Потом комнату дали в общежитии.
Любил рассказывать анекдоты, а не умел. „Ворона достала сыр, к ней лиса – спой. – А ху-ху не хо-хо? – Зажала сыр под крыло и говорит: вот теперь потолкуем…“ А дальше не успел рассказать – помер“».
Ночью в бойлерной*
Написан в марте 1974 года в больнице.
Впервые опубликован в газете «Литературная Россия» 22 марта 1974 года, затем в книге «Брат мой» (1975). Одно переиздание. Мотивы использованы в повести для театра «А поутру они проснулись…». Набросок к рассказу в рабочих тетрадях: «В бойлерной. Это – внизу, в подвале, туда „опускаются“ люди после своих катастроф. А там сидит дядя Вася – мудрый и хитрый».
Привет Сивому!*
Написан в марте 1974 года в больнице. Впервые опубликован в журнале «Наш современник» (1974, № 9), а затем в «Избранных произведениях» В. М. Шукшина. Переиздан дважды. Мотивы использованы в повести для театра «А поутру они проснулись…». Набросок к рассказу в рабочих тетрадях: «Очкарика, умного русского человека, избил „современный“ горилла».
Чужие*
Последний рассказ Шукшина. Написан в марте 1974 года в больнице. Впервые напечатан в журнале «Наш современник» (1974, № 9), затем в книге «Брат мой» (1975). Одно переиздание. Набросок к рассказу в рабочих тетрадях: «Про великого князя Алексея и дядю Емельяна, бывшего матроса. Богатырь. Лоцман. Не знает, куда девать силу.
1. Ругается с бабами, когда проплывает мимо баб, полощущих белье.
2. В месте на реке, где гуляет кто, кричит: „Кто украл хомуты!“ Эхо: „Ты! ты! ты!“ Он: „Не видал, а обвиняет“.
Ничего про себя не рассказывает. Пристает к учительнице.
Однажды дрался в деревне всю ночь, а когда у него перерубили канаты, которыми был причален плот, бежал за плотом 5 км. На все хватало силы».
Повести В. М. Шукшина – явление, не вполне традиционное с точки зрения жанра и не совсем обычное на фоне творческой истории других шукшинских произведений.
Если рассказы В. М. Шукшина создавались и задумывались именно как произведения прозы, то повести становились произведениями прозы, задумывались же и создавались они в расчете на экранное или сценическое воплощение.
Повести В. М. Шукшина и по теме, и по стилю – плоть от плоти его рассказов, это важнейший элемент созданной им художественной картины мира, и это абсолютно органичный для него этап социального и психологического обобщения; крепко связанные с непосредственным опытом, повести выходят к широкой философской проблематике; художественная целостность большинства шукшинских повестей делает их явлениями большой русской прозы, хотя и рождаются эти явления на стыке с театром и кино и даже воспринимаются нередко как нечто, сравнительно с рассказами В. М. Шукшина, «вторичное». До некоторой степени этим объясняется и тот факт, что читательский резонанс повестей В. М. Шукшина первоначально заглушается резонансом зрительским, отклик на спектакли и особенно на кинофильмы превалирует над осмыслением прозаических, текстов. Однако собранные в книгах, поставленные в общий контекст все сильнее действующей на людей шукшинской «легенды», эти повести становятся сегодня заметным фактором в развитии современной прозы, они оказывают воздействие на литературный процесс и на читателя.
Точка зрения*
Повесть-сказка. Варианты подзаголовков, сохранившиеся в бумагах В. М. Шукшина: «Сказка для детей старше школьного возраста»; «фарсовое представление в 4 сценах»; «опыт современной сказки»; «опыт современной сценической сказки»; «опыт современной кинематографической сказки».
Замысел повести относится к середине 60-х годов и связан с замыслом одноименного фильма, о котором В. М. Шукшин, отвечая на вопрос корреспондента «Московской кинонедели» о ближайших творческих планах, рассказывал следующее:
«Свой новый фильм мне хотелось бы посвятить нравственным и философским проблемам наших дней. Я надеюсь осуществить эту постановку по собственному сценарию, который условно называется „Точка зрения“. Это будет современная сказка-притча.
