списывал, – пояснила Люба. – Ну, допросили? А теперь покормить надо – человек с дороги. Садись пока, Георгий.
Егор обнажил свою стриженую голову и скромненько присел на краешек стула.
– Посиди пока, – велела Люба. – Я пойду баню затоплю. И будем обедать.
Люба ушла. Нарочно, похоже, ушла – чтобы они тут до чего-нибудь хоть договорились. Сами. Наверно, надеялась на своих незлобивых родителей.
– Закурить можно? – спросил Егор.
Не то что тяжело ему было – ну и выгонят, делов-то! – но если бы, например, все обошлось миром, то оно бы и лучше. Интереснее. Конечно, не ради одного голого интереса хотелось бы здесь прижиться хоть на малое время, а еще и надо было. Где-то надо было и пересидеть и осмотреться.
– Кури, – разрешил дед. – Какие куришь?
– «Памир».
– Сигаретки, что ли?
– Сигаретки.
– Ну-ка дай я спробую.
Дед подсел к Егору… И все приглядывался к нему, приглядывался.
Закурили.
– Да какое, говоришь, недоразумение-то вышло? Метил кому-нибудь по лбу, а угодил в лоб? – как бы между делом спросил дед.
Егор посмотрел на смекалистого старика.
– Да… – неопределенно сказал он. – Семерых в одном месте зарезали, а восьмого не углядели – ушел. Вот и попались…
Старуха выронила из рук полено. И села на лавку.
Старик оказался умнее, не испугался.
– Семерых?
– Семерых. Напрочь: головы в мешок поклали и ушли.
– Свят-свят-свят… – закрестилась старуха. – Федя…
– Тихо! – скомандовал старик. – Один дурак городит чего ни попадя, а другая… А ты, кобель, аккуратней с языком-то: тут пожилые люди.
– Так что же вы, пожилые люди, сами меня с ходу в разбойники записали? Вам говорят – бухгалтер, а вы, можно сказать, хихикаете. Ну – из тюрьмы… Что же, в тюрьме одни только убийцы сидят?
– Кто тебя в убийцы зачисляет! Но только ты тоже… того, что ты бухгалтер, это ты тоже… не заливай тут. Бухгалтер! Я бухгалтеров-то видел-перевидел!.. Бухгалтера тихие все, маленько вроде пришибленные. У бухгалтера голос слабенький, очочки… и, потом, я заметил: они все курносые. Какой же ты бухгалтер – об твой лоб-то можно поросят шестимесячных бить. Это ты Любке вон говори про бухгалтера – она поверит. А я, как ты зашел, сразу определил: этот или за драку какую, или машину лесу украл. Так?
– Тебе прямо оперуполномоченным работать, отец, – сказал Егор. – Цены бы не было. Колчаку не служил в молодые годы? В контрразведке белогвардейской?
Старик часто-часто заморгал. Тут он чего-то растерялся. Чего, он и сам не знал. Слова очень уж зловещие.
– Ты чего это? – спросил он. – Чего мелешь-то?
– А чего так сразу смутился? Я просто спрашиваю… Хорошо, другой вопрос: колоски в трудные годы воровал с колхозных полей?
Старик, изумленный таким неожиданным оборотом, молчал. Он вовсе сбился с налаженного было снисходительного тона и не находил, что отвечать этому обормоту. Впрочем, Егор так и поставил свой «допрос», чтобы сбивать и не давать опомниться. Он видел в своей жизни мастеров этого дела.
– Затрудняетесь, – продолжал Егор. – Ну, хорошо… Ну, поставим вопрос несколько иначе, по-домашнему, что ли: на собраниях часто выступаем?
– Ты чего тут Микитку-то из себя строишь? – спросил наконец старик. И готов был очень обозлиться. Готов был наговорить много и сердито, но вдруг Егор пружинисто снялся с места, надел форменную свою фуражку и заходил по комнате.
