отсюда, пока светло».
Когда Иван подошел к ним, они сидели на лавочке и молчали.
– Что? – спросил Иван.
– Не вышло дело, – сказал Расторгуев. – Он хочет и рыбку съесть и…
У Ивана упало сердце.
Пашка вскинул голову.
– Давай так, – заговорил он, – семь тыщ…
– Руби сам за семь тыщ. Мне надо шестерых плотников на неделю брать, мне надо им харч ставить, надо заплатить да еще напоить в конце.
Пашка встал, сказал Ивану:
– Пойдем пройдемся малость. Машина пока пусть здесь постоит.
– Пусть постоит, – согласился Расторгуев.
Пошли по улице, заспорили негромко.
– Что ты делаешь! – начал Иван. – Ты что, не хочешь…
Пашка сделал рукой успокоительный жест.
– Спокойствие. Все будет в порядке. Никуда он от нас не уйдет. Походим по домам, приспросимся. Если дешевле не рубят, значит, отдадим восемь.
Зашли в три дома, поговорили с хозяевами: цена, в общем, нормальная. А если Расторгуев соглашается еще срубить баню и помочь сплотить плот – это совсем по-божески.
– Ну вот, – сказал Пашка, – пойдем теперь окончательно договариваться. Только ты не встревай.
Расторгуев колол в ограде дрова.
– Значит, так: семь с половиной – и дело в шляпе, – сказал Пашка.
– Не-е, – Расторгуев хэкнул – развалил огромную чурку пополам. – Руби сам за семь с половиной.
– Сгниет у тебя заготовленный лес. Кто же сейчас, осенью, приедет дом заказывать, ты подумай? Это уж я – женюсь, поэтому мне приспичило. Нормальные люди с весны строятся.
Это были разумные слова. Расторгуев промолчал, опять хэкнул – развалил еще одну чурку.
– Как?
– Лишние разговоры, – сказал Расторгуев, нацеливаясь колуном в чурку. – Сказал – значит все.
– Поехали, – решительно заявил Пашка. – Проедем в другую деревню.
Расторгуев бросил колун, вытер рукавом рубахи вспотевший лоб.
– Семь восемьсот. Это вообще-то называется грабеж средь бела дня. Я еще таких заказчиков…
– Тьфу!… – Расторгуев, обессилевший, сел на дровосеку. – Черт с тобой: семь семьсот – и пойдем магарыч пить.
– Все, – сказал Иван. – Согласны. Вы тут до второго потопа будете торговаться. Семь семьсот.
– Магарыч с тебя! – Пашка показал пальцем на Расторгуева. – Я первый сказал.
Иван захохотал; даже Расторгуев усмехнулся и покачал головой.
– Ты, парень, не пропадешь.
Выпили самогона, разомлели…
– Переночуем? – предложил Иван.
– Давай.
– Могу вас с собой взять переметы ставить. Потом получим сплаваем.
– Никогда не видел? – спросил Пашка брата.
– Что?
– Как лучат?
– Нет.
– Поплывем.
Переметы Расторгуев раскинул на той стороне, против деревни. А лучить завелись далеко вверх.
Причалили к берегу. Расторгуев закурил и стал налаживаться. На носу долбленной лодки укрепил «козу» – приспособление, напоминающее длинную тонкую руку с растопыренными пальцами. В «козу» – меж «пальцев» – аккуратно наложил смолья, подточил подпилком острогу, выплюнул в воду окурок, сел, закурил новую.
– Подождем – пусть стемнеет получше.
Тишина навалилась на реку и на ее берега. Ни собака не взлает, ни телега не скрипнет, никто нигде не кашлянет, не засмеется… Тишина. Гнетущая, сосущая душу тишина. Только шипит в камнях вода.
– Как вы тут живете! – негромко воскликнул Пашка. – С ума же сойти можно.
– Почему это? – не понял Расторгуев.
– Дико. Тишина, как в гробу…
– Привычка. Я сейчас в шумном месте неделю не вынесу – голова начинает болеть.
– А молодые-то есть в деревне? Девки, ребята…
– Молодые уходют. Есть четыре молодых мужика, так им уж теперь трогаться никуда нельзя – семейные.
