его опять смотрели серьезно.
– Поговорим, как жельтмены.
– Боже мой, – вздохнула Настя, поднялась и пошла в другой конец зала.
Пашка смотрел ей вслед. Слышал, как вокруг него сочувственно посмеивались. Он не чувствовал позора. Только стало больно под ложечкой. Горячо и больно. Он тоже встал и пошел из клуба.
На следующий день к вечеру Пашка нарядился пуще прежнего: попросил у Прохорова вышитую рубаху, перепоясал ее синим шелковым пояском с кистями, надел свои диагоналевые синие галифе, бостоновый пиджак – и появился в здешней библиотеке (Настя работала библиотекарем, о чем Пашка заблаговременно узнал).
– Здравствуйте! – солидно сказал он, входя в просторную избу, служившую и библиотекой и избой-читальней одновременно.
В библиотеке была только Настя, и у стола сидел молодой человек, смотрел «Огонек».
Настя поздоровалась с Пашкой и улыбнулась ему, как старому знакомому.
Пашка подошел к ее столу и начал спокойно рассматривать книги – на Настю ноль внимания. Он сообразил, что парень с «Огоньком» и есть тот самый инженер, жених Насти.
– Почитать что-нибудь? – спросила Настя, несколько удивленная тем, что Пашка не узнал ее.
– Да, надо, знаете…
– Что хотите? – Настя невольно перешла на «вы».
– «Капитал» Карла Маркса. Я там одну главу не дочитал.
Парень отложил «Огонек» и посмотрел на Пашку.
Настя хотела засмеяться, но, увидев строгие Пашкины глаза, сдержала смех.
– Как ваша фамилия?
– Холманский Павел Егорыч. Год рождения тысяча девятьсот тридцать пятый, водитель-механик второго класса.
Пока Настя записывала все это, Пашка незаметно, искоса разглядывал ее. Потом оглянулся. Инженер наблюдал за ним. Встретились взглядами. Пашка растерялся и… подмигнул ему.
– Кроссвордами занимаемся?
Инженер не сразу нашелся что ответить.
– Да… А вы, я смотрю, глубже берете.
– Между прочим, Гена, он тоже из Москвы, – сказала Настя.
– Ну?! – Гена искренне обрадовался. – Вы давно оттуда? Расскажите хоть, что там нового.
Пашка излишне долго расписывался в карточке. Молчал.
– Спасибо, – сказал он Насте. Подошел к столу, швырнул толстый том, протянул Гене руку. – Павел Егорыч.
– Гена. Очень рад!
– Москва-то? – переспросил Пашка, придвигая к себе несколько журналов. – Шумит Москва, шумит… – И сразу, не давая инженеру опомниться, затараторил: – Люблю смешные журналы! Особенно про алкоголиков – так разрисуют всегда…
– Да, смешно бывает. А вы давно из Москвы?
– Из Москвы-то? – Пашка перелистнул страничку журнала. – А я там не бывал сроду. Девушка меня с кем-то спутала.
– Вы же мне вчера в клубе сами говорили! – изумилась Настя.
Пашка глянул на нее.
– Что-то не помню.
Настя посмотрела на Гену, Гена – на Пашку. Пашка разглядывал картинки.
– Странно, – сказала Настя. – Значит, мне приснилось.
– Бывает, – согласился Пашка, продолжая рассматривать журнал. – Вот пожалуйста – очковтиратель, – сказал он, подавая журнал Гене. – Кошмар!
Гена улыбнулся.
– Вы на посевную к нам?
– Так точно. – Пашка оглянулся на Настю: та с интересом разглядывала его. Пашка отметил это. – Сыграем в пешки? – предложил он инженеру.
– В пешки? – удивился инженер. – Может, в шахматы?
– В шахматы скучно, – сказал Пашка (он не умел в шахматы). – Думать надо. А в пешечки – раз, два – и готово.
– Можно и в пешки, – согласился Гена и посмотрел на Настю.
Настя вышла из-за перегородки и подсела к ним.
– За фук берем? – спросил Пашка.
– Как это?
– За то, что человек прозевает, когда ему надо рубить, берут пешку, – пояснила Настя.
Пашка быстренько расставил шашки на доске. Взял две, спрятал за спиной.
– В какой?
– В левой.
