Кино – раз в неделю. Представляете?
– А вы работали там?
– Да! Знаете, заставили возить на быках этот… – Лида сконфуженно морщилась, – ну, поля удобряют…
– Навоз?
– Да. А быки такие вредины! Им говоришь: «но!», а они стоят, как идиоты. Ребята у нас называли их Му-2. Ха-ха-ха… Я так нервничала (она произносит нерьвничала) первое время (перьвое время), вы себе не представляете. Написала папе, а он отвечает: «Что, дуреха, узнала теперь, почем фунт лиха?» Он у нас шутник ужасный. У вас есть сигаретка?
…Встречали Лиду отец, мать и две тетки. Лида бросилась всех обнимать… Даже всплакнула.
Все понимающе улыбались и наперебой спрашивали:
– Ну как?
Лида вытирала пухлой ладошкой счастливые слезы и несколько раз начинала рассказывать:
– Ой, вы себе не представляете!..
Но ее не слушали – улыбались, говорили сами и снова спрашивали:
– Ну как?
…Увидев свой дом, Лида бросила чемодан и, раскинув белые рученьки, побежала вперед.
Сзади понимающе заговорили:
– Вот оно как – на чужой-то сторонушке.
– Да-а, это тебе… гляди-ка: бежит, бежит!
– И ведь ничего не могли поделать: заладила свое: поеду, и все. «Другие едут, и я поеду», – рассказывала мать Лиды, сморкаясь в платок. – Ну вот, съездила… узнала.
– Молодежь, молодежь, – скрипела тетя с красным лицом.
Потом Лида ходила по комнатам большого дома и громко спрашивала:
– Ой, а это когда купили?
– Этой зимой еще, перед Новым годом. Полторы тыщи стало.
Пришел молодой человек с книжками и с множеством значков на груди – новый квартирант, студент.
Их знакомил сам отец.
– Наша новаторша, – сказал он, глядя на дочь с тонкой снисходительной усмешкой.
Лида ласково и значительно посмотрела на квартиранта. Тот почему-то смутился, кашлянул в ладонь.
– Вы в каком? – спросила Лида.
– В педагогическом.
– На каком факе?
– На физико-математическом.
– Будущий физик, – пояснил отец и ласково потрепал молодого человека по плечу. – Ну вам небось поговорить хочется… Я пошагал в магазин. – Он ушел.
Лида опять значительно посмотрела на квартиранта. И улыбнулась.
– У вас есть сигаретка?
Квартирант вконец смутился и сказал, что он не курит. И сел с книжками к столу.
Потом сидели родственным кружком, выпивали.
Студент тоже сидел вместе со всеми; он попробовал было отказаться, но на него обиделись самым серьезным образом, и он сел.
Отец Лиды – чернявый человек с большой бородавкой на подбородке и с круглой розовой плешиной на голове, с красными влажными губами, – прищурившись, смотрел на дочь.
Потом склонялся к квартиранту, жарко дышал ему в ухо, шептал:
– Ну, скажите, если уж честно: таких ли хрупких созданиев посылать на эти… на земли? А? Кого они агитируют! Тоже, по-моему, неправильно делают. Ты попробуй меня сагитируй!..
Глаза его маслено блестели.
Он осторожно икал и вытирал губы салфеткой.
– А таких зачем? Это ж… эк… это ж – сосуд, который… эк… надо хранить. А?
Молодой человек краснел и упорно смотрел в свою тарелку.
А Лида болтала ногами под столом, весело смотрела на квартиранта и, капризничая, кричала:
– Ой, ну почему вы мед не кушаете? Мам, ну почему он мед не кушает!
Студент кушал мед.
Все за столом разговаривали очень громко, перебивали друг друга.
Говорили о кровельном железе, о сараях, о том, что какого-то Николая Савельича скоро «сломают» и Николай Савельич получит «восемнадцать метров».
Толстая тетя с красным носом все учила Лиду:
– А теперь, Лидуся… слышишь? Теперь ты должна… как девушка!.. – Тетя стучала пальцем по столу. – Теперь ты должна…
Лида плохо слушала, вертелась, тоже очень громко спрашивала:
– Мам, у нас сохранилось то варенье, из крыжовника? Положи ему. – И весело смотрела на квартиранта.
