дереву. Сами отошли на несколько шагов.
Федя и Яша зарядили ружья.
Гринька внимательно наблюдал.
В лесу было сумрачно. По макушкам деревьев время от времени дергал верховой ветер, и они зловеще шумели. Тоскливо ухала сова.
Кузьма достал из кармана приказ, зажег спичку и громко прочитал его. Стал медленно складывать бумагу. На Гриньку не глядел.
Федя и Яша вскинули ружья…
– Стой! – крикнул Гринька. – Я расскажу про банду.
Яша и Федя ждали с поднятыми ружьями.
– Говори, – велел Кузьма.
– Я скажу, а эти… стрельнут.
– Нет, – Кузьма немного помедлил. – За то что скажешь, тебя помилуют. Не совсем, конечно: сидеть все равно придется.
– Расскажу, черт ее бей.
В деревню гнали вмах. Телега подскакивала на рытвинах, трещала и скрипела по всем швам.
У первых домов Кузьма и Яша соскочили, побежали собирать людей.
Федя отвез Гриньку в сельсовет, запер в кладовой и помчался домой за лошадью.
Когда он верхом вернулся к сельсовету, там было уже человек пятнадцать мужиков и парней – все на лошадях и с ружьями.
Кузьма был в сельсовете: ждали еще с дальнего края деревни человек восемь надежных ребят.
Наконец подъехали и эти.
Тронулись в путь.
Кузьма ехал впереди с Федей. Федя знал место, которое указал Гринька. Верст двадцать от Баклани, в таежном предгорье.
Ехали уже часа два. Луна спряталась за плотный облачный полог.
Дорога сначала была торная, но потом, в тесных увалах, сузилась в еле различимую тропку, зажатую с обеих сторон плотной стеной леса и огромными камнями. Отряд далеко растянулся, даже две лошади не могли идти рядом.
«Выбрали место, сволочи», – думал Кузьма.
Федя ехал впереди.
– Далеко еще, Федор?
Прошло еще полчаса. Федя остановил коня.
– Скоро уж… Надо, чтоб не шумели.
Кузьма передал назад: не шуметь!
Медленно и тихо двинулись вперед. У Кузьмы сильно колотилось сердце. Он напряженно, до боли в глазах, всматривался во тьму. Но ничего, кроме размытых очертаний гор на темном небе, не видел.
Лошади осторожно ступали по каменистой тропе, шуршала под ногами мелкая галька. Неожиданно тропинка расширилась и завернула вправо.
– Тут, – шепнул Федя, останавливаясь.
Кузьма осторожно выехал вперед, долго всматривался и вслушивался в ночь. Ничто не подсказывало присутствия здесь людей. «Неужели обманул Гринька?», – со злостью подумал Кузьма.
Сзади подъехал Федя.
– Тут небольшая ложбинка, как тарелка… А в ней полно камней. Они, наверно, в этих камнях.
Кузьма слез с коня и пошел к отряду. Объяснил, как лучше действовать. Разделились на две группы: одна двинулась в обход слева, другая начала карабкаться по камням вверх, чтобы обойти ложбину справа; справа ложбина примыкала к горе с отвесным почти уклоном. Коней оставили под присмотром двух парней.
Стрельбу открывать договорились по выстрелу Кузьмы.
Он пошел с группой вправо.
Путь был трудный. Лезли по узкому карнизу уклона, цепляясь за выступы камней, за ползучие чахлые кустики. Вдруг сзади под кем-то сорвался большой камень и с треском полетел вниз, в ложбину. Сделалось тихо. Все замерли.
– Кто там? – спросил снизу сонный голос.
Тягучая, томительная тишина.
– Кто там? – спросили еще раз встревоженно.
Внизу прошумели шаги. Неразборчиво заговорили. Кто-то приглушенно кашлянул.
Кузьма, сжимая в руке наган, лихорадочно соображал: сейчас начинать или выждать? Внизу вспыхнул факел. Огонь начал приближаться к ним, вверх, освещая ноги в сапогах и замшелые валуны.
Кузьма выстрелил немного выше этих ног. Факел дрогнул, описал путаную кривую и покатился по земле. И сразу со всех сторон начали лопаться ружейные выстрелы. Долина загудела.
Снизу стали отвечать. То там, то здесь во тьме брызгали узкие стремительные огни. Вразнобой, сухо грохотали винторезы, гулко и дураковато бухали переломки большого калибра, редко пробивались собранно-четкие, тукающие винтовочные выстрелы.
