думают: не его это дело, он у нас учится. Что же, учиться не надо, а давай с тринадцати лет все на пашню? Нет, так все равно не будет. На пашню – значит, на трактор, все равно надо учиться. Что же делать? Учиться. Но не надо, чтобы молодой человек чувствовал себя обойденным, если судьба не сулит ему профессора, героя-летчика, знатного шахтера, знатного полевода – вообще знатного. Знатные всегда были и будут, только не они решали и решают судьбу страны.
Нам хотелось, чтобы фильм наш поняли так. Но фильм фильмом, вопросы вопросами… Вопросы поднимаются и опускаются, а деревня стоит.
Что же все-таки делать, чтобы жизнь в деревне стала живой и полнокровной? Тут, конечно, не фильмами пахнет. Не только фильмами.
Я заявил, что в деревне нет мещанства. Попробую развить эту мысль. Что есть мещанин? Обыкновенный мещанин средней руки… Мещанин – существо, лишенное беспокойства, способное слюнявить карандаш и раскрашивать, беспрерывно, судорожными движениями сокращающееся в сторону «сладкой жизни». Производитель культурного суррогата. Существо крайне напыщенное и самодовольное. Взрастает это существо в стороне от Труда, Человечности и Мысли. Кто придумал глиняную кошку с бантиком? Мещанин. Кто нарисовал лебедей на черном драпе и всучил мужику на базаре? Мещанин. Крестьянин не додумается до этого. Он купит лебедей, повесит на стенку и будет думать, что это красиво. Его обманули. Попробуйте теперь отнять у него этот ковер с лебедями. Не отдаст. Он привык к нему. Надо ехать и объяснять, что это плохо. И надо так же искусно объяснять и доказывать, как искусно доказывали ему на базаре, что это хорошо. Я нарочно упрощаю, так удобнее выпятить мысль: сельская культура создается в городе. Вообще такой нет – сельской культуры. Ее придумал мещанин. Надо бить его по рукам, этого «изготовителя», всеми возможными средствами. Изготовителя «ковров-книг», «ковров-фильмов», «ковров-лекций», «ковров-концертов»… А кто бить будет? В городе есть такие люди, в деревне – некому. Мало таких людей в деревне. Книги-уродцы, фильмы-уродцы туда все равно приходят, иногда так же скоро, как и в город, а объяснить, что они уродцы, – некому, и их принимают за красавцев. Как быть? Должны быть в деревне люди, которые понимают искусство. И если в городе бьют тревогу, что родился урод – плохая книга, фильм, – то надо это делать очень громко, чтобы в деревне тоже услышали.
Откуда берутся в деревне люди, которые действительно понимают искусство? Одни вырастают там, другие приезжают из города.
О людях, которые приезжают. Это – горожане, выпускники вузов, специалисты. Хорошо, когда они приезжают, грустно, когда, отработав положенные 2–3 года, уезжают. Зачастую виновато в этом местное руководство, озабоченное только одним: выполнением производственных планов, глухое, нерасторопное, равнодушное ко всему остальному. Людей не обеспечивают элементарным – квартирами. Если уж решили ломать старинку, надо строить. Нельзя только ломать. Я знаю, не один председатель колхоза, сельсовета, директор совхоза подумает: «Хорошо тебе рассуждать там…» Я могу только ответить: если бы уход из деревни нужного человека – врача, фельдшера, учителя, аптекаря, клубного работника – расценивался как грубый срыв государственного плана, нашли бы возможность устроить человека. Убежден в этом.
Культурный человек в деревне… Господи, как он нужен там! Всегда был нужен, а теперь – особенно. А молодежь уходит. Больше тревоги не за тех, кто ушел, а за тех, кто остался. Кто ушел, тот ушел – не вернешь. Многие, кто хотел уйти, остались. И теперь самая пора громко, на всю страну, заговорить так: если счастье человека есть служение своему народу, если это действительно так, то место наше там, где мы ему нужны. Как говорить, чтобы это было высокой Правдой? Не знаю. Эти наши статьи – это «слону дробина». Есть в деревне три могучих авторитета: школа, литература, кино. С них, по-моему, и надо начинать. Школу оставляю в покое – мало смыслю в этом. Хотя не считаю, что какой-нибудь много думающий и понимающий специалист сумел бы убедить меня, что изучение в школе вопросов киноискусства, широкое обсуждение фильмов – дело бесполезное. Он не убедит меня точно так, как не убедит в том, что сельского мальчика необходимо учить в школе вышиванию, а девочку – доить корову.
Кино – это маленький праздник для юной души. Это не надо доказывать – вспомните свои семнадцать лет. А в моем селе, например, этот праздник устраивается… в церкви, которую почему-то называют клубом. Никакой это не клуб – это бывшая церковь, которую построил в начале века какой-то шальной купец. Это все знают. Купец, видно, крепко согрешил – хотел угодить богу. Но купец есть купец – надул и здесь: срубил церковь на скорую руку, тяп-ляп. Она давно пришла в негодность, там сыро, холодно, темно…
Ее латают и упорно называют клубом. Праздник сразу подпорчен. Не лежит душа к такому клубу. А село огромное, около трех тысяч человек населения. Киномеханик, Куксин Саша – славный человек, предан кино… Но его задушил план. Если ему объяснить, что вот этот фильм – это прекрасный фильм, он поймет. Он согласен. Но гоняется он за фильмами, которые делают сбор, – план! У него от плана заработок зависит. А ведь он мог бы сам объяснять, рассказывать односельчанам, в чем благородный смысл той или иной картины, но… План! Если он будет «возиться» с каждым «трудным» фильмом, он «прогорит». А у него семья. И т. д. и т. п… Интересно получается: с одной стороны, признаем огромное воспитательное значение кино, с другой – вроде как плевать нам, кого воспитывать и как воспитывать.