– Ну и жизнь!…
– Поплыли с богом. Ты на корму садись, – распорядился Расторгуев, подавая Пашке кормовое весло, – а ты, – к Ивану, – посередке, на досточку вот. И не шуметь. Ты будешь… Как тебя зовут-то?
– Павел Ефимыч.
– Вот… Ты, значит, будешь держать ближе к берегу, старайся, чтоб лодку не отуряло.
– Знаю.
– Вот.
Расторгуев поджег смолье, взял острогу, стал в носу. Замер.
Тихонько заскользили по воде. Смолье быстро разгорелось, ночь придвинулась плотнее, стало еще тише.
– Вот туда смотри, – шепнул Пашка брату и показал рукой на воду сбоку от огня.
Расторгуев стоял на носу, как древний варвар: отблески света играли на его бородатом лице, на голой волосатой груди… Он казался сзади огромным. Косматая голова усиливала это впечатление.
Вдруг Иван увидел, как из тьмы, из-под лодки, в круг света выплыли две прямые темные стрелки. И замерли. Расторгуев стал медленно поднимать острогу. Пашка толкнул ногой Ивана. Иван, боясь пошевелиться, смотрел на темные стрелки, ждал.
Расторгуев мучительно долго поднимал острогу… Потом он резко качнулся вперед, вода коротко всхлипнула… Одна стрелка мгновенно исчезла, вторая забилась на остроге. Расторгуев присел, выхватил рыбину из воды и стряхнул в лодку. Рыбина начала подпрыгивать вровень с бортами.
– Ломай ей лен! – заорал Пашка.
– Какой лен? – Иван пытался поймать рыбину и никак не мог: она была скользкая от крови.
Пашка бросил весло, упал на рыбину, схватил ее и сломал хребет около головы – лен. Рыбина перестала биться.
– Теперь опять тихо, – велел Расторгуев.
Опять ровно заскользили вниз по реке. И почти сразу в круг света выплыла длинная узкая стрела… Блеснула на развороте серебряным боком и замерла. Только чуть заметно шевелились прозрачные плавники – рыбина подвигалась вниз по течению вместе со светом.
«Ну, не дура ли!», – изумился Иван.
Опять Расторгуев стал медленно поднимать острогу… Опять качнулся; всхлипнула вода, взбурлило в глубине, и острогу повело в сторону. Расторгуев присел, рванул острогу вверх… Рыбина трепыхнулась в воздухе, шлепнулась в воду и исчезла. Пашка застонал на корме, а Расторгуев тихонько эаматерился. Иван так вцепился в борт, что пальцы заныли.
– На полпуда, не меньше, – сказал Пашка.
– Тихо! – скомандовал Расторгуев.
…Пока доплыли до деревни, закололи еще две хорошие рыбины – килограммов на восемь в общей сложности.
– Ничего, – сказал Расторгуев. – Завтра уха будет на похлебку!
Он ушел домой, а братья задержались на берегу у лодки. Закурили.
– Весь день я про этот дом думаю, Паша, – признался Иван. – Охота пожить как следует.
Пашка зажигал спички и гасил их в воде; спички гасли с приятным коротким звуком «чк».
– Сделаем, чего же… Мне тоже, в общем-то, не мешает насчет семьи подумать: двадцать пять скоро. Вся трудность теперь – жена.
– Ну а что с Майей-то?
– Та-а… крутит носом. Высшее образование губит их здорово.
– А нравится?
– Нравится, – не сразу ответил Пашка. – Но, по-моему, пустые хлопоты.
Почему Иван не мог думать о себе так плохо? На что он, собственно, надеялся? Он сам не знал. Не думалось плохо, и все тут.
– Но ты не вешай голову, – посоветовал он Пашке.
– Я не вешаю. Зло берет только: что я, хуже какого-нибудь задрипанного учителя, что ли?
– Это штука сложная, – философски заметил Иван.
– Пошли спать, – сказал Пашка.
Легли на сеновале. Иван долго не мог заснуть – думал о доме.
«Надо начинать жить, надо начинать», – думал он.