Звонко, с надсадой тявкали узкоствольные ружья. Свистела дробь.
Кузьма стрелял из-за камня, ругаясь сквозь зубы. «Не так, не так надо было!… Черт их достанет там, за камнями! Не окружили… Могут уйти, если поймут, что та сторона свободна. А понять легко, потому что оттуда не стреляют».
– Федя! Зайдем с той стороны! – крикнул Кузьма. И тут же увидел, что его опасения сбываются: огоньки выстрелов внизу начали продвигаться именно в ту сторону.
– Уйдут! – заорал Кузьма. – Уходят! Братцы!…
Тахх! Tax! Тумм! Тахх! – гремели ружья.
– Пошли-и! Не давай им уходить! – Кузьма вскочил и, спотыкаясь, бросился вниз. Слышал, как сзади громко ломится Федя. Один Федя.
– Ну что-о?! – отчаянно закричал Кузьма тем, кто оставался наверху. – Что-о?!
Еще два парня спрыгнули вниз. Остальные постреливали из-за камней. Не очень хотелось выходить под выстрелы.
Другая группа не могла услышать – далеко.
«Провалили дело», – понял Кузьма, перебежками двигаясь вперед, стрелял по огонькам.
– Ушли! – крикнул ему на ухо Федя.
Кузьма перебежал к следующему камню, зарядил наган и снова начал стрелять. «Надо преследовать», – решил он.
Кто– то -человека три – из той группы тоже увязались за отступающими бандитами. «Правильно делают, – похвалил Кузьма. – Мы их замотаем к утру».
– Ушли, – еще раз с тоской сказал Федя. – У них там кони…
Кузьма чуть не застонал: заранее не угнали коней-то! Действительно, с той стороны горы у бандитов паслись кони.
Приученные к выстрелам, они не разбежались. Бандиты ловили их и группами рассыпались по тайге. Оставшиеся отстреливались. Их становилось все меньше. Наконец последний, часто стреляя, вскочил на коня и ускакал. Все. До обидного просто и быстро.
Кузьма сел на камень, закусил губу, чтоб стало больно. Хотелось зареветь, заорать на кого-нибудь. Но орать нужно было только на себя.
Пристыженные неудачей, злые и мрачные, собирались к лошадям. Сморкались, кашляли. Материли перепуганных коней. Подобрали двух раненых бандитов и поехали домой.
К рассвету были в деревне.
Кузьма расседлал коня, вошел в дом, разделся, завалился к стенке, за Клавдю, долго не мог уснуть.
– 34 —
Ночью в окно Егоровой избы несколько раз осторожно стукнули.
– Кто? – спросил Егор.
– Отвори.
– Макар?! – Егор открыл дверь. – Ты что, сдурел? Тебя же ищут!
– Огня не зажигай, – сказал Макар. Ощупью прошел к лавке, в передний угол, тяжело опустился. Вздохнул. – Марья дома?
– Дома, – откликнулась с кровати Марья.
– Здорово, Марья.
– Здравствуй, Макар.
– Заделай чем-нибудь окна… хочу посмотреть на вас, – попросил Макар.
Егор завесил окна: одно – одеялом, другое – скатертью со стола. Зажег лампу.
Макар сидел, навалившись боком на стол. В высоких хромовых сапогах, в крепких суконных брюках и в зеленой атласной рубахе, подпоясанной наборным ремешком, – красивый и бледный.
– Соскучился, – сказал Макар, устало улыбнувшись. – Как живете?
– Тебя ж поймать могут! – Егор невольно глянул на дверь.
– Не поймают, – Макар поднялся, достал из кармана какую-то золотую штуку, какое-то женское украшение на шею… Подавая Марье, качнулся – он был пьян. – На… подарок мой тебе. На свадьбе-то не подарил ничего.
– Господи!… Красивая-то какая! – Марья примерила золото на себя.
– Носи на здоровье. Дай закурить, Егор. Все есть, а вот табачок – не всегда, – закурил, сел, опять навалившись боком на стол. – Хорошую избенку срубили, я смотрю.
– Про отца-то слыхал?
– Что?
– Посадили ж его!
– Про это слыхал.
– От кого?
– Слыхал… – неопределенно сказал Макар.
Помолчали.
– Трепанули вас вчера, говорят?
– Взвозился, парень… упрямый, гад. Накроет.