Действие сценария происходит „в некотором царстве, в некотором государстве“, где живут два молодых человека – Пессимист и Оптимист. Один утверждает, что в жизни все плохо и неинтересно, нет хороших людей – их выдумывают писатели. Другой привык воспринимать жизнь через розовые очки, считает, что трудности и невзгоды преодолевать так же легко, как стометровку.
Не сумев разрешить спор, Пессимист и Оптимист обращаются за помощью к Мудрому человеку. Мудрец направляет молодых людей в дом девушки, которую вечером должны прийти сватать, и предлагает каждому по-своему описать все, что они там увидят.
О том, что увидели в чужом доме и как рассказали об этом Пессимист и Оптимист, – мой будущий фильм.
Воплощая свой замысел в сценарии, я поставил перед собой задачу показать вред и опасность двух крайностей – огульного очернительства жизни, беспросветного пессимизма и, с другой стороны, беспочвенного оптимизма, своеобразной „маниловщины“.
Будущий фильм должен звучать пламенным призывом к активному участию в строительстве новой жизни». («Московская кинонеделя», 24 января 1966 г.)
В феврале 1967 года. В. М. Шукшин читал «Точку зрения» в Центральном Доме литераторов на творческом объединении прозаиков; состоялось обсуждение рукописи (информация – в еженедельнике «Литературная Россия», 1967, 17 февраля); все это свидетельствует о том, что сценарий уже был переработан в повесть.
Кинофильм «Точка зрения» так и не был поставлен В. М. Шукшиным. Повесть-сказка под этим названием впервые опубликована в журнале «Звезда» (1974, № 7). Впоследствии неоднократно переиздавалась и инсценировалась.
Печки-лавочки*
Киноповесть. Первоначально – это литературный сценарий одноименного фильма. Сценарий написан в 1969 году в селе Сростки. В 1971 году доработан в повесть. Варианты заглавия: «Ехал Ванька», «История одной поездки».
Фильм «Печки-лавочки» был снят В. М. Шукшиным в 1972 году, вышел на экраны и имел большой резонанс в зрительской аудитории и в критике. Повесть «Печки-лавочки» впервые опубликована посмертно в книге: В. М. Шукшин. Киноповести. Изд-во «Искусство». М., 1975. Неоднократно переиздавалась.
Калина красная*
Киноповесть. Первоначально – литературный сценарий одноименного фильма. Сценарий написан осенью 1972 года в Москве, в больнице.
Из статьи Л. Сидоровского «Сердце Шукшина»: «Как-то Лидия Николаевна (Федосеева-Шукшина. – Ред.) с дочками пришла к мужу в больницу, а у пего в глазах, глубоко-глубоко, – слезы.
– Что случилось? Подает „амбарную книгу“:
– На вот, написал… Только не надо сейчас… Потом, дома… Читала, плакала…
…Поверху написано: „Калина красная“, а пониже: „Писал сценарий 27 октября – 15 ноября 1972 года. Москва (больница)“». («Смена», Ленинград, 1979, 24 июля).
Сценарий, переработанный в повесть, появился в журнале «Наш современник», (1973, № 4). Откликов публикация не вызвала. Впоследствии повесть была издана в «Избранных произведениях» (1975), неоднократно переиздавалась.
Кинофильм, завершенный к началу 1974 года, вышел на экраны весной того же года и вызвал поистине всенародный отклик. Ныне он признан самой важной кинокартиной В. М. Шукшина, его творческим завещанием. Главный приз VII Всесоюзного кинофестиваля в Баку в 1974 году, огромное количество рецензий (число их уже в 1974 году приблизилось к полутораста), поток зрительских писем, хлынувший сразу после премьеры, – это лишь самое начало того признания, которое вывело фильм «Калина красная» на уровень советской киноклассики, – начало это В. М. Шукшин успел увидеть.
