подсказал Курносый.
А Вера Сергеевна в это время выключила телевизор, достала бумагу, ручку… И села писать.
И дальше, – если вообразить, что это на сцене, – можно услышать, что она пишет. Причем уже слабо слышно, как там «сидят в ресторане» наши «пассажиры», а отчетливо слышен голос Веры Сергеевны:
В то время, когда все наши люди занимаются производительностью труда, есть отдельные элементы, которые только хотят есть и пить. И занимаются этим каждый день. Вы меня спросите: на какие деньги? Я вам отвечу: они занимаются спекуляцией. Я уже не могу слушать их пьяные голоса, меня глубоко возмущает, как они импровизируют свои дела, а потом по всей ночи курлыкают или изображают из себя пассажиров…»
«Пассажиры» в это время танцевали летку-енку.
«Вот сейчас, когда я пишу Вам это заявление, они танцуют летку-енку. А в коридоре лежат покрышки для „Волги“ в количестве пять штук. Вы думаете, где они их взяли? Они их сымпровизировали. Так что, я думаю, что при вашей помощи они станцуют более ответственный танец и поедут пассажирами на казенный счет, я им об этом намекнула. Они мой намек не поняли, только понял мой муж Аристарх, но он думает, что я только пугаю. А у меня уже всякое терпение мое лопнуло: мы перестали уважать друг друга, потому что, мне кажется, он импровизирует не только с покрышками, но и с чужими женщинами…»
Утром Аристархушка проснулся с больной головой… Потянулся к стулу, где был всегда заготовлен стакан с водой. Стакан стоял на месте, а под стаканом – бумага. Аристарх взял бумагу и прочитал:
– Копия…
И побежал глазами по бумаге… И, даже еще не дочитав всего, вскочил и побежал в комнату жены.
Вера Сергеевна, одетая, заслышав его шаги, направилась к выходу… И тут ее перехватил Аристарх.
– Ты что? – спросил он.
– Что? – спросила Вера Сергеевна. Она стояла с сумочкой и сумочку держала у груди.
– Ты куда?
– Туда…
– Куда это туда? – спросил Аристарх зло, сквозь зубы. – Куда это туда?
– Ударить хочешь? – спросила Вера Сергеевна спокойно. – Ударь – получишь лишних три года.
– Вера… – Аристарх растерялся. – Сядь… Давай сядем, поговорим. В чем дело?
Вера стояла в шубке, а Аристарх в нижнем белье… Аристарх был жалок рядом с каракулевой шубкой.
– Давай сядем, – суетился Аристарх. – Сядь же ты!.. Скотина.
– Пусти!
– Вера!.. Прости – ну вылетело. Сядь, я прошу.
– От этого ничего не изменится, – Вера Сергеевна села на диван, на краешек.
– В чем дело? – спросил Аристарх. Подставил стул к двери и сел тоже. – Что случилось?
– Мне надоело! – закричала Вера Сергеевна. – Мне надоела ваша пьяная самодеятельность! Я тебе не служанка!..
– При чем тут служанка? Ну, повеселились… Что, пошутить нельзя?
– С кем ты позавчера шутил! У тебя весь пиджак был в пудре! С кем?!
– Да мало ли… в автобусе прислонился…
– В автобусе?! А вот эту записку ты тоже в автобусе нашел? – Вера Сергеевна достала из сумочки записку и прочитала: – «Аристарх, голубь, а не пора ли нам бросить этот официоз – и мирно, полюбовно встретиться где-нибудь в укромном уголке?..»
– Это деловое письмо! – вскричал Аристарх. – Дай сюда!
– Да? Шиш! – Вера Сергеевна спрятала записку в сумочку. – Развратник. Спекулянт. Я те покажу – голубь!
– Да это мужчина писал, дура! Это однокурсник мой…
– Однокурсник? А почему же подпись – «Соня»?
