Подай, мама.
— Так что там — про молодежь?
— Молодежь? Да… Вот ругают их-такие-сякие, нехорошие, а мне они нравятся, честное слово. Знают много. Ведь мы как учились?.. У вас высшее?
— Высшее.
— Ну, примерно в те же годы учились, знаете, как это было: тоже давай! давай! Двигатель внутреннего сгорания?-изучай быстрей и не прыгай больше. Пока хватит — некогда. Теперешние — это совсем другое дело. Я чувствую: старшей со мной скучно. Я, например, не знаю, что такое импрессионизм, и она, чувствую, смотрит сквозь меня…
— Выдумываешь, Николай,- встряла женщина.- У тебя — одно, у ней другое. Заговори с ней о своих комбайнах, ей тоже скучно станет.
— Да нет, она-то как раз… Она вот тут на днях мне хоро-о-шую лекцию закатила. Просто хорошую! Про нашего брата, инженерию… Вы знаете такого — Гарина-Михайловского? Слышали?
— Слышал.
— Вот, а я, на беду свою, не слышал. Ну, и влетело. Он что, действительно, и мосты строил, и книги писал?
— Да вы небось читали, забыли только…
— Нет, она называла его книги — не читал. Вы художник?
— Что-то вроде этого. Сюда, правда, приехал пописать. Тире отдохнуть. Мне у вас очень понравилось.
— У нас хорошо!
— У нас тоже хорошо, но у вас еще лучше.
— Вы откуда?
— Из Н-ска.
— Я там, кстати, учился.
— Нет, у вас просто здорово!
Женщина с тревогой посмотрела на гостя. Но тот как будто даже протрезвел. И на лице у него опять появилось ироническое выражение, и улыбка все чаще вспыхивала на лице — добрая, ясная.
— У нас, главное,- воздух. Мы же — пятьсот двадцать над уровнем моря,- рассказывал хозяин.
— Нет, мы значительно ниже. Хотя у нас тоже неплохо. Но у вас!.. У вас очень хорошо!
— Причем учтите: здесь преобладают юго-восточные ветры, а там никаких промышленных предприятий.
— Да нет, что там говорить! Я, правда, предпочитаю северо-восточные ветры, но юго-восточные — это великолепно, И там никаких промышленных предприятий?
— А откуда? Там же… эти…
— Нет, это великолепно! А как у вас с текущим ремонтом?
Хозяин засмеялся:
— Во-он вы куда!.. Нет, тут сложней. Могу только сказать: юго-восточные ветры на текущий ремонт влияния не оказывают. К сожалению.
— А вал? Собственно говоря, как с валом?
— Вал помаленьку проворачиваем… Скрипим тоже.
— Вот это плохо.
— Я вам так скажу, дорогой товарищ, если вы этим интересуетесь.,.
— Коля, за тобой заедут? А то будут ждать…
— Козлов заедет. Если вы уж этим заинтересовались…
— Коля, ну кому это интересно — текущий ремонт, вал?
— Но товарищ же спрашивает,
— Товарищ… просто поддерживает беседу, а ты на полном серьезе взялся… Не будет же он с тобой об импрессионистах говорить, раз ты ничего в этом не понимаешь.
— Не на одних импрессионистах мир держится.
— Не перевариваю импрессионистов,- заметил гость.- Крикливый народ. Нет, вал меня действительно очень интересует,
— Так вот, если вам это…
— Ольга идет.
Гость, если бы за ним в это время наблюдать, заволновался. Привстал было, чтобы посмотреть в окно, сел, взял вилку, повертел в руках… положил. Закурил, Взял было рюмку, посмотрел на нее, поставил на место. Уставился на дверь,
Вошла рослая, крепкая, юная женщина. Она, как видно, искупалась, и к ее влажному еще телу местами прилипло легкое ситцевое платье, и это подчеркивало, сколь сильно, крепко, здорово это тело.
— Здравствуйте! — громко сказала женщина.
