коленки. Приходили какие-то полуграмотные дяди с красными лицами, похохатывали… Кажется, все они что-то где-то приворовывали, перепродавали – денег было много. Часто пили дорогой коньяк, пели. Молодые были все модно одеты, пели заграничные песни, обсуждали заграничные фильмы, млели, слушая записи Ива Монтана. Краснорожие дяди в основном налегали на коньяк.
Глубоко русская душа Ивлева горько возмутилась. Между ним и этими людьми сразу завязалась нешуточная война.
Через пару недель грянула бестолковая, крикливая свадьба.
Много пили, смеялись, острили. Упившись, забыли иностранные песни и, потные, развинченные, взявшись за руки, пели хором:
Лиза, Лиза, Лизавета!
Я люблю тебя за это!
И за это, и за то —
Ламца– дрица-ом-ца-ца!…
Некто, с лицом красного шершавого сукна и с вылинявшими глазами, все время пытался бить посуду. Его держали за руки и объясняли:
Одна пышногрудая девица переплясала трех пучеглазых парней, вышла на четвертого и свалилась с ног. Взрыв хохота, визг… А девица – лежит. Потом поняли: с девицей плохо. Вынесли на улицу, на свежий воздух.
То и дело то в одном углу, то в другом пытались драться.
Мария и в этой навозной хляби была на удивление красивой. Она распустила по плечам тяжелые волосы, засучила рукава кофточки и, улыбаясь, ходила такая среди гостей, дурачилась. Ей нравилась эта кутерьма. Сильная натура ее требовала большой работы, но не найдя ее, она спутала силу свою, оглушила. Когда она плясала, то так бессовестно и с таким искусством играла телом своим, что у юнцов-молокососов деревенели от напряжения лица. Ивлев в такие минуты особенно остро любил ее. И ненавидел.
Когда наплясались, когда вконец очумели и просто так орали за столом, один кряжистый дядя, по фамилии Шкурупий («шурупчик»; как называли его), пьяный меньше других, хитрый и жадный, очевидно, организатор подпольных махинаций, ласково глядя на Ивлева, – он не без оснований побаивался его, ибо этого прохиндея Ивлев ненавидел особенно люто, – застучал вилкой по графину.
– Ти-ха! Сичас жених споет! Просим!
Откуда он взял, что жених поет, непонятно.
На жениха, вообще-то, не обращали внимания, не замечали его. А тут посмотрели – действительно, сидит жених.
– Давай! Э-э!… Жених споет! Урра-а!… Хэх…
Кто– то не понял, в чем дело, и заорал:
– Горько-о!
Кто– то насмешливо продекламировал:
– Вот моя дяревня, вот мой дом родной…
– Да ти-ха! – опять закричал Шкурупий. – Просим жениха!
Когда заорали, Ивлев заметно побледнел и, стиснув зубы, сидел и смотрел на всех нехорошими, злыми глазами.
– Жени-их!… – стонала своенравная свадьба.
Мария посмотрела на Ивлева, подошла к нему, положила на плечо горячую руку, сказала негромко и требовательно:
– Спой, Петя.
Человек с вылинявшими глазами пробрался к ним, облапал Ивлева сзади и, обдавая горячим перегаром, заговорил в ухо:
– Есенина знаешь? Спой Есенина, а! – и крикнул всем: – Сейчас Есенина, вы! – его не услышали.
Ивлев сшиб со своего плеча тяжелую руку краснолицего, встал и вышел на улицу.
Был тусклый вечер, задумчивый и теплый. Кропотливо, въедливо доделывала свое дело на земле осень. Это – двадцать шестая в жизни Петра Ивлева, самая нелепая и желанная.
Он ушел в дальний конец ограды, сел на бревно, уперся локтями в колени, склонил голову на руки, задумался… Собственно, дум никаких не было, была острая ненависть к людям, визг, суетню и топот которых он слышал даже здесь.
Из дома кто-то вышел… Ивлев вгляделся, узнал Марию, позвал:
– Маша!
Она подошла, присела на корточки перед ним.
– Ну, что?
– Этот бардак надо разогнать. Пусть догуляют сегодня и забудут сюда дорогу.
Мария не сразу ответила.
– Мне весело с ними, – нехотя сказала она.