– Псевдоним! Мы его в институте так дразнили.
– А почему «твоя Соня»?
Аристарх опять растерялся… И от растерянности больше обозлился.
– Плебейка, – сказал он зло и тихо. – Что, я тебя должен утонченному стилю обучать? Если люди шутят, то шутят – до конца. Если он подписался «Соня», то он последовательно написал «твоя». Твоя – это значит твой.
– Что, врезать что ли? Врежу…
– Попробуй. Так тебе – лет восемь дадут, а так – одиннадцать.
– Ну, чумичка!.. – занервничал Аристарх. – В чем дело-то? Чего ты взбесилась-то?
– Я все там написала.
– Так. И куда ты сейчас?
– К прокурору.
– Я в почтовый ящик брошу.
Аристарх побледнел… И долго стоял над Верой Сергеевной.
– Я – спекулянт? – спросил он дрожащим голосом.
– Спекулянт, – сказала Вера Сергеевна.
– Я ворую у государства деньги?
– Воруешь у государства деньги.
– Снимай все с себя! – приказал Аристарх. – Снимай, снимай!.. Это все куплено на ворованные деньги, – Аристарх стал снимать с жены шубку, дорогой костюм. – Это все воровано – чего ты напялила? Снимай!
– Пожалуйста! На!.. На, ворюга!..
– Все снимай! Твоего тут ничего нету!
– Что я, голая к прокурору пойду?
– Голая! – Аристарх изловчился, вырвал у Веры Сергеевны сумочку заглянул – там ли заявление: заявление было там. Он достал из сумочки ключи, закрыл квартиру изнутри и ушел с сумочкой и с шубой в свою комнату. И сел к телефону. Дрожащим пальцем набрал номер. – Але? Семеныч? – и Аристарх заговорил негромко и торопливо. – Слушай, срочно ко мне… Да нет! Моя швабра накатала на нас телегу и собралась к прокурору… – Аристарх долго молчал, слушал. – Иди ты к черту! – сказал он. – Созвонись со всеми… давайте как-нибудь все… прощения, что ли, попросим. Уговорим ее как-нибудь. Мне эта Сонька еще подлянку кинула: записку в карман подсунула, я даже не знал… А я знаю? Из-за Вальки, наверно. Давайте. Срочно.
Аристарх бросил трубку, минутку посидел, подумал, оделся, выпил фужер шампанского и пошел с шубой жены и с ее костюмом к ней в комнату.
Вера Сергеевна лежала в нижнем белье на диване.
– Одевайся, Вера, – сказал он миролюбиво. – Давай спокойно поговорим обо всем.
Вера Сергеевна стала надевать костюм, а Аристарх заходил по комнате, как преподаватель вуза.
– Во-первых, – начал он, – ты думаешь, государство наше такое глупое?
– Я об этом не писала. Нечего мне тут…
– Я тебе прочитаю курс экономики! – воскликнул Аристарх. – Чтоб ты не бегала и не смешила прокурора. И прокурор твой, и все, кто всерьез занимается экономикой, прекрасно знают, что – воруют. Больше того, какой-то процент, кажется пятнадцать процентов, государственного бюджета отводится специально – под во-ров-ство. Не удивляйся и не делай детские глаза. Всякое развитое общество живет инициативой… энергичных людей. Но так как у нас – равенство, то мне официально не могут платить зарплату в три раза больше, чем, например, этому вчерашнему жлобу, который грузит бочки. Но чем же тогда возместить за мою энергию? За мою инициативу? Чем? Ведь все же знают, что у меня в магазине всегда все есть – я умею работать! Какое же мне за это вознаграждение? Никакого. Все знают, что я – украду. То есть те деньги, которые я, грубо говоря, украл, – это и есть мои премиальные. Поняла? Это – мое, это мне дают по негласному экономическому закону…
– А сколько тебе дадут по гласному закону?
