долго помнят.
Казачье войско прогрянуло по главной улице города и растекалось теперь по переулкам… Кое-где в домах уже вскрикивал и смеялся Праздник.
Ус сидел в приказной избе, распоряжался, перетряхивал судьбы горожан и служивых людей.
Ему доложили:
– Воевода с племянником, прислуга его, трое жильцов да восемь стрельцов заперлись в башне городской стены.
– Стеречь их там дороже глаз, – велел Ус. – Скоро пойдем к им.
– Поп до тебя, Василий Родионыч, – снова вошел в избу казак.
– Чего ему? – удивился Ус.
– Не сказывает. Атаману, говорит, скажу.
– Давай.
В избу вошел тот самый поп, у которого Степан грозился в храме отрезать космы. Вошел – широкий, гулкий.
– Как зовут? – спросил Ус. – Чего ты до меня?
– Где же атаман-то? – громыхнул поп, как в бочку.
– Я атаман. Что, оглазел? – обиделся Ус.
– Ты, можа, и атаман, только мне надобно наиглавного, Разю, – высокомерно сказал поп.
– Зачем?
– Хочу послужить православному воинству во славу свободного Исуса Христа.
– Молодец! – сердечно похвалил его Ус. – Поп, а смикитил. Как зовут?
– Авраам. А ты кто?
– Ктокало, – ответил Ус со смехом. – Пойдем пить.
– 7 —
Вылазка Разина к едисанским татарам была успешной.
Назад казаки гнали перед собой вскачь огромное стадо коров, овец, малолеток лошадей.
Рев и гул разносился далеко вокруг. Казаки орали… Очумелые от бешеной гонки животные шарахались в стороны, кидались на всадников. Свистели бичи. Клубилась пыль.
Степан с Федькой и с Иваном ехали несколько в стороне. Запыленные – ни глаз, ни рожи.
К ним подскакали нарочные из Царицына… Что-то сказали Степану. Тот радостно сверкнул зубами и во весь опор понесся вперед, к Царицыну. За ним увязался Федька Шелудяк. Иван Черноярец остался с табуном.
Ликующий, праздничный звон колоколов всех церквей города оглушил Разина. Это случилось как-то само собой – высыпали встречать атамана.
Народ и казаки стояли вдоль улицы, которой он шел. Стояли без шапок; ближние кланялись в пояс.
Навстречу атаману от приказной избы двинулась толпа горожан – с хлебом-солью. Во главе – отец Авраам.
Степан, хоть весь был грязный, шел степенно, гордо глядя перед собой: первый царев город на его мятежном пути стал на колени. Славно!
Отец Авраам низко поклонился.
– Здорово, отче! – узнал его Степан. – Как Микола поживает? Ах, мерин ты, мерин… – Степан засмеялся. – Ишь, важный какой!..
Поп, видно, заготовил что сказать, но сбился от таких неуместных слов атамана. Обозлился.
– Поживает… Ты чего зубы-то скалишь?
– Где воевода? – спросил Степан.
Степану поднесли в это время хлеб-соль. На каравае стояла чара с водкой, солонка. Он выпил чару, крякнул, отломил от каравая, обмакнул в солонку, заел. Вытер ладошкой усы и бороду.
– Где воевода? – опять спросил он.
– В башне заперся.
– Много с им?
– С двадцать.
– А Васька где?.. Я не вижу его.
– Васька… – Ларька Тимофеев показал рукой: – До сшибачки. – И еще он сказал весело: – Стрельцы поклали оружье. Мы их пока всех в церкву заперли.
– Пошли воеводу брать, – распорядился Степан. – Нечего ему там сидеть, его место в Волге, а не в башне. Все бы в башнях-то отсиживались! Хитрый Митрий.
Двинулись к городской стене, к башне, где закрылся воевода со своими людьми.
Появилось откуда-то бревно. С ходу ударили тем бревном в тяжелую дверь… Сверху, из бойниц башни, засверкали огоньки, затрещали ружья и пистоли. Несколько человек упало, остальные, бросив бревно, отбежали назад.
– Неси ишо бревно! – приказал Степан. – Делайте крышку.
Приволокли большое бревно и стали сооружать над ним – на стойках – двускатный навес (крышку) из толстых плах. Крышку потом обили потниками (войлоком) в несколько рядов, потники хорошо смочили водой. Таран был готов.
– Изменники государевы!.. – кричали из башни. – Он ведь узнает, государь-то, все узнает! Мы послали к царю-то, послали!
– Это вы изменники! – кричали осаждающие царицынцы. – Государь на то вас поставил, чтоб нас мучить? Царь-то за нас душой изболел, батюшка. Ему самому, сердешному, от вас житья нету! Марью Ильинишну извели, голубушку! Царевичей извели!.. От такие же вот живоглоты! – Тургенев был прислан из Москвы недавно, но успел опротиветь царицынцам.
– Все на колу будете! – кричали осажденные. – С ворами вместе! Бога побойтесь, бога!..
– Кого послушали?! Стеньку, первого вора и разбойника! – крикнул сам воевода Тургенев. – Одумайтесь, вам говорят!