— Оля, у нас гость — художник,- поспешила представить мать,Приехал поработать, отдохнуть… Игорь Александрович,
Игорь Александрович поднялся, серьезно, пристально глядя на молодую женщину, пошел знакомиться.
— Игорь Александрович.
— Ольга Николаевна.
— Игоревна,- поправил гость.
— Игорь!.. Игорь Александрович! — воскликнула хозяйка.
— Я не поняла,- сказала Ольга.
— Твое отчество — Игоревна. Я твой отец. В сорок третьем году я был репрессирован. Тебе было… полтора года.
Ольга широко открытыми глазами смотрела на гостя… отца?
С этой минуты в большом, уютном доме Синкиных на какое-то время хозяином сделался… гость. У него появилась откуда-то твердость, трезвость, И он совсем не походил на того беспечного, ироничного, веселого, каким только что был. Долго все молчали.
— Игорь… — прерывающимся голосом, отчаянно заговорила хозяйка, ты нашел! Ты сказал-это случайность… Нет, ты нашел! Это жестоко,
— Нашел, да. Я искал много лет. Случайность с домом… Синкина.
— Но это жестоко, Игорь, жестоко!..
— Неужели не жестоко — при живом отце… даже не позволить знать о нем. Вы считаете, это было правильно? — повернулся Игорь Александрович к Синкину.
Тот почему-то почувствовал себя оскорбленным.
— Сорок третий год — это не тридцать седьмой! — резко сказал он.Еще не известно…
— Нет, в плену я не был. При мне — все мои документы, партийный билет и все ордена. Предателям этого не возвращают. Но речь о другом… Ольга: прав я или не прав, что нашел тебя?
Ольга все еще не пришла в себя… Она села на стул. И во все глаза смотрела на родного отца.
— Я ничего не понимаю…
— Ты клялся, Игорь!.. — стонала хозяйка. — Как это жестоко!
— Ольга…- Игорь Александрович смотрел на дочь требовательно. И вместе — умоляюще,- Я ничего не прошу, не требую… Я хочу знать: прав я или нет? Я не мог жить иначе. Я помню тебя маленькой, и этот образ преследовал меня… Мучил. Я слаб здоровьем. Я не мог умереть, не увидев тебя… такой.
— Ольга, он пьет! — воскликнула вдруг хозяйка. — Он — пьющий! Он опустившийся…
— Прекрати! — Синкин с силой ударил кулаком по столу.- Прекрати так говорить! Хозяйка заплакала.
— Вы хотите, чтобы я сказала свое слово? — поднялась Ольга.
Все повернулись к ней.
— Уходите отсюда. Совсем.- Она смотрела на отца.
Судя по тому, как удивлены были мать и отчим, они ее такой еще не видели. ‘Не знали,
Игорь Александрович сник, плечи опустились… Он вдруг постарел на глазах.
— Оля…
— Немедленно,
— Боже мой! — только и сказал гость. И еще раз, тихо: — Боже мой.Подошел к столу, дрожащей рукой взял рюмку водки, выпил. Взял свой чемодан, этюдник… Все это он проделал в полной тишине. Слышно было, как ветка березы чуть касалась верхнего стекла окна — трогала.
Гость остановился на пороге:
— Почему же так, Оля?
— Тебе все объяснили, Игорь! — жестко сказала хозяйка. Она перестала плакать.
— Почему так, Оля?
— Так надо. Уезжайте из села. Совсем.
— Подождите, нельзя же так… — начал было Синкин, но Ольга оборвала его:
— Папа, помолчи.
— Но зачем же гнать человека?!
— Помолчи! Я прошу.
Игорь Александрович вышел… Вслепую толкнул ворота… Оказалось надо на себя. Он взял в одну руку чемодан и этюдник, открыл ворота. Этюдник выпал из руки, посыпались кисти, тюбики с краской. Игорь Александрович подобрал, что не откатилось далеко, кое-как затолкал в ящичек, закрыл его. И пошел по улице — в сторону автобусной остановки.
