одинаково давит и на стержень и на желоб. Ни на что чуть-чуть меньше, ни на что — чуть-чуть больше. Колесо стоит,
Это показалось Моне чудовищным.
— Да как же?! — вскинулся он,- Вы что? По желобу он только скользит,- желоб можно еще круче поставить, — а на стержень падает. И это — одинаково?! — Моня свирепо смотрел на учителя. Но того все не оставляла странная радость,
— Да! — тоже воскликнул он, улыбаясь. Наверно, его так радовала незыблемость законов механики.- Одинаково! Эта неравномерность — это кажущаяся неравномерность, здесь абсолютное равенство…
— Да горите вы синим огнем с вашим равенством! — горько сказал Моня. Сгреб чертеж и пошел вон.
Вышел на улицу и быстро опять пошагал домой. Это походило на какой-то заговор, Это черт знает что!.. Как сговорились. Ведь ясно же, ребенку ясно: колесо не может не вертеться! Нет, оно, видите ли, НЕ ДОЛЖНО вертеться. Ну что это?!
Моня приколбасил опять домой, написал записку, что он себя неважно чувствует, нашел бабку на огороде, велел ей отнести записку в совхозную контору, не стал больше ничего говорить бабке, а ушел в сарай и начал делать вечный двигатель.
…И он его сделал. Весь день пластался, дотемна. Доделывал уже с фонарем. Разорил велосипед (колесо взял), желоб сделал из старого оцинкованного ведра, стержень не приварил, а скрепил с осью болтами… Все было сделано, как и задумалось.
Моня подвесил фонарь повыше, сел на чурбак рядом с колесом, закурил… И без волнения толкнул колесо ногой. Почему-то охота было начать вечное движение непременно ногой. И привалился спиной к стене. И стал снисходительно смотреть, как крутится колесо. Колесо покрутилось — покрутилось и стало. Моня потом его раскручивал уже руками… Подолгу — с изумлением, враждебно — смотрел на сверкающий спицами светлый круг колеса. Оно останавливалось. Моня сообразил, что не хватает противовеса. Надо же уравновесить желоб и груз! Уравновесил. Опять что есть силы раскручивал колесо, опять сидел над ним и ждал. Колесо останавливалось. Моня хотел изломать его, но раздумал… Посидел еще немного, встал и с пустой душой медленно пошел куда-нибудь.
Пришел на речку, сел к воде, выбирал на ощупь возле себя камешки и стрелял ими с ладони в темную воду. От реки не исходил покой, она чуть шумела, плескалась в камнях, вздыхала в темноте у того берега… Всю ночь чего-то беспокоилась, бормотала сама с собой — и текла, текла. На середине, на быстрине, поблескивала ее текучая спина, а здесь, у берега, она все шевелила какие-то камешки, шарилась в кустах, иногда сердито шипела, а иногда вроде смеялась тихо — шепотом.
Моня не страдал. Ему даже понравилось, что вот один он здесь, все над ним надсмеялись и дальше будут смеяться: хоть и бывают редкие глупости, но вечный двигатель никто в селе еще не изобретал. Этого хватит месяца на два — говорить. Пусть. Надо и посмеяться людям. Они много работают, развлечений тут особых нет — пусть посмеются, ничего. Он в эту ночь даже любил их за что-то, Моня, людей. Он думал о них спокойно, с сожалением, даже подумал, что зря он так много спорит с ними. Что спорить? Надо жить, нести свой крест молча… И себя тоже стало немного жаль.
Дождался Моня, что и заря занялась. Он вовсе отрешился от своей неудачи. Умылся в реке, поднялся на взвоз и пошел береговой улицей. Просто так опять, без цели. Спать не хотелось. Надо жениться на какой-нибудь, думал Моня, нарожать детей — трех примерно и смотреть, как они развиваются. И обрести покой, ходить вот так вот — медленно, тяжело и смотреть на все спокойно, снисходительно, чуть насмешливо. Моня очень любил спокойных мужиков.
Уже совсем развиднело. Моня не заметил, как пришел к дому инженера. Не нарочно, конечно, пришел, а шел мимо и увидел в ограде инженера. Тот опять возился со своим мотоциклом.
— Доброе утро! — сказал Моня, остановившись у изгороди. И смотрел на инженера мирно и весело.
— Здорово! — откликнулся инженер.
— А ведь крутится! — сказал Моня.- Колесо-то.
Инженер отлип от своего мотоцикла… Некоторое время смотрел на Моню — не то что не верил, скорее так: не верил и не понимал.
— Двигатель, что ли?
— Двигатель. Колесо-то… Крутится. Всю ночь крутилось… И сейчас крутится. Мне надоело смотреть, я пошел малость пройтись.
Инженер теперь ничего не понимал. Вид у Мони усталый и честный. И нисколько не пристыженный, а даже какой-то просветленный.
— Правда, что ли?
— Пойдем — поглядишь сам.
