Проси прощения у Веры Сергеевны, — велела Соня.
— Проси прощения у Веры Сергеевны! — закричали все в один голос.
Аристарх замешкался было… Но тут ему разумно посоветовал Простой человек:
— Давай, Аристархушка… да, благословясь, поедем во Владивосток.
— Вера, — дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, — прости. Клянусь: ни одной больше покрышки, ни одного колеса…
— Не об этом речь! — прервал его Брюхатый. — Говори по существу дела! Что значит ни одного колеса! Что ты, на лыжах собрался ездить?
— Но о чем тогда говорить-то?! — взбунтовался Аристарх на коленях.
Но тут уж возмутились все.
— Ах, он не знает, о чем говори-ить! Ах ты, бедняжечка… Первоклашка.
— Тебя мама еще за ручку водит, да?
— Нет, он все же хочет получить небольшой нокдаун.
— Да не нокдаун, а нормально — по сусалам! — громко возмутился и Простой человек. — Поедем во Владивосток! Поезд же отходит, вы что?
— Вера, — опять дрогнувшим голосом заговорил Аристарх, — клянусь, после этого случая буду каждый день проверять карманы…
— Опять!.. Ему говорят стриженый, он — бритый, — вконец вышел из терпения Брюхатый. Но тут же взял себя в руки и уже продолжал говорить с Аристархом, как с полным, но безвредным дураком, не злостным дураком: — Зачем ты будешь проверять карманы?
— Не разговаривай со мной как с идиотиком…
— Нет, зачем ты будешь проверять каждый день карманы?
— Чтобы там записок не было…
— А жить так, чтобы в твоей жизни вообще никаких записок не было — так будешь жить?
— Что я, просил ее, чтобы она мне писала?! — опять было загорячился Аристарх и показал на Соню. И хотел даже встать с колен, и уж было встал, но тут встрепенулась Соня.
— На колени! — закричала она. — А что это, женщину надо обязательно просить, чтобы она писала? — спросила она надменно. — А сама женщина не имеет права написать записку? Может у нас женщина пошутить?
Вот это понравилось всем. С этим «может ли у нас женщина пошутить» она попала в самую точку. На Аристарха опять все навалились.
— Домостроевщину развел! — воскликнул Лысый.
— Нет, этот человек просит нокаута! — тоже воскликнул Курносый. — Не хочет он нокдауна, никак не хочет! Ему больше нравится нокаут! Ведь достану в печень — до утра будут считать.
— Нет, ты ответь… Ти-ха! — рявкнул Брюхатый на всех. — Ты ответь на вопрос, который тебе, подлецу, поставили: может у нас женщина пошутить?
— Может, — Аристарху надоело стоять на коленях, и он стал со всем соглашаться.
— Значит, что надо теперь сказать?
— Что? — искренне не понял Аристарх.
Брюхатый изумился; за ним некоторые тоже изумились, но так, для вида: никто, кроме Брюхатого, не понял, что надо теперь сказать Аристарху.
— Ты должон сказать, — вылез с поучением Простой человек, — ребята, мол, забудем все — и поедем во Владивосток.
— Прекрати со своим Владивостоком! — прикрикнул на него Лысый. — По-моему, ты и так уж где-то… под Хабаровском. Тут серьезное дело.
— Что ты должен сказать? — пытал Брюхатый Аристарха.
— Что?! Что?! Что?! — с Аристархом, кажется, начиналась истерика. — Не понимаю!.. — он стукнул двумя кулаками себя в грудь, и в голосе его послышались слезы. — Не понимаю: что я должен сказать?!
Брюхатый пожалел его.
— Ты должен сказать: Верунчик, я тебя люблю. И не формально сказать, а с чувством, как ты говорил… сколько лет назад? — повернулся Брюхатый к Вере Сергеевне.
— Что говорил? — не поняла Вера Сергеевна.
— Когда он вам первый раз сказал: Верунчик, я тебя люблю? Сколько лет назад это было?
— Это было… девять лет назад, — сказала Вера Сергеевна. — Но он не так говорил: — Вера Сергеевна, вообще-то, была довольна — и этим состоянием Аристарха на коленях, и тем, что все его очень ругают. — Он сказал: «Хочешь, я сделаю тебя самой богатой женщиной микрорайона?»
