– Кто породил такую гадость? Собаки!.. Руби, Фрол!.. Не давай жить… – негромко, с хрипом проговорил еще атаман и вовсе опустил голову, больше не мог даже говорить.
– Он уехал, батька, – сказал Иван Черноярец. – Счас там будет, не рви сердце.
Степан повернулся и скорым шагом пошел прочь.
Оставшиеся долго и тягостно молчали.
– А ведь это болесть у его, – вздохнул пожилой казак. – Вишь, всего выворачивает. Маленько ишо – и припадок шибанет. Моего кума – так же вот: как начнет подкидывать…
– Он после Ивана так, после брата, – сказал Стырь. – Раньше с им не было. А после Ивана ослабнул: шибко горевал. Болесть не болесть, а сердце надорванное…
– Никакая не болесть, – заспорили со стариками. – С горя так не бывает… Горе проходит.
– С чего же он так?
– Жалосливый.
– Ну, с жалости тоже не хворают. И мне жалко, да я же не реву.
– Да ты-то!.. С жалости-то как раз и хворают. У тебя одно сердце, а у другого… У другого – болит. У меня вон Микишка-то, сын-то, – вспомнил Стырь, – когда помер? – годов с двадцать. А я его все во сне вижу. Проснусь – аж в груде застынет от горя, как, скажи, вчерась его схоронил. Вот те и проходит – не проходит. А он брата-то вон как тоже любил… Да на глазах задавили – какое тут сердце надо иметь – камень? Он и надорвал его.
– А ты-то был в тем походе? Видал?
– Видал. – Стырь помолчал… и еще раз сказал: – Видал. Не приведи господи и видать такое: самых отборных, головку самую…
– А вы чего глядели?
– А чего ты сделаешь? Окружили со всех сторон – чего сделаешь? Рыпнись – перебили бы всех, и с концами.
– Дед, скажи, – заговорил про свою догадку один казак средних лет, – ты батьку лучше знаешь: ничего он не затевает… такого?..
– Какого? – вскинулся Стырь.
– Ну… на бояр, можеть, двинуть?.. К чему он, правда, силу-то копит? На кой она ему так-то?
– Это ты сам его спроси, он про такие дела со мной не советуется. Никуда он не собирается двигать… С чего ты взял?
– А силу-то копит…
– Сила завсегда нужна. Кому она мешала, сила?
– Ну, не такую же… Слыхал, по домам – за порукой только? Это уж – войско прямо.
Ларька Тимофеев, бывший тут, сощурил в усмешке девичьи глаза.
– Ну, а доведись на бояр стрепенуться?.. – спросил он. – Как вы тада?
Вопрос несколько ошеломил казаков. Так прямо еще не спрашивали.
– На бояр?.. Дак это ж – и на царя?
– Ну – на царя… – Синие глаза жестокого есаула так и светились насмешливым, опасным блеском. – Чем он хуже других?
– Да он-то не хуже… – трезво заговорил Стырь. – Нам бы не оплошать: у нас сила, а у его – втрое силы.
– Наша сила ишо не вся тут, – гнул свое Ларька. – Она вся на Дону. Туда нонче из Руси нашугало темные тыщи – голод там… Вот сила-то! А куда ее? Зря, что ль, ей пропадать? Оружьишко с нами…
– Нет, Лазарь, не дело говоришь. – Стырь решительно покачал головой. – Не дело, парень. Еслив уж силу девать некуда, вон – Азов на то… Чего же мы на своих-то попрем?
Глаза Ларькины утратили озорство и веселье… Он помолчал и сказал непонятно:
– Своих нашел… Братов нашел. Вон они, свои-то, чего вытворяют: невиновных людей огнем жгут, свои.
Все промолчали на это.
Иван с Федором нашли атамана в кустах тальника, у воды.
Степан лежал в траве лицом вниз. Долго лежал так. Сел… Рядом – Иван и Федор. Он не слышал, как они подошли.
Степан выглядел измученным, усталым.