– Ваша не пляшет. – Ходил первым Пашка. – Сделаем так, – начал он, устроившись удобнее на стуле; выражение его лица было довольное и хитрое. – Здесь курить, конечно, нельзя? – спросил он Настю.
– Нет, конечно.
– По – что? – нятно! – Пашка пошел второй. – Сделаем некоторый пирамидон, как говорят французы.
Инженер играл слабо, это было видно сразу. Настя стала ему подсказывать. Он возражал против этого:
– Погоди! Ну так же нельзя, слушай… зачем же подсказывать?
– Ты же неверно ходишь!
– Ну и что! Играю-то я.
Пашка улыбался. Он ходил уверенно, быстро.
– Вон той, Гена, крайней, – опять не стерпела Настя.
– Нет, я не могу так! – возмутился Гена. – Я сам только что хотел этой, а теперь не пойду принципиально.
– А чего ты волнуешься-то? Вот чудак!
– Как же мне не волноваться?
– Волноваться вредно, – встрял Пашка и подмигнул незаметно Насте.
Настя покраснела.
– Ну и проиграешь сейчас! Принципиально.
– Нет, зачем?.. Тут еще полно шансов сфотографировать меня, – снисходительно сказал Пашка. – Между прочим, у меня дамка. Прошу ходить.
– Теперь проиграл, – с досадой сказала Настя.
– Занимайся своим делом! – обиделся Гена. – Нельзя же так, в самом деле. Отойди!
– А еще инженер. – Настя встала и пошла к своему месту.
– Это уже… неостроумно. При чем тут инженер-то?
– «Боюсь ему понравиться-а», – запела Настя и ушла в глубь библиотеки.
– Женский пол, – к чему-то сказал Пашка.
Инженер спутал на доске шашки, сказал чуть охрипшим голосом:
– Я проиграл.
– Выйдем, покурим? – предложил Пашка.
– Пойдем.
В сенях, закуривая, инженер признался:
– Не понимаю: что за натура? Во все обязательно вмешивается.
– Ничего, – неопределенно сказал Пашка. – Давно здесь?
– Что?
– Я, мол, давно здесь живешь-то?
– Жениться хочешь?
Инженер с удивлением глянул на Пашку.
– На ней? Да. А что?
– Ничего. Хорошая девушка. Она любит тебя?
– Любит?.. По-моему, да.
Помолчали. Пашка курил и сосредоточенно смотрел на кончик сигареты. Инженер хмыкнул и спросил:
– Ты «Капитал» действительно читаешь?
– Нет, конечно. – Пашка небрежно прихватил губами сигаретку – в уголок рта, сощурился, заложил ладони за поясок, коротким, быстрым движением расправил рубаху. – Может, в кинишко сходим?
– А что сегодня?
– Говорят, комедия какая-то.
– Можно.
– Только это… пригласи ее… – Пашка кивнул на дверь библиотеки, нахмурился участливо.
– Ну а как же! – тоже серьезно сказал инженер. – Я сейчас зайду к ней… поговорю…
– Давай, давай!
Инженер ушел, а Пашка вышел на крыльцо, облокотился о перила и стал смотреть на улицу.
…В кино сидели вместе все трое. Настя – между инженером и Пашкой.
Едва только погасили свет, Пашка придвинулся ближе к Насте и взял ее за руку. Настя молча отняла руку и отодвинулась. Пашка как ни в чем не бывало стал смотреть на экран. Посмотрел минут десять и опять стал осторожно искать руку Насти. Настя вдруг придвинулась к нему и едва слышно шепнула на ухо:
– Если ты будешь распускать руки, я опозорю тебя на весь клуб.
Пашка моментально убрал руку.
Посидел еще минут пять. Потом наклонился к Насте и тоже шепотом сказал:
– У меня сердце разрывается, как осколочная граната.
Настя тихонько засмеялась. Пашка опять начал искать ее руку. Настя обратилась к Гене:
– Дай я пересяду на твое место.
– Загораживают, да? Эй, товарищ, убери свою голову! – распорядился Пашка.
Впереди сидящий товарищ «убрал» голову.
– Теперь ничего?
– Ничего, – сказала Настя.
В зале было шумно. То и дело громко смеялись.
Пашка согнулся в три погибели, закурил и стал торопливо глотать сладкий дым. В светлых лучах отчетливо закучерявились синие облачка. Настя толкнула его в бок:
– Ты что?