— Трепло! — возмутились все.
— Про экономическую базу он ничего не говорил?
— Хвастунишка.
— Я не так говорил! — заспорил Аристарх на коленях.
— А как?
— Я сказал: «Хочешь, я МОГУ сделать тебя самой богатой женщиной микрорайона?» Еще я сказал: «Только не носи синтетическое белье».
— Почему это? — спросила Соня.
— Искры летят, — пояснил Аристарх.
— Да? — удивилась Соня. — Не замечала.
— Ну, так, — поднялся Брюхатый. — Я думаю, что он все осознал… Осознал, Аристарх?
— Осознал.
— Поднимайся, — велел Брюхатый. — Вера Сергеевна, идите сюда… Идите, идите. Я предлагаю такую детскую игру. Кто видел, как мирятся детишки?
Никто не видел. То есть, наверно, видели, но не знали, куда клонит Брюхатый.
— Они берутся вот так… — Брюхатый взял руку Аристарха и руку Веры Сергеевны, сцепил их мизинцы. — Теперь повторяйте за мной… Вот так вот махайте и повторяйте. Повторяйте: мирись, мирись — больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.
Все засмеялись остроумной выдумке Брюхатого, даже зааплодировали. Все были рады.
— Давайте, давайте!.. — требовали от Аристарха и Веры Сергеевны.
— Мирись, мирись, — стали вместе говорить Аристарх и Вера Сергеевна, — больше не дерись, если будешь драться, я буду кусаться.
Опять зааплодировали… Вера Сергеевна была счастлива; Аристарх был смущен, но тоже доволен. Их окружили, поздравляли с примирением… Сделали вокруг них хоровод, пошли, взявшись за руки, и запели:
Как на Вериных менинах,
Испекли мы каравай:
Вот тако-ой вышины!
Вот тако-ой ширины!..
Опять засмеялись, опять зааплодировали себе. Все были счастливы.
— Черт его знает!.. — воскликнул растроганный Брюхатый. — Жить да радоваться!.. Нет, мы начинаем себе сложности находить.
— Именно: можно же красиво жить! — подхватил Курносый.
— Да… со вкусом! Ведь один раз живем-то! — тоже с чувством сказал Лысый. — Вы вдумайтесь: один раз! И все, и больше нас ни-ког-да не будет.
— Поехали во Владивосток! — опять призвал Простой человек. Но на всех слетела какая-то тихая, задумчивая минута, всем как-то было не до Владивостока.
— Иной раз думаешь: люди, в чем дело? — продолжал глубоко и даже с грустинкой Брюхатый. — В чем дело, люди?
— Дело в том, что — уважения побольше друг к другу, — подхватил его мысль Лысый. — Уважения!
— Я бы сказал — и любви, — сказал Чернявый. Он даже встал. — Любовь — это… Все можно достать! — воскликнул он. — Все! А любовь не достанешь, если ее вот тут вот нету.
— Это ты, брат, верно, — похвалил Брюхатый. — Это ты — в десятку.
— Суетимся, суетимся много, — вздохнул Лысый. — Сказано же: «Не суетитесь». Нет, мы суетимся…
— Не потопаешь — не полопаешь, — вставил и свое раздумчивое слово Простой человек. — Попробуй не посуетись.
— Заговорила матушка-деревня! — горестно и насмешливо сказал Брюхатый. — А ведь на полатях-то не суетились! — вдруг решил поймать он Простого человека на слове.
— Почему это на полатях не суетились? — не понял Простой человек. — И на полатях суетились, и на печке, и в банях… А чего ты ко мне с полатями-то привязался? Если хочешь, то я на покосе родился. Но полати я любил, потому что там можно сверху наблюдать.
— И чего ты оттуда наблюдал, интересно?
— Все… Жизнь. Мы там сказки рассказывали друг дружке… Нас одиннадцать человек росло.
— А нас — двое, — вспомнила и Соня, — но я была младшая. Это хуже всего — младшей сестрой быть: все платья, все туфли, все юбки я за Зинкой донашивала. А счас — все наоборот! — она сама