– Видите, как мы славно пристроились жить! – заговорил Егор, изредка остро взглядывая на сидящего старика. – Страна производит электричество, паровозы, миллионы тонн чугуна… Люди напрягают все силы… Люди буквально падают от напряжения, ликвидируют все остатки разгильдяйства и слабоумия, люди, можно сказать, заикаются от напряжения.
Егор наскочил на слово «напряжение» и с удовольствием смаковал его.
– Люди покрываются морщинами на Крайнем Севере и вынуждены вставлять себе золотые зубы… А в это самое время находятся другие люди, которые из всех достижений человечества облюбовали себе печку! Вот так! Славно, славно… Будем лучше чувал подпирать ногами, чем дружно напрягаться вместе со всеми…
– Да он с десяти годов работает! – встряла старуха. – Он с малолетства на пашне…
– Реплики – потом! – резковато осадил ее Егор. – А то мы все добренькие – когда это не касается наших интересов, нашего, так сказать, кармана…
– Я – стахановец вечный! – чуть не закричал старик. – У меня восемнадцать похвальных грамот.
Егор остановился, очень удивленный.
– Так чего же ты сидишь, молчишь? – спросил он Другим тоном.
– «Молчишь»… Ты же мне слова не даешь воткнуть!
– Где похвальные грамоты?
– Там, – сказала старуха, вконец тоже сбитая с толку.
– Где «там»?
– Вон, в шкапчике… все прибраны.
– Им место не в шкапчике, а на стенке! В «шкапчике». Привыкли все по шкапчикам прятать, понимаешь…
В это время вошла Люба.
– Ну, как вы тут? – спросила она весело.
Она разрумянилась в бане, волосы выбились из-под платка… Такая она была хорошая! Егор невольно загляделся на нее.
– Все тут у вас хорошо? Мирно?
– Ну и ухаря ты себе нашла! – с неподдельным восторгом сказал старик. – Ты гляди, как он тут попер!.. Чисто комиссар какой! – Старик засмеялся.
Старуха только головой покачала… И сердито поджала губы.
Так познакомился Егор с родителями Любы.
С братом ее, Петро, и его семьей знакомство произошло позже.
Петро въехал во двор на самосвале… Долго рычал самосвал, сотрясая стекла окон. Наконец стал на место, мотор заглох, и Петро вылез из кабины. К нему подошла жена Зоя, продавщица сельпо, членораздельная бабочка, быстрая и суетная.
– К Любке-то приехал… Этот-то заочник-то, – сразу сообщила она.
– Да? – нехотя полюбопытствовал Петро, здоровый мужчина, угрюмоватый, весь в каких-то своих думах. – Ну и что? – Пнул баллон-другой. – Мм?
– Говорит, был бухгалтером, ну, мол, ревизия, то-се… А по роже видать – бандит.
– Да? – опять нехотя и лениво сказал Петро. – Ну и что?
– Да ничего. Надо осторожней первое время… Ты иди глянь на этого бухгалтера! Иди глянь! Нож воткнет и не задумается этот бухгалтер.
– Да? – опять сказал Петро, продолжая пинать баллоны. – Ну и что?
– Ты иди глянь на него! Иди глянь! Вот так нашла себе!.. Иди глянь на него – нам же под одной крышей жить теперь.
– Ну и что?
– Ничего! – завысила голос Зоя. – У нас дочь-школьница вот что! Заладил свое: «Ну и что? Ну и что?» Мы то и Дело одни на ночь остаемся, вот что! «Ну и что» Чтокала чертова, пень! Жену с дочерью зарежут, он шагу не прибавит…
Петро пошел в дом, вытирая на ходу руки ветошью. Насчет того, что он «шагу не прибавит» – это как-то на него похоже: на редкость спокойный мужик, медлительный но весь налит свинцовой разящей силой. Сила эта чувствовалась в каждом движении Петра, в том, как он медленно ворочал головой и смотрел маленькими своими глазами – прямо и с каким-то стылым, немигающим бесстрашием. Спокойно.