Отец Лиды склонялся к студенту и шептал:
– Заботится… а? – И тихо смеялся.
– Да, – говорил студент и смотрел на дверь. Непонятно было, к чему он говорит это «да».
Под конец отец Лиды залез ему в самое ухо:
– Ты думаешь, он мне легко достался, этот домик… эк… взять хотя бы?.. Сто двенадцать тыщ – как один рупь… эк… на! А откуда они у меня? Я ж не лауреат какой-нибудь. Я ж получаю всего девятьсот восемьдесят на руки. Ну?.. А потому что вот эту штуку на плечах имею. – Он похлопал себя по лбу. – А вы с какими-то землями!.. Кто туда едет? Кого приперло. Кто свою жизнь не умеет наладить, да еще вот такие глупышки вроде дочки моей… Ох, Лидка! Лидка! – Отец Лиды слез со студента и вытер губы салфеткой. Потом снова повернулся к студенту: – А сейчас поняла – не нарадуется, сидит в родительском доме. Обманывают вас, молодых…
Студент отодвинул от себя хрустальную вазочку с вареньем, повернулся к хозяину и сказал довольно громко:
– До чего же вы бессовестный! Просто удивительно. Противно смотреть.
Отец Лиды опешил… открыл рот и перестал икать.
– Ты… вы это на полном серьезе?
– Уйду я от вас. Ну и хамье… Как только не стыдно! – Студент встал и пошел в свою комнату.
– Сопляк! – громко сказал ему вслед отец Лиды.
Все молчали.
Лида испуганно и удивленно моргала красивыми голубыми глазами.
– Сопляк!! – еще раз сказал отец и встал и бросил салфетку на стол, в вазочку с вареньем. – Он меня учить будет!
Студент появился в дверях с чемоданом в руках, в плаще… Положил на стол деньги.
– Вот – за полмесяца. Маяковского на вас нет! – И ушел.
– Сопляк!!! – послал ему вслед отец Лиды и сел.
– Папка, ну что ты делаешь?! – чуть не со слезами воскликнула Лида.
– Что «папка»? Папка… Каждая гнида будет учить в своем доме! Ты молчи сиди, прижми хвост. Прокатилась? Нагулялась? Ну и сиди помалкивай. Я все эти ваши штучки знаю! – Отец застучал пальцем по столу, обращаясь к жене и к дочери. – Принесите, принесите у меня в подоле… Выгоню обоих! Не побоюсь позора!
Лида встала и пошла в другую комнату.
Стало тихо.
Толстая тетя с красным лицом поднялась из-за стола и, охая, пошла к порогу.
– Итить надо домой… засиделась у вас. Ох, господи, господи, прости нас, грешных.
…В Лидиной комнате тихо забулькал радиоприемник – Лида искала музыку.
Ей было грустно.
Светлые души
Михайло Беспалов полторы недели не был дома: возили зерно из далеких глубинок.
Приехал в субботу, когда солнце уже садилось. На машине. Долго выруливал в узкие ворота, сотрясая застоявшийся теплый воздух гулом мотора.
Въехал, заглушил мотор, открыл капот и залез под него.
Из избы вышла жена Михайлы, Анна, молодая круглолицая баба. Постояла на крыльце, посмотрела на мужа и обиженно заметила:
– Ты б хоть поздороваться зашел.
– Здорово, Нюся! – приветливо сказал Михайло и пошевелил ногами в знак того, что он все понимает, но очень сейчас занят.
Анна ушла в избу, громко хлопнув дверью.
Анна сидела в переднем углу, скрестив руки на высокой груди. Смотрела в окно. На стук двери не повела бровью.
– Ты чего? – спросил Михайло.
– Ничего.
– Вроде сердишься?
– Ну что ты! Разве можно на трудящий народ сердиться? – с неумелой насмешкой и горечью возразила Анна.
Михайло неловко потоптался на месте. Сел на скамейку у печки, стал разуваться.
Анна глянула на него и всплеснула руками:
– Мамочка родимая! Грязный-то!..
– Пыль, – объяснил Михайло, засовывая портянки в сапоги.
