наших. Вечером съездим за ними.
Кузьма пошел в сельсовет.
Приехал он не один – в сельсовете сидел тот самый работник милиции, которого привозил Платоныч.
– Жена родила, – сообщил ему Кузьма.
– Девку… елки зеленые! – Кузьма сел к столу и рассеянно стал смотреть в окно.
– Где председатель-то? – спросил мужчина.
– Сейчас придет. Сына хотел…
Пришел Елизар, вопросительно уставился на приезжего.
– Здравствуйте, товарищ.
– Здравствуйте. В каком состоянии Егор Любавин?
– Ходит. Давеча видел – по ограде ходил.
– Для чего?
– Для дела. Не надо ничего говорить. Вызывают – и все, – работник милиции говорил молодым звучным голосом, короткими фразами, уверенно. Был он в том же костюме, в каком приезжал прошлый раз.
Елизар ушел.
– Сына, говоришь, хотел?
– Сына, – упавшим голосом сказал Кузьма; он сразу как-то устал. Он, конечно, обрадовался, но он так свыкся с мыслью, что у него будет сын Василий, так много думал об этом, что теперь несколько растерялся.
– Ну-у… уж ты совсем что-то скис, брат! На, кури.
Кузьма закурил. Попытался представить свою дочь… Усмехнулся.
– Ничего. Я так просто, думаю.
…Егор сильно похудел за эти несколько дней. Держался, однако, прямо. Смотрел спокойно, угрюмо.
Кузьма так и не привык к любавинскому взгляду; всякий раз, когда кто-либо из них смотрел на него, его охватывало острое желание сказать что-нибудь резкое, вызывающее.
– Садись, – сказал приезжий.
Егор сел.
Елизар, сообразив что-то, вышел.
Кузьма и приезжий внимательно смотрели на Егора.
– Ты убил Горячего? – неожиданно, в упор, спросил приезжий.
Не столько спросил, сколько сказал утвердительно.
Голова Егора дернулась, точно его кто позвал сзади.
«Он», – подумал Кузьма.
– Нет.
– Это чьи гильзы? – приезжий расставил на столе рядком четыре штуки.
Егор посмотрел на патроны, потом на следователя и на Кузьму, на душе у него стало немного веселее: он думал, что им известно больше.
– Не знаю. Может, мои, – у меня такой же калибр.
– Ты охотничал в среду? Перед тем, как захворать?
– Охотничал.
– Видел Горячего?
– Нет. Я не дошел до избушки… плохо стало, я вернулся.
– В кого же ты стрелял?
– В зайцев.
– Не попал, что ли?
– В одного попал, но испортил шкурку, не взял. А зачем это все?
– Ты четыре раза стрелял?
– Четыре.
– Так… – следователь уставился на Егора угнетающе долгим, насмешливым взглядом.
Егору снова сделалось не по себе, он лихорадочно вспоминал: четыре раза он стрелял или больше? Один раз промазал, потом попал, двумя выстрелами добивал Яшу в голову – четыре. Двумя добивал или тремя?
– Вспомнил?
– Что?
– Сколько раз стрелял?
– Четыре.
Следователь пружинисто выкинул свое тело из-за стола, рявкнул в лицо Егора:
– А пятый раз в кого стрелял?!
Это было так неожиданно, что даже Кузьма вздрогнул.
– Почему у тебя в кармане было пять патронов? Почему?! Ну?!
– Ты не ори, – негромко сказал Егор. Он заметно побледнел; момент был жуткий.
– В кого стрелял?!
– Не ори, понял! – Егора душили страх и злоба. – А то не погляжу, что ты власть. Нечего орать.
Шрам у Кузьмы багрово накалялся.
– В кого стрелял? – сквозь зубы, тихо спросил он. Он сам в эту минуту верил, что в полушубке Егора было пять патронов.
Егор не шевельнулся, только настороженно прихмурил глаза. Он отчетливо вспомнил ясное морозное утро, Яшу, его побелевшее, растерянное лицо… Выстрел. Негромкое: «Не губи, Егор». Еще выстрел. Потом еще. И еще. Откуда же их пять?