– Вот счас с Петром вместе пойдете, – говорила Люба, собирая Егора в баню. – Чего же тебе переодеть-то дать? Как же ты так: едешь свататься и даже лишней пары белья нету? Ну? Кто же так заявляется?
– На то она и тюрьма! – воскликнул старик. – А не курорт. С курорта и то, бывает, приезжают прозрачные. Илюха вон Лопатин радикулит ездил лечить: корову целую ухнул, а приехал без копья.
– Ну-ка вот, мужнины бывшие… Нашла. Небось годится. – Люба извлекла из сундучка длинную белую рубаху и кальсоны.
– То есть? – не понял Егор.
– Моего мужика бывшего… – Люба стояла с кальсонами в руках. – А чего?
– Да я что?! – обиделся Егор. – Совсем, что ли, подзаборник – чужое белье напялю. У меня есть деньги – надо сходить и купить в магазине.
– Где ты теперь купишь? Закрыто уж все. А чего тут такого? Оно стираное…
– Бери, чего?! – сказал старик. – Оно же чистое.
Егор подумал и взял.
– Опускаюсь все ниже и ниже, – проворчал он при этом. – Даже самому интересно… Я потом вам спою песню: «Во саду ли, в огороде».
– Иди, иди, – провожала его к выходу Люба. – Пет-ро у нас не шибко ласковый, так что не удивляйся: он со всеми такой.
Петро уже раздевался в предбаннике, когда туда сунулся Егор.
– Бритых принимают? – постарался он заговорить как можно веселее, даже рот растянул в улыбке.
– Всяких принимают, – все тем же ровным голосом, каким он говорил «ну и что», сказал Петро.
– Будем знакомы, Георгий.
Егор протянул руку. И все улыбался и заглядывал в сумрачные глаза Петра. Все же хотелось ему освоиться среди этих людей, почему-то теперь уж хотелось.
– Люба, что ли?.. Видно, Люба – милая женщина, простецкая, не дура, какая-то родная сразу. Я говорю, я – Георгий.
– Ну, ну, – сказал Петро, – Давай еще целоваться. Георгий – значит, Георгий. Значит, Жора…
– Джордж. – Егор остался с протянутой рукой. Перестал улыбаться.
– А? – не понял Петро.
– На! – с сердцем сказал Егор. – Курва, суюсь сегодня, как побирушка!.. – Егор бросил белье на лавку. – Осталось только хвостом повилять. Что я тебе, дорогу перешел, что ты мне руку не соизволил подать?
Егор и вправду заволновался и полез в карман за сигаретой. Закурил. Сел на лавочку. Руки у него чуть дрожали.
– Чего ты? – спросил Петро. – Расселся-то?
– Иди мойся, – сказал Егор. – Я – потом. Я же из заключения… Мы после вас. Не беспокойтесь.
– Во!.. – сказал Петро. И, не снимая трусов, вошел в баню. Слышно было, как он загремел тазами, ковшом…
Егор прилег на широкую лавку, курил.
– Ну, надо же!.. – сказал он. – Как бедный родственник, мля.
В этот момент открылась дверь бани, из парного облака выглянул Петро.
– Чего ты? – спросил он.
– Чего?
– Чего лежишь-то?
– Я подкидыш.
– Во!.. – сказал Петро. И усунулся опять в баню. Долго там наливал воду в тазы, двигал лавки… Не выдержал и опять открыл дверь. – Ты пойдешь или нет?! – спросил он.
– У меня справка об освобождении! – чуть не заорал ему в лицо Егор. – Я завтра пойду и получу такой же паспорт, как у тебя! Точно такой, за исключением маленькой пометки, которую никто не читает. Понял?
– Счас возьму и силком суну в тазик, – сказал Петро невыразительно. – И посажу на каменку. Без паспорта.
Петру самому понравилось, как он сострил. Еще добавил:
– Со справкой.
Он хохотнул коротко.