– Принеси вина, Федор, – попросил негромко.
Федор ушел.
– Как перевернуло-то тебя!.. – сказал Иван, присаживаясь рядом. – Чего уж так? Так – сердце лопнет когда-нибудь, и все.
– Руки-ноги отвалились, как жернов поднял… – тихо сказал Степан. – Аж внутре трясется все.
– Я и говорю: надорвешься когда-нибудь. Чего уж так?
– Не знаю, как тебе… Людей, каких на Руси мучают, – как, скажи, у меня на глазах мучают, – с глубоким и нечаянным откровением сказал Степан. – Не могу! Прямо как железку каленую вот суда суют. – Показал под сердце. – Да кто мучает-то!.. Тварь, об которую саблю жалко поганить. Невиновных людей!.. Ну за что они их? И нашли кого – калек слабых…
– Ладно, скрепись. Счас Фрол привезет их. Лоб расшибет, привезет: ему теперь любой ценой вину надо загладить.
Федор принес вина в большой чаше. Степан приложился, долго с жадностью пил, проливая на колени. Оторвался, вздохнул… Подал чашу Ивану:
– На.
Иван тоже приложился. Отнял, посмотрел на Федора…
– Пей, я там маленько прихватил, – сказал тот.
– Сегодня в большой загул не пускайте, – сказал Степан. – Ишо не знаем, чего там Фрол наделает. Надо сбираться да уходить: больше ждать нечего. – Он опустил голову, помолчал и еще раз сказал негромко, окрепшим голосом. – Нечего больше ждать, ребяты.
***
Фрол ворвался в нижний ярус угловой, Крымской, башни, когда там уже никого из палачей не было. На земляном полу лежали истерзанные скоморохи. Семка был без памяти, старик еще шевелился и слабо постанывал. Наружную охрану – двух стрельцов – казаки втолкнули с собой в башню и велели им не трепыхаться.
– Живые аль нет? – спросил Фрол, склонившись над стариком.
– Живые-то живые, – шепотом сказал старик. – Никудышные только… Изувечили.
Фрол склонился еще ближе, вгляделся в несчастного старика.
– Как они вас!.. Мама родимая!
– Да что ты! – удивился Фрол. Подошел к Семке, разжал его окровавленный рот. – Правда. Ну, натешились они тут!..
В дверь с улицы заглянул казак:
– Увидали! Бегут суда от приказов. Живей!..
– Берите обоих. Шевелитесь! – Фрол быстро подошел к стрельцам: – Вы что же это? А? Гады вы ползучие, над живыми-то людями так изгаляться…
– А чего? Мы не били. Мы глядели только… Да подержали, когда язык…
Фрол ахнул стрельца по морде. Тот отлетел в угол, ударился головой и сник.
– Чтоб не глядел, курва такая!..
Второй стрелец кинулся было к выходу, но его оттуда легко отбросил дюжий Кондрат.
Казаки, трое, выбежали из башни, вскочили на коней. Всего их здесь было пятеро; остальные ждали за стеной Кремля, снаружи.
Скоморохи были уже на седлах у казаков. При белом свете на них вовсе страшно было глядеть: истерзали их чудовищно, свирепо. Даже у видавших виды казаков сердца сжались болью.
От приказных построек, под уклон к башне, бежали люди. Передние легко узнались: стрельцы с ружьями. И бежало их много, с пятнадцать.
Кондрат, выскочив из башни, глянул в сторону бегущих, потом на Фрола… Обеспокоился, но к коню не торопился.
– Фрол, успею… Дай?
Фрол мгновение колебался… Кивнул согласно:
– Мигом! По разу окрести, хватит.
Кондрат бегом вернулся в башню; тотчас оттуда раздались истошные крики и два-три мягких, вязнущих удара саблей. Крики оборвались почти одновременно.
Тем временем стрельцы были совсем близко. Некоторые остановились, прикладываясь к ружьям.
– Кондрат! – громко позвал Фрол.