Пашка погасил папироску… Нашел Настину руку, с силой пожал ее и, пригибаясь, пошел к выходу. Сказал на ходу Гене:
– Пусть эту комедию тигры смотрят.
На улице Пашка расстегнул ворот рубахи, закурил. Медленно пошел домой.
Дома, не раздеваясь, прилег на кровать.
– Ты чего такой грустный? – спросил Ермолай.
– Да так… – сказал Пашка. Полежал несколько минут и вдруг спросил: – Интересно, сейчас женщин воруют или нет?
– Как это? – не понял Ермолай.
– Ну как раньше… Раньше ведь воровали?
– А-а! Черт его знает! А зачем их воровать-то? Они и так, по-моему, рады, без воровства.
– Это конечно. Я так просто, – согласился Пашка. Еще немного помолчал. – И статьи, конечно, за это никакой нет?
Пашка встал с кровати, заходил по комнате. О чем-то сосредоточенно думал.
– «В жизни раз бывает восемна-адцать лет», – запел он вдруг. – Егорыч, на́ рубаху. Сэнк-ю!
– Чего вдруг?
– Так. – Пашка скинул вышитую рубаху Прохорова, надел свою. Постоял посреди комнаты, еще подумал. – Сфотографировано, Егорыч!
– Ты что, девку какую-нибудь надумал украсть? – спросил Ермолай.
Пашка засмеялся, ничего не сказал, вышел на улицу.
Была сырая темная ночь. Недавно прошел хороший дождь, отовсюду капало. Лаяли собаки. Тарахтел где-то движок.
Пашка пошел в РТС, где стояла его машина.
Во дворе РТС его окликнули.
– Свои, – сказал Пашка.
– Кто свои?
– Холманский.
– Командировочный, что ль?
– Ну.
В круг света вышел дедун сторож, в тулупе, с берданкой.
– Ехать, что ль?
– Ехать.
– Закурить имеется?
– Есть.
Закурили.
– Дождь, однако, ишо будет, – сказал дед и зевнул. – Спать клонит в дождь.
– А ты спи, – посоветовал Пашка.
– Нельзя. Я тут давеча соснул было, дак заехал этот…
Пашка прервал словоохотливого старика:
– Ладно, батя, я тороплюсь.
– Давай, давай. – Старик опять зевнул.
Пашка завел свою полуторку и выехал со двора РТС.
Он знал, где живет Настя – у самой реки, над обрывом.
Днем разговорились с Прохоровым, и он показал Пашке этот дом. Пашка запомнил, что окна горницы выходят в сад.
Сейчас Пашку волновал один вопрос: есть у Платоновых собака или нет?
На улицах в деревне никого не было. Даже парочки попрятались. Пашка ехал на малой скорости, опасаясь влететь куда-нибудь.
Подъезжая к Настиному дому, он совсем почти сбросил газ, вылез из кабины. Мотор не заглушил.
– Так, – негромко сказал он и потер ладонью грудь: он волновался.
Света не было в доме. Присмотревшись во тьме, Пашка увидел сквозь голые деревья слабо мерцающие темные окна горницы. Сердце Пашки громко заколотилось.
«Только бы собаки не было».
Он кашлянул, осторожно потряс забор – во дворе молчание. Тишина. Каплет с крыши.
«Ну, Пашка… или сейчас в лоб получишь, или…»
Он тихонько перелез через низенький забор и пошел к окнам. Слышал сзади приглушенное ворчание своей верной полуторки, свои шаги и громкую капель. Весна исходила соком. Пахло погребом.
Пашка, пока шел по саду, мысленно пел песню про восемнадцать лет, одну и ту же фразу: «В жизни раз бывает восемнадцать лет». Он весь день сегодня пел эту песню.
Около самых окон под его ногой громко треснул сучок. Пашка замер. Тишина. Каплет. Пашка сделал последние два шага и стал в простенке. Перевел дух.
«Одна она тут спит или нет?» – возник новый вопрос.
Он вынул фонарик, включил и направил в окно. Желтое пятно света поползло по стенкам, вырывая из тьмы отдельные предметы: печка-голландка, дверь, кровать… Пятно дрогнуло и замерло. На кровати кто-то зашевелился, поднял голову – Настя.