– У меня на полатях еще двадцать пять патронов, – что же, я за всех покойников отвечать должен? – Егор обретал уверенность. Поднял глаза на следователя. На Кузьму упорно не смотрел. – Забыл, наверно, в кармане – и все. А где он, пятый-то? – Егор кивнул на патроны.
Следователь прошелся по комнате, закурил.
Егор отдыхал от великого напряжения.
«Его вовсе и не было, пятого-то, – думал он. – Ах, сволочи!… Чуток не влопался».
За спиной Егора следователь поманил Кузьму, вышли в сенцы.
– Отпустим его, – негромко заговорил он. – Сделаем вид, что все кончилось. Потом продолжим следствие.
– Я думаю, это все-таки он.
– Мало мы слишком знаем. Думать – одно, а… Пойдем. Извинись для блезиру… Надо успокоить его.
– Нет уж, сам извиняйся.
Вошли в избу.
– У меня один вопрос к тебе, – как ни в чем не бывало, добродушно заговорил следователь, – не знаешь, у Горячего не было врагов среди охотников с гор?
Егор не сразу ответил. Молчал, думал: «Подвох какой?».
– Не знаю. Может, в тайге встречались…
– Ну ладно, – легко примирился следователь. – Иди. Извини нас.
Егор спокойно поднялся, медленно пошел к выходу. В дверях излишне низко склонил голову, чтоб не удариться о притолоку.
«Ослаб, – подумал он, спускаясь с высокого сельсоветского крыльца, ноги дрожали. – Ослаб совсем».
– Где председатель-то твой? – спросил приезжий. – Позови, я ему передам… А то еще заартачится.
Кузьма нашел Елизара в соседней избе.
– Пошли, с тобой поговорить хотят.
– Про чо? – испугался Елизар.
– Скажут.
Елизар подозрительно посмотрел на Кузьму, пошел неохотно.
– Собери в субботу на сходку всех нелишенцев, – заговорил сразу приезжий.
Но Елизар перебил:
– В субботу – баня, черт их вытянет.
– Ну, в воскресенье.
– Мгм, так…
– Будут тебя переизбирать.
– Понимаю, – Елизар нисколько не удивился. – Его, да? – показал на Кузьму. – А мне какое место?
– Дело покажет. Я только передаю… В общем, приедут к вам два товарища из укома. Встретите.
– 8 —
Шел Егор из сельсовета и упорно думал: почему сразу вызвали его? Все сделано было аккуратно. В чем же дело? В чем дело?… И вдруг пришла догадка: проболтался в бреду. Когда бредил, наверно, поминал Яшу. А эта учительша слышала… тварь глазастая. Ее нарочно подослали.
Он завернул к своим.
– Эк тебя перевернуло! – заметила мать. – Не рано поднялся-то?
– Ушел куда-то. Не знаю, – Михайловна опять принялась месить тесто.
Егор сел на припечек, закурил. Стало отчего-то тоскливо – пусто было в родительском доме.
– Не хворает парнишка-то? – спросила мать.
– Нет пока.
– У Авдотьи Холманской запоносила девчонка. Говорят, поветрие ходит. Если прохватит, поите черемуховым отваром. У Маньки-то нет, наверно, черемухи? Пусть придет, я дам.
– Кондрат бывает здесь?
– Редко. С Феклой анадысь зашли посидели… Не любит наш ее чегой-то. Зря, – баба хорошая, работящая.
– Он всех их не любит, – Егор бросил в шайку недокуренную папироску, поднялся. – Не придет скоро, однако. Он не загулял?
– Нет вроде. А там бес его знает.
На крыльце заскрипели знакомые шаги. Зашуршал по валенкам березовый веник.
– Вон он… идет.
Емельян Спиридоныч вошел раскрасневшийся с мороза. Долго раздевался, кряхтел.
– Моро-оз, язви тя в душу! До костей пробирает. Скотине давала?
– Давала, – откликнулась Михайловна.
– Сейчас поболе давать надо. Такой навалился, черт те что… Воробьи падают. Поправился? – обратился к сыну.
– Поправился.
– Заходил к тебе раза два… Думали уж, каюк пришел. А чего училка около тебя сидела?
Егор нахмурился, полез за кисетом.
– Пойдем в горницу, поговорить хочу.
Отец искоса, вопросительно глянул на сына, прошел в горницу.