Сколько усилий надо приложить, чтобы хороший, серьезный фильм пришел в деревню и нашел там своего зрителя, предположим, Сидорова. Допустим, некий дядя-режиссер сделал в городе хороший фильм. Этого мало. Надо, чтоб другой дядя, умный, распорядился сделать максимальное количество копий. Дальше. Третий дядя посмотрел фильм и сказал: «Сделайте так, чтобы его посмотрели и в деревне тоже». Четвертый написал в газете, что фильм серьезный, хотя там есть кое-какие просчеты, но – серьезный.
Какие-то дяди привезли газету в деревню, чтобы ее прочитал учитель, агроном, врач и наш Сидоров. Учитель, может быть, выписывает газету, Сидоров не выписывает – как-то не принято. Те же дяди должны сказать: «А почему у вас в деревне нет книжного киоска? Ай-яй!» Поставили киоск на углу, у почты. Сидоров шел с работы, купил за две копейки газету. А кто-то из тех же дядей стоял тут же. «Сидоров, – сказал он, – почему бы тебе не подписываться на газету? Ведь удобно!» – «А черт его знает, – признался Сидоров, – как-то все так, знаете… так как-то все. Забываю». Пришел Сидоров домой, почитал на сон грядущий газетку… А ту статью – про кино – не прочитал. Не все в газете читается.
Прочитал газету учитель… «Эге, – сказал себе учитель, – завтра надо побеседовать с ребятами насчет статьи, обсудить». А через полгодика и фильм этот хороший привезли в деревню. Киномеханик идет в радиоузел и говорит по радио: «Внимание! Товарищи, сегодня в нашем клубе будет демонстрироваться фильм „Гамлет“. Это хороший фильм, хоть он про королей». Учитель послушал, усмехнулся… Пошел на радиоузел и сказал: «Давайте я немного расскажу о Шекспире, о его пьесах». Дядя – управляющий радиоузлом подумал и сказал: «Валяйте. Вообще-то не положено, но… надо ведь!» – «В том-то и дело, что надо! – сказал учитель. – Кстати, какой дурак распорядился запретить местное радиовещание?! Три тысячи человек населения, совхоз, школа, библиотека, клуб, больница, сельсовет – сотни вопросов каждодневно самых разнообразных, а радио наше молчит. Давайте напишем тому дяде в городе, что нам есть о чем сказать по радио односельчанам, разрешите!»
Послушал Сидоров про Шекспира, взял рубль у жены и пошел к сельмагу «сообразить» с кем-нибудь – опять до него не дошло, что надо посмотреть фильм. А сынишка его пошел и посмотрел. Посмотрел, ничего не понял, пришел домой и говорит: «Гениальный фильм! Ты вот чем пропивать этот рубль-то, сходил бы в кино лучше посмотрел». – «Пошел ты со своим кино, – рассердился Сидоров. – Навыдумывают там, а я смотри».
А жила у них в квартире тетя-аптекарша (дом для работников аптеки еще только строился, у нее не было своей квартиры). Молодая тетя по роду своей работы имела дело с ядами, поэтому очень интересовалась Шекспиром. «Напрасно, – заметила она, – вы не правы». И стала рассказывать про Шекспира. Да так хорошо, понятно! «Допекли вы меня со своим Шекспиром, – сказал Сидоров, – пойду посмотрю». Пошел. Посмотрел и говорит: «Не знаю, как там у королей, а у нас бывает… У нас Гриша Новоскольцев захотел, паразит, бригадиром стать – что он делал!.. А бригадиром молодой парнишка был – школу механизаторов кончил. Так этот преподобный Гриша орет на всех собраниях: „У него, дескать, опыту мало!“ А мы шумим: „Вот и хорошо, что мало, – меньше воровать будет“».
Трудно, как видите, идет фильм к моему Сидорову.
И все равно не надо смущаться. Капля камень точит. Но упаси бог подлаживаться сейчас под Сидорова. А мы подлаживаемся – в этом все горе. У Сидорова сынишка есть, у сынишки, глядь, свой сынишка, а тот – будущий Курчатов или Суриков. Вот для них и надо делать, писать, играть, петь.
Дальше. Мы хотим, чтобы культурный человек жил в деревне и вроде бы не чувствовал этого. А он чувствует каждый день. Зарплата специалистов в деревне, рабочих совхоза теперь почти такая же, что и в городе. А что ему предлагают в раймаге? Вековой драп, патефон, «сработанный еще рабами Рима», диваны – а-ля гроб на ножках. Получше хочешь? – «ехай в город». Понаблюдайте за деревенской хозяйкой, когда к ней приехали гости и ей хочется угостить их. Как она крутится, бедная! Селедочку бы – селедки доброй нет в сельмаге, сметаны нет, молока нет – ничего нет. Зло берет. В селе – совхоз, значит, рабочие? Рабочие. А как же так – в магазине ничего нет? Приусадебный участок… Вот куда вольно и невольно обращены взоры тех, кто против него в принципе и кто – за него. А на кой бы он черт нужен, такой огромный, такой «натуральный», если бы в сельмаге было что купить! Сколько он сил, времени требует, этот огород! Парень на пашне наломается, приедет домой: капусту надо поливать, картошку окучивать, свиньям замес варить, сено косить коровенке…
Ворочает парень и тоскует: в городе отработал человек восемь часов – и вольный казак, а тут как проклятый – ни дня