Погода стояла редкостная — ясно, тепло, тихо. Из-за плетней смотрели круглолицые подсолнухи, в горячей пыли дороги купались воробьи — никого вокруг, ни одного человека.
— Как тихо,- сказал сам себе Игорь Александрович,- Поразительно тихо.- Он где-то научился говорить сам с собой.- Если бы однажды так вот — в такой тишине — перешагнуть незаметно эту проклятую черту… И оставить бы здесь все боли, и все желания, и шагать, и шагать по горячей дороге, шагать и шагать — бесконечно. Может, мы так и делаем? Возможно, что я где-то когда-то уже перешагнул в тишине эту черту — не заметил — и теперь вовсе не я, а моя душа вышагивает по дороге на двух ногах. И болит. Но почему же тогда болит? Пожалуйся, пожалуйся… Старый осел. Я шагаю, я-собственной персоной. Несу чемодан и этюдник. Глупо! Господи, как глупо и больно!
Он не замечал, что торопится. Как будто и в самом деле скорей хотел где-то на дороге, за невидимой чертой, оставить едкую боль, которая железными когтями рвала сердце. Он торопился в чайную, что на краю села, у автобусной остановки. Он знал, что донесет туда свою боль и там слегка оглушит ее стаканом водки. Он старался ни о чем не думать — о дочери. Красивая, да. С характером. Замечательно. Замечательно… Потом он в такт своим шагам стал приговаривать:
— За-ме-ча-тель-но! За-ме-ча-тель-но! За-ме-ча-тель-но!
Мысли, мысли — вот что мучает человека. Если бы, к примеру, получил боль — и в лес: травку искать, травку, травку — от боли.
На автобусной станции, возле чайной, его ждала дочь Ольга. Она знала путь короче — опередила, Она взяла его за руку, отвела в сторону — от людей.
— Хотел выпить?
— Да. — Сердце у Игоря Александровича сдваивало.
— Не надо, папа. Я всегда знала, что ты есть — живой. Никто мне об этом не говорил… я сама знала. Давно знала. Не знаю, почему я так знала…
— Почему ты меня прогнала?
— Ты мне показался жалким. Стал говорить, что у тебя документы, ордена…
— Но они могут подумать…
— Я, я не могла подумать! — с силой сказала Ольга.- Я всю жизнь знала тебя, видела тебя во сне-ты был сильный, красивый…
— Нет, Оля, я не сильный. А вот ты красива — я рад. Я буду тобой гордиться.
— Где ты живешь?
— Там же, где жила… твоя мать. И ты. Я рад, Ольга! — Игорь Александрович закусил нижнюю губу и сильно потер пальцем переносицу чтоб не заплакать.
И заплакал.
— Я пришла сказать тебе, что теперь я буду с тобой, папа. Не надо плакать, перестань. Я не хотела, чтоб ты там унижался… Ты пойми меня.
— Я понимаю, понимаю,- кивал головой Игорь Александрович.Понимаю, дочь…
— Ты одинок, папа. Теперь ты не будешь одинок.
— Ты сильная, Ольга. Вот ты — сильная. И красивая… Как хорошо, что так случилось… что ты пришла. Спасибо.
— Потом, когда ты уедешь, я, наверно, пойму, что я — рада. Сейчас я только понимаю, что я тебе нужна. Но в груди — пусто. Ты хочешь выпить?
— Если тебе это неприятно, я не стану.
— Выпей. Выпей и уезжай. Я приеду к тебе. Пойдем, выпей…
Через десять минут синий автобус, посадив у остановки «Мякишево» пассажиров, катил по хорошему проселку в сторону райцентра, где железнодорожная станция.
У открытого окна, пристроив у ног чемодан и этюдник, сидел седой человек в светлом костюме. Он плакал. А чтобы этого никто не видел, он высунул голову в окно и незаметно — краем рукава — вытирал слезы.