– Вызывали сейчас в сельсовет, – сказал Егор, прикрывая за собой дверь.
– Зачем?
– Думают, я убил Яшку.
Емельян опять внимательно посмотрел на сына.
Егор присел на подоконник.
– Ну? – спросил отец.
– Допросили.
– А ты что?
– Что? Ничего.
– А почто сразу к тебе пришли?
– А я откуда знаю? Патроны какие-то нашли в полушубке, привязались. Я в тот день тоже на охоте был.
– А Яшку видал? На охоте-то?
– Стречались, – уклончиво ответил Егор, не выдержав отцовского откровенного взгляда.
– А больше ничего? Кромя патронов-то, ничего больше не нашли?
– Ничего не нашли.
– Посылай их подальше. Нет такого закона, чтобы зазря клепать на человека.
– Ты, когда был у меня, не слышал, я бредил?
– Нет вроде. Не помню. А что?
– Сидела там эта городская… Боюсь, не слыхала ли она чего.
– У Маньки-то не спрашивал?
– Нет, я только сейчас подумал про это.
– А чего она там сидела? – опять поинтересовался Емельян Спиридоныч.
– Черт ее душу знает! Я думаю, ее подослали.
Емельян Спиридоныч долго молчал, посасывая рыжую усину… Сплюнул, полез за кисетом.
– Жись, мать ее… – и вдруг пришла ему в голову такая мысль: – Вот чего: прикинься опять хворым, она, эта училка, снова придет, а ты турусь чего попало. Про хлеб скажи… Поговаривают, ишо будут нас облагать, сверху налогу. А я налог не отвез. Придут скоро. Налог, конечно, придется отвезти, а этот я зарыл. Под баней. Чижало догадаться, но все же… опасно. А ты, когда туруситъ-то будешь, дык вроде под пол мне советываешь. А я вроде не соглашаюсь – в завозню велю. Вроде ругаемся с тобой. Пусть тогда роются. Нету, – и все – съели.
– Не получится у меня, – с сомнением сказал Егор, удивляясь про себя отцовской хитрости.
– А тут же, – продолжал увлеченный Емельян Спиридоныч, – брякни насчет Яшки: мол, не убивал я его, чего зря привязались!… Нет. Вроде опять со мной говоришь: жалуйся мне, что на тебя такой поклеп возводют, – старик даже устал от таких вывертов, но был доволен.
– Не получится, – еще раз сказал Егор.
– Получится! Чего тут не суметь-то? Только не все подряд рассказывай, а вперемежку. А то догадаются.
Егор ушел от отца с нетерпеливым желанием немедленно увидеть учительницу.
Марья подрубала топором ледок на крыльце.
– Давеча чуть не брякнулась, – сказала она. – Наросло черт те сколько.
– Пойдем в избу, – буркнул Егор.
Марья положила топор, вошла в избу с недобрым предчувствием.
– Я хворый турусил или нет?
– Турусил чего-то…
– Ну и что?
– Чего ты?
– Что говорил-то? – почти крикнул Егор.
– Господи, чего ты орешь-то? Неразборчиво было… Да я и не слушала.
– А эта… твоя слушала? Учительша-то?
– А я откуда знаю! Она тут много раз одна оставалась. Может, слушала.
Егор с ненавистью глянул на жену.
– Не можешь, чтоб кого-нибудь не тащить в дом.
– Господи!… Да она ко всем ходит читать. А когда ты захворал, она сказала, что умеет выхаживать. Училась, говорит, этому делу. Спасибо надо…
– Вот что, – оборвал Егор. – Призови ее счас, а сама куда-нибудь выйди…
– Зачем это?
– Надо! Не разговаривай много!
Марья пошла к учительнице.
…Галина Петровна пришла сразу.
– Здравствуйте!
Егор молча кивнул.
– Как вы себя чувствуете?
– Где Манька-то? – спросил Егор, чувствуя, что скоро может сорваться; особенно злили большие, чистые глаза девушки. «Сука… Святая».
– Она сказала, что зайдет на минутку к соседям, – Галина Петровна присела на табуретку. – А почему вы ее так – Манька?
– Я слышал, что тебе надо уехать отсюда, – негромко заговорил Егор. – Пока живая. А то у нас тут… есть