– Ничего-о, – спокойно протянул Макар. – Поглядим, кто кого накроет.
– Дома не был?
– Нет. Как живете-то?
– Живем, – сказал Егор, нахмурился и нагнул голову. – Ничего.
– Наши как?
– Ничего тоже. У Кондрата жена померла.
– Царство небесное. Отмучился Кондрат.
– Плакал, когда хоронили…
– Ну… привык. Жалко, конечно. Засеяли все?
– Засеяли… что толку? Опять начнуть хапать.
Макар поднялся:
– Ну… я поеду. Дай табачку на дорогу.
Егор высыпал ему в карман весь кисет.
– Больше нету. Завтра рубить хотел.
– Хватит этого. Поехал, – Макар вышел.
Под окном тихонько заржал конь… Приглушенно прозвучал топот копыт по пыльной дороге. И все стихло.
– Жалко Макара, – сказала Марья. – Связался с этими…
Егор дунул в стекло лампы, лег на кровать с краю и только тогда сказал:
– Мне, может, самому его жалко.
– Дай твою руку под голову, – попросила Марья и приподнялась с подушки.
– Лежи, – недовольно сказал Егор.
Марья опустила голову.
– Неласковый ты, Егор.
Он ничего не сказал на это. Думал о брате Макаре. Марья с минуту наверно, лежала тихо, потом вдруг приподнялась и испуганным шепотом спросила:
– Егор!… А он иде его взял-то?
– Кого?
– Подарок-то! Может, он убил кого-нибудь да снял? А?
– Откуда я знаю…
– Тошно мнеченьки!… Как же теперь? Грех ведь!
– Лежи ты! – вконец обозлился Егор. – Не брала бы тогда.
– Так я откуда знала?… В голову не пришло. Куда теперь деваться-то с ним? Может, в речку завтра?… Он же задушит. На нем же кровь чья-нибудь…
– Отдашь завтра мне, я спрячу. А счас спи, не заполошничай.
Утром Агафья вошла в горницу к спящим Кузьме и Клавде. Толкнула Кузьму. Тот быстро вскинул голову.
– Что?
– Вышла сичас, а в дверях бумажка какая-то… На, прочитай.
Кузьма развернул грязный клочок бумаги. На нем химическим послюнявленным карандашом неровно и крупно написано:
«Отпусти отца. А то разорву пополам на двух березах. Таки знай.
Любавин Макар».
– Что там?
– Так… Ерунда какая-то.
– Я думала, святое письмо. У нас, когда церкву сломали, святые письма находили так же вот.
– Нет, тут что-то неразборчиво. Хулиганит кто-нибудь.
– Чего доброго, этих варнаков хватает. В прошлом годе чего удумали, черти. Вот наспроть нас домик-то стоит с зелеными ставнями…
– Ну.
– Там Фекла Черномырдина живет, старая девка. А она шибко жадная до всяких тряпок. Прямо, где увидит лоскуток, затрясется вся. Так они, охальники, додумались: наложили в цветастую тряпочку отброса разного и засунули в скворешню. А кончик тряпки выставили наружу, чтоб его видно было. Ну, встает утром Фекла, видит в скворешне этот лоскуток. «Тошно мнеченьки, – говорит, – какую красивую тряпочку-то скворушки принесли!» Подставила лесенку, поднялась и залезла рукой в скворешню-то… Ну, вляпалась, конечно. Так ругалась, так ругалась – на чем свет стоит.
– Хм… А кто это делает?
– Да ребята холостые. По целым ночам ходют, жеребцы, выдумывают, – Агафья вышла.
Кузьма вскочил с кровати, одеваясь, сквозь зубы сказал:
– Клюнул, Макар Емельяныч! Клюнул, дорогой! Я те разорву на двух березах!
– Ты что это ни свет ни заря соскочил? – спросила Клавдя.
– Надо.
Он ополоснулся на скорую руку, пошел к Феде в кузницу. «Смелый, гад» – думал про Макара. – Не предполагал я, что он так рано побывает здесь».
Проходя мимо недостроенной школы, Кузьма остановился. Долго глядел на нее. «Кончать надо строить, пока погода хорошая стоит. Это памятник тебе, дядя Вася».
Федя был в кузнице. Ковали с Гришкой.
– Выйди-ка на минутку, – позвал его Кузьма.
Вытирая на ходу руки о фартук, Федя вышел на улицу.
– Смотри,
