вся изнервничалась.
– Игнат, это… это черт знает что такое, – встретила она мужа со слезами на глазах. – Я хотела чемоданы выносить.
– Порядок! – весело гудел Игнат. – Максим, пока! Крошнка, цыпонька, – в вагон.
Поезд тронулся.
– Будь здоров, Максим!
Максим пошел за вагоном.
– Игнат, передай там: я, может, тоже скоро приеду! Не забудь, Игнат!
– Не-ет!
Максим остановился.
Поезд набирал ходу.
Максим опять догнал вагон и еще раз крикнул:
– Не забудь, Игнат, скажи – приеду!
– Передам!
Надо было уже бежать за вагоном.
– Игнат, скажи!..
Но Игнат уже не слышал.
Уже расходились с перрона люди.
А Максим все стоял и смотрел вслед поезду.
…Уже никого почти не осталось на перроне, а Максим все стоял. Смотрел в ту сторону, куда уехал брат. Там была Родина.
Летит степью поезд.
Кричит…
…Игнат пинком распахнул ворота, оглядел родительский двор и гаркнул весело:
Тамара, стоящая за ним, сказала с упреком:
– Неужели нельзя потише?.. Что за манера, Игнатий!
– Ничего-о, – загудел Игнат. – Сейчас увидишь, как обрадуются. Э-э… А дом-то новый у них! Я только счас заментил. Степка с отцом развернулись…
Из дома вышел Ермолай Воеводин… Тихо засмеялся и вытер рукавом глаза.
– Игнаха, хрен моржовый, – сказал он и пошел навстренчу Игнату.
Игнат бросил чемодан… Облапили друг друга, трижды крест-накрест – поцеловались. Ермолай опять вытер глаза.
– Как надумал-то?
– Надумал…
– Сколько уж не был! Лет пять, однако. Мать у нас занхворала, знаешь?.. В спину что-то вступило… – Отец и сын глядели друг на друга, не могли наглядеться. О Тамаре сонвсем забыли. Она улыбалась и с интересом рассматривала старика.
– А это жена, что ли? – спросил наконец Ермолай.
– Жена, – спохватился Игнат. – Познакомься.
Женщина подала старику руку… Тот осторожно пожал ее.
– Тамара.
– Ничего, – сказал Ермолай, окинув оценивающим взглядом Тамару – Красивая.
– А?! – с дурашливой гордостью воскликнул Игнат.
– Пошли в дом, чего мы стоим тут! – Ермолай первым двинулся к дому. – Степка-то наш пришел, окаянная душа.
– Как мне называть его? – тихо спросила Тамара мужа. Игнат захохотал.
– Слышь, тять!.. Не знает, как называть тебя, – сказал он. Ермолай тихо засмеялся.
– Отцом вроде довожусь. – Он взошел на крыльцо, занорал в сенях: – Мать, кто к нам приехал-то!
В избе, на кровати, лежала мать Игната. Увидела Игната, заплакала.
– Игнаша, сынок… приехал?
Сын наскоро поцеловал мать и полез в чемодан. Гулкий, сильный голос его сразу заполнил всю избу.
– Шаль тебе привез… пуховую. А тебе, тять, – сапоги. А это – Верке. А это – Степке. Все тут живы-здоровы?..
Отец с матерью, для приличия снисходительно сморщивншись, с интересом наблюдали за движениями сына – он все доставал и доставал из чемодана.
– Все здоровы. Мать вон только… – Отец протянул длинную руку к сапогам, бережно взял один и стал щипать, мять, поглаживать добротный хром. – Ничего товар… Степнка износит. Мне уж теперь ни к чему такие.
– Сам будешь носить. Вот Верке еще на платье. – Игнат выложил все, присел на табурет. Табурет жалобно скрипнул под ним. – Ну, рассказывайте, как живете? Соскучился без вас. Как Степка-то?
– Соскучился, так раньше бы приехал.
– Дела, тятя.
– «Дела»… – Отец почему-то недовольно посмотрел на молодую жену сына. – Какие уж там дела-то!
– Ладно тебе, отец, – сказала мать. – Приехал – и то слава Богу.