– Неправда, ты просто от скуки бесишься.
Мария опять долго молчала.
– С тобой-то не веселее, Петя.
Ивлева передернуло от ее слов, он пытливо уставился ей в глаза.
– Серьезно, что ли?
– Серьезно.
– Тэкс… – он не знал, что говорить. Решил быть тоже спокойным. – И сколько же мы с тобой прожили?
– Две недели.
– С месяц протянем или нет, как думаешь?
– Не знаю.
Ивлева слегка начало трясти, хмель вылетел из головы – спокойствие Марии было неподдельное, страшное.
– Ты что говоришь-то? Ты думаешь?
Мария вздохнула, уронила голову ему на колени, сказала, как говорят глубоко прочувствованное, пережитое:
– Опротивело мне все. И никого я не люблю, и ничего не хочу… На все наплевать.
Ивлев растерялся.
– Выпила ты лишнего. Я сейчас пойду выгоню всех, а ты ляжь…
– Не в этом дело… Я устала.
«От чего? – изумился про себя Ивлев, но сказать это вслух не решился. И подумал про тех, в доме: – Довели, сволочи, закружили».
– Побудь здесь, я сейчас приду.
– Куда ты?
– У меня спичек нет. Пойду прикурю.
Мария села на бревно, склонилась, как Ивлев, на колени…
Ивлев вошел в дом, оставил дверь распахнутой.
– Так! – громко обратился он ко всем, – собирайте шмотки и вытряхивайтесь отсюда. Немедленно!
Те, кто услышал это, остановились, замолчали, с любопытством смотрели на него. Большинство не слышало приказа.
– Я кому сказал?!! – заорал Ивлев. – Уходите отсюда! И больше чтобы ни одна скотина не появлялась в этом доме.
Теперь его слушали все. Прямо перед ним стоял без пиджака краснолицый дядя с вылинявшими глазами. Он первый заговорил:
– Ты на кого это орешь? – спросил он довольно трезво. – А? Вошь, ты на кого орешь? Ты чье сегодня жрал-пил? А?
– Кирилл! – предостерегающе сказал Шкурупий.
Кирилл двинулся на Ивлева.
– Ты на кого это, сопля, голос возвысил? Ты…
Ивлев, не дожидаясь, когда набычившийся Кирилл кинется на него, сам выступил вперед, хлестко и точно дал ему в челюсть. Кирилл, взмахнув руками, мешком стал падать назад. Его подхватили. И сразу, как по команде, на Ивлева бросились четыре человека – так дружно бросаются на постороннего, на лишнего в чужом пиру. Ивлев отпрыгнул в сторону, к кровати, сорвал со стены ружье, взвел курки…
– Постреляю всех, гадов, – сказал он негромко.
Четверо наскочивших попятились от ружья. Зато Кирилл, очухавшись, попер на Ивлева. Его схватил сзади Шкурупий… Кирилл стал вырываться. Шкурупий отпустил его и, развернувшись, ахнул кулаком по морде. Кирилл опять мешком рухнул на пол.
– Пошли, действительно… Поздно уже, – спокойно сказал Шкурупий, глядя на Ивлева маленькими пронзительными глазами. – Спасибо, хозяин, за угощение.
«Этот припомнит мне», – подумал Ивлев.
Пока разбирались с одеждой, пока одевались, Ивлев стоял в сторонке с ружьем, сторожил движения парней. Гости одевались молча. Только кто-то хихикнул и сказал негромко:
– Весело было нам.
И тут вошла Мария. Остановилась на пороге, пораженная диковинной сценой. Смотрела на мужа, ничего не говорила, только побледнела. Потом тоже оделась и ушла вместе со всеми. Кирилла увели силой. Ивлев остался один.
Потянулась бесконечная ночь. Ивлев сперва ходил по комнате, мычал и думал: «Придешь, никуда не денешься. Подумаешь, – обидел сволочей».
Потом стало невмоготу. Сел к столу начал пить. Решил напиться и уснуть. Но сколько ни пил – не брало. Только на сердце становилось все тяжелее и тяжелее.
– О-о!… – взвыл он, встал, опять начал ходить.
«Неужели совсем ушла? Неужели не придет?».