Анна подошла к нему, разняла на лбу спутанные волосы, потрогала ладошками небритые щеки мужа и жадно прильнула горячими губами к его потрескавшимся, солоновато-жестким, пропахшим табаком и бензином губам.
– Прямо места живого не найдешь, господи ты мой! – жарко шептала она, близко разглядывая его лицо.
Михайло прижимал к груди податливое мягкое тело и счастливо гудел:
– Замараю ж я тебя всю, дуреха такая!..
– Ну и марай… марай, не думай! Побольше бы так марал!
– Соскучилась небось?
– Соскучишься! Уедет на целый месяц…
– Где же на месяц? Эх ты… акварель!
– Пусти, пойду баню посмотрю. Готовься. Белье вон на ящике. – Она ушла.
Михайло, ступая догоряча натруженными ногами по прохладным доскам вымытого пола, прошел в сени, долго копался в углу среди старых замков, железяк, мотков проволоки: что-то искал. Потом вышел на крыльцо, крикнул жене:
– Ань! Ты, случайно, не видела карбюратор?
– Какой карбюратор?
– Ну такой… с трубочками!
– Не видела я никаких карбюраторов! Началось там опять…
Михайло потер ладонью щеку, посмотрел на машину, ушел в избу. Поискал еще под печкой, заглянул под кровать… Карбюратора нигде не было.
Пришла Анна.
– Собрался?
– Тут, понимаешь… штука одна потерялась, – сокрушенно заговорил Михайло. – Куда она, окаянная?
– Господи! – Анна поджала малиновые губы. На глазах ее заблестели светлые капельки слез. – Ни стыда ни совести у человека! Побудь ты хозяином в доме! Приедет раз в год и то никак не может расстаться со своими штуками…
Михайло поспешно подошел к жене.
– Сядь со мной. – Анна смахнула слезы.
Сели.
– У Василисы Калугиной есть полупальто плюшевое… хоро-ошенькое! Видел, наверно, она в нем по воскресеньям на базар ездит!
Михайло на всякий случай сказал:
– Ага! Такое, знаешь… – Михайло хотел показать, какое пальто у Василисы, но скорее показал, как сама Василиса ходит: вихляясь без меры. Ему очень хотелось угодить жене.
– Вот. Она это полупальто продает. Просит четыре сотни.
– Так… – Михайло не знал, много это или мало.
– Так вот я думаю: купить бы его? А тебе на пальто соберем ближе к зиме. Шибко оно глянется мне, Миша. Я давеча примерила – как влитое сидит!
Михайло тронул ладонью свою выпуклую грудь.
– Взять это полупальто. Чего тут думать?
– Погоди ты! Разлысил лоб… Денег-то нету. А я вот что придумала: давай продадим одну овечку! А себе ягненка возьмем…
– Правильно! – воскликнул Михайло.
– Что правильно?
– Продать овечку.
– Тебе хоть все продать! – Анна даже поморщилась.
Михайло растерянно заморгал добрыми глазами.
– Сама же говорит, елки зеленые!
– Так я говорю, а ты пожалей. А то я – продать, и ты – продать. Ну и распродадим так все на свете!
Михайло открыто залюбовался женой.
– Какая ты у меня… головастая!
Анна покраснела от похвалы.
– Разглядел только…
Из бани возвращались поздно. Уже стемнело.
Михайло по дороге отстал. Анна с крыльца услышала, как скрипнула дверца кабины.
– Миша!
– Аиньки! Я сейчас, Нюся, воду из радиатора спущу.
– Замараешь белье-то!
Михайло в ответ зазвякал гаечным ключом.
– Миша!
– Одну минуту, Нюся.
– Я говорю, замараешь белье-то!
– Я же не прижимаюсь к ней.
Анна скинула с пробоя дверную цепочку и осталась ждать мужа на крыльце.
Михайло, мелькая во тьме кальсонами, походил около машины, вздохнул, положил ключ на крыло, направился к избе.
– Ну, сделал?
– Надо бы карбюратор посмотреть. Стрелять что-то начала.
– Ты ее не целуешь, случайно? Ведь за мной в женихах так не ухаживал, как за ней, черт ее надавал, проклятую! – рассердилась Анна.
– Ну вот…