Инженер пошел из ограды к Моне.
— Ну, это… фокус какой-нибудь,- все же не верил он.- Подстроил там чего-нибудь?
— Какой фокус! В сарае… на полу: крутится и крутится.
— От велика.
Инженер приостановился:
— Ну, правильно: там хороший подшипник — оно и крутится.
— Да,- сказал Моня,- но не всю же ночь!
Они опять двинулись.
Инженер больше не спрашивал. Моня тоже молчал. Благостное настроение все не оставляло его. Хорошее какое-то настроение, даже самому интересно.
— И всю ночь крутится? — не удержался и еще раз спросил инженер перед самым домом Мони. И посмотрел пристально на Моню. Моня преспокойно выдержал его взгляд и, вроде сам тоже изумляясь, сказал:
— Всю ночь! Часов с десяти вечера толкнул его, и вот… сколько уж сейчас?
Инженер не посмотрел на часы, шел с Моней, крайне озадаченнный, хоть старался не показать этого, щадя свое инженерное звание. Моне даже смешно стало, глядя на него, но он тоже не показал, что смешно.
— Приготовились! — сказал он, остановившись перед дверью сарая. Посмотрел на инженера и пнул дверь… И посторонился, чтобы тот прошел внутрь и увидел колесо. И сам тоже вошел в сарай — крайне интересно стало: как инженер обнаружит, что колесо не крутится.
— Ну-у,- сказал инженер.- Я думал, ты хоть фокус какой-нибудь тут придумал.
Не смешно, парень.
— Ну, извини,- сказал Моня, довольный.- Пойдем — у меня дома коньячишко есть… сохранился: выпьем по рюмахе?
Инженер с интересом посмотрел на Моню. Усмехнулся:
— Пойдем.
Пошли в дом. Осторожно, стараясь не шуметь, прошли через прихожую комнату…
Прошли уже было, но бабка услышала.
— Мотька, где был-то всю ночь? — спросила она.
— Спи, спи,- сказал Моня.- Все в порядке.
Они вошли в горницу.
— Садись, — пригласил Моня. — Я сейчас организую…
— Да ты… ничего не надо организовывать! — сказал инженер шепотом.- Брось. Чего с утра организовывать?
— Ну ладно,- согласился Моня.- Я хотел хоть пирожок какой-нибудь… Ну, ладно.
Когда выпили по рюмахе и закурили, инженер опять с интересом поглядел на Моню, сощурил в усмешке умные глаза.
— Все же не поверил на слово? Сделал… Всю ночь, наверно, трудился? А Моня сидел теперь задумчивый и спокойный — как если бы у него уже было трое детей и он смотрел, как они развиваются.
— Весь день вчера угробил… Дело не в этом,- заговорил Моня, и заговорил без мелкого сожаления и горя, а с глубоким, искренним любопытством,- дело в том, что я все же не понимаю: почему оно не крутится? Оно же должно крутиться.
— Не должно,- сказал инженер.- В этом все дело.
Они посмотрели друг на друга… Инженер улыбнулся, и ясно стало, что вовсе он не злой человек — улыбка у него простецкая, доверчивая. Просто, наверно, на него, по его молодости и совестливости, навалили столько дел в совхозе, что он позабыл и улыбаться, и говорить приветливо — не до этого стало.
— Учиться надо, дружок,- посоветовал инженер,- тогда все будет понятно.
— Да при чем тут — учиться, учиться, — недовольно сказал Моня. Вот нашли одну тему: учиться, учиться… А ученых дураков не бывает?
Инженер засмеялся… и встал.
— Бывают! Но все же неученых их больше. Я не к этому случаю говорю… вообще. Будь здоров!
— Давай еще по рюмахе?
— Нет. И тебе не советую.
Инженер вышел из горницы и постарался опять пройти по прихожей неслышно, но бабка уже не спала, смотрела на него с печки.
— Шагай вольнее,- сказала она,- все равно не сплю.
— Здравствуй, бабушка! — поприветствовал ее инженер.
— Здорово, милок. Чего вы-то не спите? Гляди-ка, молодые, а как старики… Вам спать да спать надо.
— А в старости-то что будем делать? — сказал инженер весело.
— В старости тоже не поспишь.
— Ну, значит, потом когда-нибудь… Где-нибудь.
— Рази что там…
Моня сидел в горнице, смотрел в окно. Верхняя часть окна уже занялась красным — всходило солнце. Село пробудилось; хлопали ворота, мычали коровы, собираясь в табун. Переговаривались люди, уже где-то и покрикивали друг на друга… Все как положено. Слава богу, хоть тут-то все ясно, думал Моня. Солнце всходит и заходит, всходит и заходит-недосягаемое, неистощимое, вечное. А тут себе шуруют: кричат, спешат, трудятся, поливают капусту… Радости подсчитывают, удачи. Хэх!.. люди, милые люди… Здравствуйте!