– Дура!.. – сорвался на крик Аристарх. – Ты думаешь, меня посадят? Ни-ког-да! Посадят – это, значит, я там буду канавы рыть? Но у меня же – голова, и твой прокурор это знает. Прокурор знает, что общество должно жить полнокровной жизнью, моя голова здесь нужна, я здесь нужен, а не канавы рыть. Вот они – покрышки лежат, – показал Аристарх в коридор. – Пять штук. Лежат? Лежат – ты можешь подойти и пощупать их: они есть, – Аристарх остановил свой вузовский ход и торжественно поднял руку. – Но их нету! Их нигде нету, их не сделали на заводе. Их не су-ще-ствует. А они – лежат, пять штук, друг на друге. Это и называется: экономический феномен. Попробуй… без специальной подготовки, без головы!.. Попробуй это сделать. Да как только прокурор обнаружит, например, эти покрышки, которых никто никогда не делал, он сразу поймет, с кем он имеет дело. И ты останешься с носом. Ну, разумеется, тебя поблагодарят, наговорят слов… А мне, я так думаю, предложат какое-нибудь повышение, пошлют куда-нибудь. Ведь не хватает же умных людей-то, не хватает. Где их набраться-то? Ну, окончил он свой вузишко, ну – с дипломом… А что дальше? А дальше ничего: еле-еле будет на восемьдесят процентов тянуть. А то я не знаю таких! Так что ты… поторопилась с этим своим заявлением, Верунчик. – Аристарх подсел к жене. – У нас вчера была самодеятельность… Согласен, самодеятельность, но это от избытка… я не знаю – чувств, что ли, ну расшалились… Может же художник… артист какой-нибудь там… в бассейне в бане кильку ловить и закусывать, ну а почему мы журавлей не можем изобразить? Нет, там, видите ли, понятно, а тут… Да, самодеятельность, но у тебя с этим заявлением – это, прости меня, безграмотность, это на уровне дворничихи. Мне даже стыдно, что ты моя жена.
Вот этого Аристарху не следовало говорить. Он уж и понял это, но поздно.
– Прекрасно, – сказала Вера Сергеевна, – иди к своей Сонечке, она твою голову ценит, а мне дай сюда ключ. Дай ключ! Я сделаю свое дело… Твою голову оценит прокурор. И не пудри мне мозги своими… своей экономикой: будешь канавы рыть как миленький. Шалунишка… Энергичный? Там энергичные тоже требуются. Канавы тоже надо энергично рыть.
Аристарх свирепо уставился на супругу.
– Лахудра, – сказал он весьма грязно, не по-вузовски. – Раздевайся! Этого костюма тоже не шили на фабрике – чего ты его напялила? И шубу не смей трогать: этих баранов, – показал он на каракулевую шубу, – никогда не было на свете. Чумичка в каракуле!.. Не пойдет. Я ей мозги пудрю!.. Да я тебе элементарно хотел объяснить, что определенная прослойка людей и должна жить… с выдумкой, более развязно, я бы сказал, не испытывать ни в чем затруднений. Нет, эта чумичка предлагает мне рыть канавы! Сэн-кью! – Аристарх забрал шубу, костюм жены и ушел в свою комнату.
Два часа спустя
Все вчерашние «пассажиры» собрались у Аристарха. Нет только Простого человека – его не позвали.
Аристарх ходил в волнении по комнате, несколько театрально заламывал руки и повторял:
– Как, как эту дуру образумить? Как?
– Как ты с ней говорил-то? – спросил озабоченно Брюхатый.
– Всяко!.. Даже развивал мысль, что нация… должна иметь своих представителей… людей с повышенной энергией, надо же возбуждать фантазию всех органов государства, иначе будет застой…
– Аристофан, мать твою!.. – заругался Брюхатый. – Мысли он развивал! Оскорблял, нет?
– А что, молиться на нее, на дуру?
– На карачках!.. Вот так вот ползать
