– Бывает, что и петух несется.
– Федор тебя поймал, говорят?
– Этому человеку можешь от меня передать, – Гринька снял со стены ноги, сел на скамейке, – я у него в долгу.
– Какие вы грозные все! «В долгу-у»… Плевал он на таких страшных!
Гринька нахмурился, зловеще сломил левую бровь, но сам не выдержал этой гримасы, улыбнулся.
– Глянешься ты мне, парень, – сказал он. – По-моему, ты не дурак. Тебя как зовут?
– Отдыхай пока. Потом поговорим. Невеселые тебя дела ждут, могу заранее сказать.
Гринька вопросительно и серьезно глянул на Кузьму, но тотчас овладел собой.
– У меня, паря, всю жизнь невеселые дела. Так что не пужай, – лег и опять закинул ноги на стенку.
– Ну, такого у тебя еще не было, – сказал Кузьма, вышел и запер кладовку.
Елизар что-то писал, склонив голову на левое плечо и сильно наморщив лоб.
– Гриньку беречь, как свой глаз, – сказал Кузьма. Бросил на лавку красноармейскую шинель и шлем. – Да, и вот еще что: я теперь буду секретарем сельсовета.
Елизар поднял голову, долго смотрел на Кузьму.
– Понятно. Что секретарем. Я думал, ты оттуда председателем приедешь. Что-то меня долго не снимают.
– Снимут, – добросердечно пообещал Кузьма. – Сами бакланцы снимут, – и вышел на улицу.
Федя был дома. У него расхворалась жена, и он старался не отлучаться.
– Как же ты поймал его? – спросил Кузьма, когда поздоровались и присели к столу.
– А он сам в руки шел. У нас телок вчера пропал, я пошел вечером поискать за деревней. Смотрю – Гринька идет. Ну… мы пошли вместе.
Кузьма улыбнулся, хотел передать Гринькину угрозу, но подумал и не стал: Хавронья слышала их разговор, могла перепугаться.
– Я теперь секретарь сельсовета, – сказал Кузьма.
Федя с уважением посмотрел на него.
– Теперь, я думаю, Гринька знает про них – в одних местах были.
– И Гриньку тряхнем. За всех возьмемся, – Кузьма был настроен воинственно.
– Давно еще сказывал мне один человек, – заговорила слабым голосом Хавронья, – что есть, говорит, дураки в полоску, есть – в клеточку, а есть сплошь. Погляжу я на вас: вот вы сплошь. Какое ваше телячье дело до той банды? Они сроду по тайге ходют… испокон веку. И будут ходить.
– Лежи поправляйся, – добродушно сказал Федя.
– Тебе, дураку, один раз попало – неймется? Он вот узнает, Макарка-то, про ваши разговорчики! Нашли, с кем связываться… с головорезом отпетым.
Федя и Кузьма молчали. Кузьма незаметно подмигнул Феде, они вышли на улицу.
– Я вот чего пришел: Любавины с покоса приехали?
– Приехали.
– Возьми Яшу, и подождите меня здесь. Я домой заскочу на минуту. Потом пойдем арестуем старика Любавина.
Федя задумался.
– Зачем это?
– У меня, понимаешь, такая мысль: банда где-то недалеко, так? Узнает Макар, что отца взяли, и захочет освободить или отомстить. Он мстительный. А мы его встретим здесь. А? Что с ним, со стариком, сделается? Посидит. Отдохнет.
– Можно, – согласился Федя.
– Я быстро схожу.
Любавины только пришли из бани.
Емельян Спиридоныч распарил старые кости, лежал на кровати в исподнем белье, красный. Кондрат ходил по горнице и тихонько мычал: ломило зубы. На покосе в самую жару напился ключевой воды и простудил их.
Михайловна собирала ужинать.
В избе было тепло, пахло березовым веником. Заливался веселой песней, мелко вызванивая крышкой, пузатый самовар. На полу два котенка гонялись друг за другом. Один, убегая от преследования, прыгнул на кровать, и ему попалась на глаза тесемка от кальсон Емельяна Спиридоныча. Он начал играться ею. Спиридоныч шваркнул его голой ногой.
– Щекотно, черт тя!…
– А? – спросила Михайловна.
– Не с тобой.
В сенях хлопнула дверь, заскрипели доски под чьими-то тяжелыми шагами.
– Ефим, наверно, – сказал Емельян Спиридоныч.