Казаки вынули сабли, тронули коней, чтоб не стоять на месте под пулями. Кондрата все не было.
Раздались два выстрела. Потом третий…
Кондрат выскочил из башни, засовывая на бегу в карман какие-то мелкие штуки.
– Что ты там? – зашипел Фрол. – Сдох, что ли?!.
– Пошурудил в карманах у их… – Кондрат никак не мог попасть ногой в стремя: татарская кобылка, не приученная к выстрелам, испугалась. Дико косила глазом и прядала вбок.
– Тр!.. Той!.. – гудел Кондрат, прыгая на одной ноге. – Чего ты, дурочка, испужалась-то?..
Еще трое бегущих приостановились, припали на колено… Казаки закрутились на месте, дергая поводья. Кони всхрапывали, сучили ногами, норовили дать вдыбки.
– Прыгай! – заорал Фрол. – Твою мать-то!..
Кондрат упал брюхом в седло… Подстегнули коней… Еще три выстрела прогремели почти одновременно. Под одним из казаков конь скакнул вбок и стал падать. Казак бросил его и прыгнул на ходу к Фролу, который для того несколько придержал свою лошадь.
Вылетели через Никольские ворота… И весь отряд Фрола на добром скаку скрылся в улочке, что вела от Кремля наискосок к Волге. Остался в воздухе только слабый следок пыли, да недолго слышался дробный стремительный бег коней.
Стрельцов было человек восемь. В числе первых подбежал к башне Иван Красулин, голова стрелецкий. Сунулся в башню…
Некоторое время его не было. Потом он вышел. Подавленно молчал. С силой потер ладошкой лоб.
Подбежали другие… По виду Красулина догадались, что тут случилось.
– Казаки?
– Должно… Кто же больше?
– Они, больше некому. Раз скоморохов взяли, то они. Не татарва же… Казачье дело.
– Вот чего, – заговорил Красулин, – скоморохов взяли – это не скроешь теперь, а вот стражных срубили – то надо замести как-нибудь. Надо чего-то выдумать.
– Срубили?! – узнавали вновь подбегающие.
– Вон лежат… За скоморохов можно перетерпеть, а за этих – не приведи господи: всем будет. Еслив кто из вас донесет тайком, и тому несдобровать: я всех тут знаю.
– Совсем срубили-то? – Двое вошли в башню… И тотчас вышли. – Да… Напополам развалили.
– Чего делать-то? – вслух думал Иван. – Самих ведь срубют… Ишо и умысел потайной присобачут: нарошно, мол, попустили. И так воевода окрысился давеч: «С ворами гуляете!»
– В воду, чего!.. Чего тут больше выдумаешь? Ушли – и все тут. С казаками ушли, мол. Кто проверит?
– Знамо, им теперь – где-нигде… все то же. Тут не грех и об себе подумать. Да ить как скоро управились!
– Как? Все-то как думаете? – спросил Красулин.
– В воду – и подальше, – согласились все.
***
С астраханской стороны Болды послышался конский топот, голоса. Свистнули.
На этой стороне от костров отделилось несколько фигур; пошли к воде. Было уже совсем темно.
– Ты, Фрол?! – спросил отсюда голос Ивана Черноярца.
– Мы! – откликнулся Фрол. – Переплавляйте!
Два стружка отвалили от берега.
На той стороне заводили коней в воду, пускали вплавь одних. Фырканье коней, плеск воды, голоса людей звучно отдавались ночной рекой. Ночи стояли тихие.
Стружки ткнулись в берег… Фрол прыгнул в передний.
– Ну как? – спросил его Черноярец. – Привез?
– Везем… Старик кончился дорогой. А парню язык срезали. Живой пока, но… худой тоже.
– Ох?.. Успели. – Иван сокрушенно прицокнул.
– Куда старика-то? – спросили есаулов с берега.
– Заноси! – велел Иван. – Завтра схороним. Вот твари дак твари!.. И за што ухайдакали? Ни за што.