– Ты говоришь – какие там дела! – заговорил Игнат, положив ногу на ногу и ласково глядя на отца. – Как тебе объяснить?.. Вот мы, русские, – крепкий ведь народишко! Посмотришь на другого – черт его знает!.. – Игнат встал, прошелся по комнате. – Откуда что берется! В плечах – санжень, грудь как у жеребца породистого – силен! Но чтобы научиться владеть этой силой, выступить где-то на соревнонваниях – Боже упаси! Он будет лучше в одиночку на медведя ходить. О культуре тела – никакого представления. Физнкультуры боится, как черт ладана. Я же помню, как мы в школе профанировали ее.
С последними словами Игнат обратился к жене.
Тамара заскучала и стала смотреть в окно.
– …Поэтому, тятя, как ты хошь думай, но дела у меня важные. Поважнее Степкиных.
– Ладно, – согласился отец. Он слушал невнимательно. – Мать, где там у нас?.. В лавку пойду…
– Погоди, – остановил его Игнат. – Зачем в лавку? Вот и эту привычку тоже надо бросать русскому народу: чуть что – сразу в лавку. – Но отец так глянул на него, что он сразу отнступил, махнул рукой, вытащил из кармана толстый бумажнник, шлепнул на стол. – На деньги.
Отец обиженно приподнял косматые брови.
– Ты брось тут, Игнаха… Приехал в гости, – значит, сиди помалкивай. Что у нас, своих денег нету?
Игнат засмеялся.
– Какой?
– Ну… такой же.
– Да ладно вам – сцепились. Что вас лад-то не берет? – вмешалась мать. – Иди в лавку-то. Пошел – дак иди.
Ермолай ушел.
– Сынок… не хотела уж при им спрашивать: как там Максим-то?
– Максим?.. Честно говорить?
– Господи, ну дак а как же?
– Плохо.
Мать вздохнула.
– А что шибко-то плохо?
– Плохо, потому что дурак… И не слушается. Причем… колосс – сильный, конечно, парень… Приходит как-то с денвушкой – ничего, хорошая девушка… – Игнат повернулся к жене. – А? Нинка-то.
– Да.
– Двухкомнатная квартира с удобствами, в центре – это же!.. Ну, думаю, поумнел парень. Вызвал его на кухню. «Ты, – говорю, – опять не сваляй дурака». А девка – без ума от него. Ну и что? Через неделю – конец: горшок об горншок – и кто дальше. Наш Макся затеял. Она мне звонила потом, девка-то. Чуть не плачет. «Вы, – говорит, – скажите ему, Игнатий Ермолаич, чтобы он не уходил». Скажи ему – хлопнет дверью и поминай как звали.
Матери тяжело было слышать все это про младшего сына. Она не разбиралась в перипетиях дел городских сыновей, ей было горько за младшего.
– Осподи, осподи, – опять вздохнула она. – Помог бы уж там ему как-нибудь.
– Да не хочет! – искренне воскликнул Игнат. – Ну сканжи ей: не стараюсь, что ли!
– Это верно… мамаша: он не хочет никого слушать.
– Отцу-то уж не говорите про него.
В сенях загремело ведро. Шаги…
– Верка идет, – сказала мать.
– Она где работает-то?
– Дояркой.
Вошла немая… Всплеснула руками, увидела брата, кинунлась к нему. Расцеловала.
– От она… От мы как. От как, – приговаривал Игнат, чуть уклоняясь от поцелуев. – От мы как брата любим… Ну та… Ну, хватит… Познакомься вот с женой моей.
Вера поглядела на Тамару. «Спросила»: «Вот это твоя жена?»
– Ну. А что?.. – Игнат показал: «Хорошая?»
Вера закивала головой и начала целовать Тамару. Тамара улыбалась смущенно.
– Пойдемте, я вам платье привезла, – сказала она. Вера не поняла.
– Верка, иди в горницу – платье мерить.
Вера всплеснула руками и запрыгала по избе, счастливая.
Все были довольны.
– Да хватит скакать-то! – притворно рассердилась мать. – Прям уж обрадуется, так удержу нету.
Тамара с немой ушли в горницу.
– Так у тебя что со здоровьем-то? Да! Я ж лекарство принвез – змеиный яд-то, ты просила.