Обсуждение вопроса о переводе Верх-Катунского колхоза «Заря коммунизма» в совхоз затянулась. Устали.
Выступает – в третий раз – председатель этого самого колхоза, толстый короткий человек с белыми веселыми глазами. Ласково смотрит куда-то мимо членов бюро и тихим голосом торопливо говорит:
– Я вас перестану уважать всех, если вы не поймете здесь одной простой вещи: пре-жде-вре-менно. Я сейчас докажу. Первое: база. Второе: база. Третье: опять база же. А базы нет.
– Не устраивай клоунаду, Кречетов. Что ты задолдонил одно: база, база. Наша база – техника.
– Вот! – обрадованно воскликнул Кречетов; он всякий раз открыто радовался репликам с мест – они давали ему возможность говорить и говорить без конца. – Давайте порассуждаем. Техника? Правильно. Согласен. У вас есть техника, и у меня есть техника… Так?
– Короче, Кречетов, – попросил Родионов.
– Хорошо. Значит, так, я считаю: не-об-хо-ди-мо расширить производство. Надо выстроить фермы, – Кречетов стал загибать пальцы, – ремонтную мастерскую, какой-нибудь, хоть небольшой, кирпичный заводишко, автопарк, пару, самое малое, столовых, и так далее, и так далее. Переведи нас сейчас с нашей базой в совхоз, большинство людей будут сидеть зимой сложа руки. Умно это? Нет. По-хозяйски? Нет. Мы же сразу залезем в государственный карман – раз. Дальше: колхозники сейчас начали строиться. Хлеба зарабатывают много, деньги даем… Ну, не секрет, что тут им крепко помогает и их личное хозяйство. Это неважно. Пусть хоть обстроятся. А то в совхоз-то переведемся, а как жили в кособоких халупах, так и будем – это уже позор нашему государству будет. Мы до этого не должны допустить. Значит, пускай хоть сейчас нажимают – строятся. А мы тем временем постепенно будем готовить базу для совхоза. Все наши денежки сейчас на капстроителъство пустим. Я же за совхоз! Я руками и ногами за совхоз, но я еще раз говорю: для нас это преждевременно. Ферму мы заложим, кирпичный завод уже заложили… Дайте нам еще три-четыре года, и мы потом сами скажем: теперь можно. А равнять, например, ваше районное село с нашим глупо. Вы на всем готовом организовали совхоз. Да и то вам сейчас несладко. Так что вот мое предложение: с совхозом подождать, но нацелиться.
Встал Ивлев, заговорил решительно:
– Все правильно и все неправильно, – вытащив из кармана авторучку, взял в руку, как нож, привычка такая. – Колхоз «Заря коммунизма» надо переводить в совхоз. Я хоть и недавно здесь, но знаю, что в большом колхозе, на базе которого организовали один из первых совхозов, тоже не было механизированных ферм, тоже не было автопарка, а теперь есть. Выстроили. Тоже не было такой реммастерской, а теперь есть. Выстроили.
– За чей счет? – вежливо спросил Кречетов.
– За государственный.
Кречетов посмотрел на всех, улыбнулся.
– Не улыбайся, Кречетов. Мы не последний год живем – рассчитаемся. А ты будешь пять лет строить свой кирпичный завод и так и не достроишь его. Зато твои колхозники будут круглый год торчать на базаре, в городе, будут закладывать крестовые дома – и плевали они на твою базу. Ты нацелиться-то нацелился, но не туда малость. Я понимаю, у тебя сейчас ни горя, ни заботы: план выполняешь, колхозники не жалуются…
– А что еще требуется?
– А я что делаю?
– Ты, в основном, хочешь спокойной жизни. Жиреть хочешь.
– Спасибо на добром слове.
– Ты говоришь: совхознику нечего будет делать зимой. А колхозник что у тебя зимой делает? Занимается собственным хозяйством. Он хочет строиться, хочет богатеть – все понятно. Я тоже за то, чтобы он был зажиточным, но вместе со всеми, со всем народом. Вот когда он будет совхозник и когда ему нечего будет делать зимой, тогда он придет к