Взял ружье, заглянул в казенник – ружье было не заряжено. Он полез под кровать – там в старом чемоданишке лежали патроны. Для чего-то захотелось зарядить ружье. Достал патроны, зарядил оба ствола…
«Зачем?», – остановился посреди комнаты.
В сенях послышалась какая-то возня. Ивлева как током дернуло… Выскочил из комнаты – в сенях стояла та самая девица, с которой давеча стало плохо. Шарила руками по стене – искала дверь. Ивлев прислонился спиной к косяку, смотрел на нее.
– Что? – спросила девица.
– Очухалась?
– А где все?
– Ушли. Крепко же ты нарезалась, милая.
Девица прошла в комнату, оглядела себя при свете.
– Все ушли?
– Все, – Ивлев повесил ружье на стенку; тут только девица обратила внимание, что хозяин стоял с ружьем. Вопросительно уставилась на него.
– Опохмелиться хочешь? – спросил Ивлев; ему стало немного легче. – Голова-то болит, небось?
– Ты что, стреляться хотел?
Ивлев, не отвечая, налил ей водки, себе тоже.
– Давай.
– Что-нибудь случилось?
– Нет.
– Драка была?
– Да нет, ну тя к дьяволу! Не знаю я ничего. Я тоже пьяный был.
Девица выпила, сморщилась, завертела головой… Ивлев сунул ей огурец, она оттолкнула его.
– Эхх… – Ивлев покачал головой. – Вот бить-то некому!
Девица села на стул, глубоко вздохнула и сказала облегченно:
– Лучше стало.
– Неужели не стыдно так жить? – спросил Ивлев серьезно. – Или тут уж про совесть говорить не приходится?
Девица посмотрела на него, как на стенку – безучастно.
– Ты думаешь, Мария тебя любит? – улыбнулась, губы толстые, чувственные, осоловелые глаза поражают усталостью и покорностью, щеки толстые – так и хочется нахлестать по ним. – Можешь не волноваться – не любит.
– Заразы вы!… – с дрожью в голосе громко сказал Ивлев, сорвался с места и заходил по комнате. – Поганки вы на земле, вот кто! – остановился перед девицей. – Натянула шелк на себя! Дрыгать ногами научилась!… – Ивлев побелел от ярости, но слов, убийственно точных, разящих слов не находил. Срывались оскорбительные, злые, пустые, в сущности, слова. – Ну что вот ты сидишь, пялишь глаза?! Что?… Что ты поняла в жизни – жрать! Пить! Ложиться под кого попало!… Сопли пускать на заграничных фильмах! Эх, вы… – он сразу как-то устал – понял, что никому ничего не докажет: как смотрела она пустыми глазами на свет белый, так будет смотреть, не мигая, как берегла свою тучную глупость, так будет беречь и дальше – пока способна будет волновать пышной грудью и белыми коленками. Потом станет «умной», найдет терпеливого дурака и сядет ему на шею. – Будь моя воля, я бы вас загнал за Можай. Вы бы станцевали у меня.
Девица презрительно и спокойно смотрела на Ивлева.
– Марию не лапайте! – опять повысил голос Ивлев. – Она вам не чета. Я вас отучу от нее.
– Посмотрим.
– Посмотрим! Я вас каленым железом выжгу из города. Вы же воруете, гады, я же знаю. Эти мордастые воруют, а вы сбываете. Скоро эта лавочка закроется.
– Сколько время сейчас? – холодно спросила девица.
– Не знаю. Утро, – Ивлев кивнул на окно.
– Мария с ними ушла?
Ивлев не ответил, взял свою водку, выпил. Напомнили о Марии, и у него опять заболела душа.
Девица поднялась, поправила волосы, нашла на кровати свою шляпку… Остановилась на пороге, перед тем как выйти.
– Насчет этой лавочки… это доказать надо, а то…
– Что?
– Ничего! Нечего зря на людей говорить.
– А я и не говорю на людей, я на паразитов говорю.
– Вот так. А то быстро заткнут рот.
– Иди отсюда, выползай, – негромко, сквозь зубы сказал Ивлев.
Девица вышла.
…Мария пришла на другой день, к вечеру.
Ивлев прибрал в комнатах, перемыл посуду, выветрил тяжелый запах…