– Вот хорошо-то, сынок, спасибо тебе… Может, подынмусь теперь. Радикулит – измучилась вся. А сказали тут…
Пришел Ермолай.
– А Степан все плотничет? – продолжал расспрашивать Игнат, расхаживая по прихожей в избе.
Отвечал теперь отец:
– Плотничает, ага. Коровник счас рубют. Ничо, хорошо получают. Этта девяносто рублишек принес. Куда с добром!
– Не закладывает?
– Бывает маленько… Так ведь оно что – дело холостое. Соберутся с ребятами, заложут.
– Жениться-то собирается?
– А мы знаем? Помалкивает. Да женится… куда деваетнся… Садись, пока суд да дело – пропустим маленько.
– Подождали бы Степку-то.
– Мы по маленькой… Садись.
Из горницы вышла немая в новом платье. Вышла торженственная и смотрела на всех вопросительно и удивленно. И в самом деле, она сделалась вдруг очень красивой. Молча смотрели на нее. Она прошлась раз-другой… сама не выдержала важности момента, опять запрыгала, поцеловала брата. Понтом побежала в горницу, привела Тамару и стала показывать ее всем и хвалить – какая она добрая, хорошая, умная.
Тамаре неловко стало.
Игнат был доволен.
Вера потащила Тамару на улицу, мыча ей что-то на ходу.
…Выпили маленько.
Ермолай склонился головой на руки, сказал с неподдельнной грустью:
– Кончается моя жизнь, Игнаха. Кончается, мать ее… А жалко.
– Почему такое пессимистическое настроение?
Отец посмотрел на сына.
– А ты, Игнат, другой стал, – сказал он. – Ты, конечно, не замечаешь этого, а мне сразу видно.
Игнат смотрел трезвыми глазами на отца, внимательно слушал.
– Ты вот давеча вытащил мне сапоги… Спасибо, сынок! Хорошие сапоги…
– Не то говоришь, отец, – сказал Игнат. – При чем тут сапоги?
– Не обессудь, если не так сказал, – я старый человек. Ладно, ничего. Степка скоро придет, брат твой… Он плотнинчает. Ага. Но, однако, он тебя враз сломит, хоть ты и про физкультуру толкуешь. Ты жидковат против Степана. Куда там…
Игнат засмеялся: к нему вернулась его необидная весенлость-снисходительность.
– Посмотрим, посмотрим, тятя.
– Давай еще по маленькой, – предложил отец.
– Нет, – твердо сказал Игнат.
– Вот сын какой у тебя! – не без гордости заметил станрик, обращаясь к жене. – Наша порода – Воеводины. Сказал «нет» – значит, все. Гроб. Я такой же был. Вот Степка скоро придет.
– Ты, отец, разговорился что-то, – урезонила жена станрика. – Совсем уж из ума стал выживать. Черт-те чего мелет. Не слушай ты его, брехуна, сынок.
Пришли Вера с Тамарой. Тамара присела к столу, а Вера начала что-то «рассказывать» матери. Мать часто повторяла «Ну, ну… Батюшки мои! Фу ты Господи!»
– Не такой уж ты стал, Игнаха. Ты не обижайся, – понвернулся он к Тамаре. – Он сын мне. Только другой он стал.
– Перестал бы, отец, – попросила мать.
– Ты лежи, мать, – беззлобно огрызнулся старик. – Ленжи себе, хворай. Я тут с людями разговариваю, а ты нас перенбиваешь.
Тамара поднялась из-за стола, подошла к комоду стала разглядывать патефонные пластинки. Ей, видно, было ненловко.
Игнат тоже встал… Завели патефон. Поставили «Грушицу».
Все замолчали. Слушали.
Старший Воеводин смотрел в окно, о чем-то невесело думал.
Вечерело. Горели розовым нежарким огнем стекла домов. По улице, поднимая пыль, прошло стадо. Корова Воеводинных подошла к воротам, попробовала поддеть их рогом – не получилось. Она стояла и мычала. Старик смотрел на нее и не двигался. Праздника почему-то не получилось. А он давнненько поджидал этого дня – думал, будет большой празднник. А сейчас сидел и не понимал: почему же не вышло праздника? Сын приехал какой-то не такой… В чем не танкой? Сын как сын, подарки привез. И все-таки