Киноповесть оказалась, таким образом, в тени кинофильма. Пытаясь проанализировать эту ситуацию и, в частности, понять тот факт, что публикация повести не вызвала откликов, тогда как фильм мгновенно оказался в центре внимания, журнал «Вопросы литературы» провел по обоим произведениям дискуссию, пригласив выступить в ней преимущественно писателей и литературных критиков. В дискуссии участвовали Б. Рунин, Г. Бакланов, С. Залыгин, В. Баранов, Л. Аннинский, К. Ваншенкин и В. Кисунько. У фильма, как и у повести, нашлись противники: К. Ваншенкин говорил о «просчетах», о «сентиментальности многих эпизодов», о «банальности персонажей», об «умозрительности концепции». В. Баранов упрекал автора за «театральные эффекты», за «мелодраматизм» мотивировок и за то, что «сентиментально-умилительные интонации Егора мало вяжутся с подлинно крестьянским мироощущением человека-труженика на земле».
С. Залыгин, отвечая критикам, сказал: «…нам пора уже отдать себе отчет в том, что в лице Шукшина мы встречаемся с уникальным явлением нашего искусства… Нужно об этом помнить При оценке и изучении его творчества… Без этого неизбежно возникает ошибка: произведение отнюдь не рядовое, выдающееся мы оцениваем по меркам, к которым привыкли, рассматривая вещи проходные, стандартные, Шукшин в отличие от всех нас дает нам образ, обладающий своею собственной, а не нашей логикой, своими, а не нашими понятиями, – в этом и заключается его большое художественное открытие…»
Материалы дискуссии были показаны В. М. Шукшину, и он написал по ним статью «Возражения по существу», которая была опубликована вместе с другими материалами дискуссии в июльском номере «Вопросов литературы» за 1974 год. Из тактических соображений В. М. Шукшин говорит в статье «только о фильме», а киноповесть желает «оставить в покое», однако речь идет, по существу, о жизненной концепции автора, очень важной для понимания его замысла в обоих случаях. Приводим этот автокомментарий:
«Думаю, мне стоит говорить только о фильме, а киноповесть оставить в покое, потому что путь от литературы в кино – путь необратимый. Неважно, случилась тут потеря или обнаружены новые ценности, – нельзя от фильма вернуться к литературе и получить то же самое, что было сперва. Пусть попробует самый что ни на есть опытный и талантливый литератор записать фильмы Чаплина, и пусть это будет так же смешно и умно, как смешны и умны фильмы, – не будет так. Это разные вещи, как и разные средства. Литература богаче в средствах, но только как литература; кино – особый вид искусства и потому требует своего суда. Что касается моего случая, то, насколько мне известно, киноповесть в свое время не вызвала никаких споров, споры вызвал фильм – есть смысл на нем и остановиться.
Меня, конечно, встревожила оценка фильма К. Ваншенкиным и В. Барановым, но не убила. Я остановился, подумал – не нашел, что здесь следует приходить в отчаяние. Допустим, упреке сентиментальности и мелодраматизме. Я не имею права сказать, что Ваншенкин здесь ошибается, но я могу думать, что особенности нашего с ним жизненного опыта таковы, что позволяют нам шагать весьма и весьма параллельно, нигде не соприкасаясь, не догадываясь ни о чем сокровенном у другого. Тут ничего обидного нет, можно жить вполне мирно, и я сейчас очень осторожно выбираю слова, чтобы не показалось, что я обиделся или что хочу обидеть за «несправедливое» истолкование моей работы. Но все же мысленно я адресовался к другим людям. Я думал так, и думал, что это-то и составит другую сторону жизни характера героя, скрытую.
Если герой гладит березки и ласково говорит с ними, то он всегда делает это через думу, никогда бы он не подошел только приласкать березку. Как крестьянин, мужик, он – трезвого ума человек, просто и реально понимает мир вокруг, но его в эти дни очень влечет побыть одному, подумать. А думая, он поглаживает березку (он и правда их любит), ему при этом как-то спокойнее, он и поглаживает, и