В избу вошли Кузьма, Федя и Яша.
– Здравствуйте.
– Здорово были, – Емельян Спиридоныч сел, тревожно разглядывая поздних гостей. «Макарка что-нибудь отколол», – подумал он.
Из горницы вышел Кондрат, остановился в дверях, держась рукой за щеку.
– Собирайся, отец, пойдешь с нами, – сказал Кузьма Емельяну Спиридонычу.
Тот продолжал смотреть на них, не шевельнулся.
– Куда это он пойдет? – спросил Кондрат.
– С нами.
– Для чего?
– Я там объясню… – Кузьма переступил с ноги на ногу: слишком покойно и мирно было в избе для тех слов, какие сейчас, наверно, придется сказать.
– Ты здесь объясни, – Кондрат отнял от щеки руку. – Где это там объяснишь?
– Одевайся! – строго сказал Кузьма, глядя на Емельяна Спиридоныча.
– Никуда он не пойдет! – тоже повысил голос Кондрат.
Емельян Спиридоныч потянулся рукой к спинке кровати.
– Я только штаны надену, – сказал он сыну.
Все молча стояли и смотрели, как он надевает штаны. Он делал это медленно, как будто нарочно тянул время.
– Побыстрей можно? – не выдержал Кузьма.
– Ты не покрикивай, – спокойно сказал Емельян Спиридоныч. – Мне некуда торопиться.
– Ты арестован.
Емельян Спиридоныч прищурился на Кузьму.
– Это за что же?
– За дело.
– Вот что!… – Кондрат решительно стронулся с места и пошел на Кузьму. – Ну-ка поворачивайте оглобли – и… к такой-то матери отсюда!
Из– за Кузьмы на полплеча выдвинулся Федя, в упор, спокойно глянул на Кондрата.
– Не ругайся.
Кондрат остановился… Смерил Федю глазами.
– А ты-то чего тут?
Кондрат сплюнул, повернулся и ушел в передний угол. Сел на лавку.
– Земледав.
– Не ругайся, – еще раз сказал Федя.
– Ты чего, в партизанах, что ли? – спросил его Емельян Спиридоныч. – Ты, может, перепутал?
– Пошто? – не понял Федя.
– Чего ты тут командываешь?
– Я не командываю.
– Хватит разговаривать, – сказал Кузьма. – Собирайся.
Емельян Спиридоныч стал одеваться.
Вышли, громко стуча сапогами, спустились с крыльца.
– Хочу зайти по малому, – заявил Емельян Спиридоныч.
– Пойдем вместе, – сказал Кузьма.
Отошли за угол. Через некоторое время вернулись.
– Куда теперь?
– В сельсовет.
Ночью Кузьма беседовал с Гринькой.
– Дело плохо, Гринька, – грустно сказал Кузьма. – Есть такая бумага, в ней говорится, что к тебе применяется высшая мера наказания.
– Ха-ха-ха! – Гринька от души расхохотался. – Камедь!
– Мало смешного, Гринька, – не меняя выражения лица, продолжал Кузьма. – Я тебя не пугаю. Ты объявлен вне закона. Первый, кто тебя поймает, может убить без суда и следствия. Даже обязан.
– Покажи.
– Чего?
– Гумагу эту.
– У меня нет ее.
– Ха-ха-ха!… Про банду хочешь выпытать, – я тебя наскрозь вижу.
– Она в районе. Но завтра я получу ее. Покажу тебе.
– Не верю.
– Как хочешь. Я тебя не уговариваю верить.
Замолчали.
Гринька сидел в небрежной позе, но в глазах его залегла тоскливая тень.
– Не верю я все ж таки, – опять сказал он.
Кузьма пожал плечами.
Гринька закурил.
– В районе знают, что меня поймали?
– Нет еще.
– Тогда давай говорить, как умные люди: я тебе рассказываю, где банда, ты отпускаешь меня на все четыре стороны. Тебе выходит повышение или награда какая, а мне жизнь дорога. Идет?
У Кузьмы загорелись глаза.
– Где банда?
– А отпустишь?
– Отпущу. Но сначала скажи: где банда?
Гринька оглушительно расхохотался.
– Все! Влип ты, парнища! По маковку! Никакой такой гумаги у вас нету. Эх, милый ты мой!…
Кузьма понял: поторопился. Однако быстро совладал с собой, выражение лица его стало скучным.
– Я думал, ты действительно умный человек. А ты – дурак в клеточку.
– Никогда товарищей своих я не выдам, – важно, даже торжественно сказал Гринька. – Отсидеть три года или пять – отсижу. Ничего. Убегу. Но с гумагой ты ловко придумал, дьявол. Я ведь правда поверил…
– Ладно, иди порадуйся последние минутки.
Гринька ушел веселым. Из-за двери хвастливо сказал:
– Редко кто обманывал Гриньку Малюгина. Это ты запомни.
– Запомню.
«Эх, черт! Поторопился…».
Домой Кузьма пришел перед светом. Хотел соснуть пару часов, но не мог. Ворочался на жаркой перине, кряхтел…
– Чего ты? – сонным голосом спросила Клавдя.
– Ничего. Кто это у вас перины такие сообразил? Потолще нельзя было?
– Ты все чем-нибудь недоволен. Ему делают как лучше…
– Что ж тут хорошего? Лежит целая гора, елки зеленые! – усни попробуй! В кочегарке и то прохладней.
Наконец он ушел совсем от Клавди – на пол. Но и там не мог заснуть. Дело было не в перине.
Утром, чуть свет, он вскочил, выпроводил из горницы Клавдю, закрылся и стал что-то вырезать из резинового каблука.
Клавдя несколько раз стучала в дверь, звала завтракать, Кузьма не выходил. Он делал печать.
Таким ремеслом еще никогда в жизни не доводилось заниматься. Но сейчас эта печать нужна была позарез. На столе лежала какая-то справка с губернской печатью – для образца.
В глазах у Кузьмы рябило от мельчайших буквочек, черточек, точечек, колосков… Наконец к полудню печать была готова.
Кузьма пришлепнул ее к бумаге. Сравнил с настоящей… Грустно стало. От его печати так явно несло липой, что надеяться можно было только на Гринькину «великую» грамотность.
Потом он написал бумагу. Она гласила:
«Приказ по Запсибкраю № 1286.
Настоящим подтверждается, что Малюгин Григорий…»
Кузьма не знал отчества Гриньки. Вышел, спросил у Агафьи.
– Ермолай у них отец был, – сказала Агафья.
«…Григорий Ермолаевич, уроженец д. Баклань, за свои безобразные поступки объявляется вне закона.
Местным властям, где Малюгин Гринька будет пойман, следует применить к нему высшую меру наказания, т.е. расстрел.
Начальник краевого управления ГПУ».
Кузьма долго придумывал фамилию начальника. Хотелось какую-нибудь такую, чтобы у Гриньки поджилки задрожали. Подписал: «Саблин». И – печать.
Долго любовался своим творением. Сейчас даже печать выглядела солидной и внушительной. «А – ничего! Что ему еще нужно?»
Пошел в сельсовет.
Гринька чувствовал себя превосходно.
– Что, дитятко?
– Вот, почитай, – Кузьма протянул ему сложенный вчетверо приказ.
Гринька вскинул брови, взял бумажку, развернул. Внимательно стал разглядывать ее.
– Ты читать-то умеешь?
– Читать-то?… – Гринька посмотрел бумагу на свет. – Читать я, парень, не умею.
– Давай я тебе прочитаю.
– Пусть другой кто-нибудь…
– Почему?
– А ты прочитаешь не то. Я ж тебя знаю.
– Да почему не то? – загорячился Кузьма. – Почему не то?! Что ты ерунду говоришь?
– А-а… – Гринька понимающе оскалился. – Пусть другой прочитает.
– Другому нельзя, – Кузьма растерялся: он не знал, что Гринька совсем не умеет читать, надеялся – по складам прочтет. – Это секретный приказ.
Гринька вернул бумагу.
– Тогда сходи с ней в одно место.
Кузьма озлился:
– Ну, Гринька!… Не проси милости. Как человеку… помочь хотел. Не хочешь – не надо. Сегодня расстреляем. Все.
Гринька пошел вразвалку. Прежде чем войти в кладовую, оглянулся:
– Ты такими шутками не шути.
– Все. Кончен разговор.
Лунной ночью Гриньку повезли на «расстрел».
Ехали с ним в телеге трое: Кузьма, Федя и Яша.
Гринька лежал на траве со связанными руками. Несколько раз пробовал заговорить со своими мрачными спутниками – ему не отвечали.
Выехали за деревню, в лес.
Гриньке помогли сойти с телеги, привязали к