Степан смотрел на башню, щурился. Ему поднесли еще чару. Он выпил, бросил чару, засучил рукава! Глянул на башню… Махнул рукой, подскочил к бревну…
Таран подняли, разбежались, ударили в ворота. Кованая дверь погнулась. Еще ударили, еще…
Сверху стреляли, бросали смоляные факелы, но осаждающих надежно прикрывал навес. Бревном били и били.
Дверь раз за разом подавалась больше. И наконец совсем слетела с петель и рухнула внутрь башни. Федька Шелудяк с Ларькой Тимофеевым ворвались туда, за ними остальные.
Короткая стрельба, крики, возня… И все кончено. Успокоились.
Воеводу с племянником, приказных, жильцов и верных стрельцов вывели из башни. Подвели всех к Степану.
– Ты кричал «вор»? – спросил Степан.
Тимофей Тургенев гордо и зло приосанился.
– Я с тобой, разбойником, говорить не желаю! А вы изменники!.. – крикнул он, обращаясь к стрельцам и горожанам. – Куда смотрите?! К вору склонились!.. Он дурачит вас, этот ваш батюшка. Вот ему, в мерзкую его рожу! – Тимофей плюнул в атамана. Плевок угодил на полу атаманова кафтана. Воеводу сшибли с ног и принялись бить. Степан подошел к нему, подставил полу с плевком. Он был бледный и говорил тихо:
– Слизывай языком.
Воевода еще плюнул.
Степан пнул его в лицо. Но бить другим не дал. Постоял, жуткий, над поверженным воеводой… Наступил сапогом ему на лицо – больше не знал, как унять гнев. Вынул саблю… но раздумал. Сказал осевшим голосом:
– В воду. Всех!
Воеводу подняли… Он плохо держался на ногах. Его поддержали.
Накинули каждому петлю на шею и потянули к Волге.
– Бегом! – крикнул Степан. Чуть пробежал вслед понурому шествию и остановился. Саблю еще держал в руке. – Бего-ом!
Приговоренных стали подкалывать сзади пиками. Они побежали. И так скрылись в улице за народом. Народ молча смотрел на все. Да, видно, Тимофей Тургенев за свое короткое воеводство успел насолить царицынцам. Вообще поняли люди: отныне будет так – бить будут бояр. Знать, это царю так угодно. Иначе даже и сам Стенька Разин не решился бы на такое.
Только один нашелся из всех – с жалостью и смелостью: отец Авраам.
– Батька-атаман, – сказал отец Авраам, – не велел бы мальчонку-то топить. Малой.
– Не твое дело, поп. Молчи, – сказал Степан.
– А правда, Степан Тимофеич… Парнишку-то не надо бы…
– Молчи, – и ему велел Степан. – Где Родионыч?
– Дрыхнет Родионыч, где…
– Смотри лучше за атаманом своим. Зачем много пить дал?! Я не велел.
– А то вы послушаете! – горько воскликнул Матвей. – Не велел… А он взял да велел!
– Пошли гумаги приказные драть, – позвал Степан всех.
– Ох, Степан, Степан… Атаман! – дрогнувшим голосом вскрикнул вдруг Матвей. – Послушай меня, милый…
– Ну? – резко обернулся Степан. И нахмурился.
– Отпусти мальца. Христом-богом молю, отпусти. – У Матвея в ясных серых глазах стояли слезы. – Отпусти невинную душу!..
Степан так же резко отвернулся и ушагал к приказной избе. За ним – его окружение.
Воеводу и всех, кто был с ним, загнали в воду, кого по грудь, кого по пояс – кололи пиками. Два казака так всадили свои пики, что не могли вытащить, дергали, ругались.
– Ты глянь! – как в чурбак какой…
– И эта завязла. Тьфу!..
Тела убитых сносило водой. Две пики так и остались торчать – бросили их. Некоторое время пики еще плыли стоймя. Чуть покачивались. И уходили все глубже. Потом исчезли под водой вовсе.
С берега на страшную эту картину смотрели потрясенные царицынцы. Многих, наверно, подавила, оглушила жестокая расправа. Молчали. Неужели же царь велел так? Что же будет?
…На площадь, перед приказной избой, сносили деловые бумаги приказа, сваливали в кучу. Образовался большой ворох.
– Все? – спросил Степан.
– Все.
– Поджигай.
Казак склонился к бумагам, высек кресалом огонь, поболтал трутом, чтоб он занялся огнем… И поднес жадный огонек к бумагам.
Скоро на площади горел большой веселый костер.
Степан задумчиво смотрел на огонь.
– Волга закрыта, – сказал он, ни к кому не обращаясь, раздумчиво. – Ключ в кармане… Куда сундук девать?
– Чего? – спросил Фролка, брат.
Степан не ответил.
– 8 —
– Волга закрыта, – сказал Степан. – Две дороги теперь: вверх и вниз. Думайте. Не торопитесь, крепко думайте.
Сидели в приказной избе. Вся «головка» разинского войска, и еще прибавились Пронька Шумливый, донской казак, да «воронежский сын боярский» Ивашка Кузьмин.
– Как ни решим, – чтоб не забыть потом: город укрепить надежно, – добавил Степан. – Вверх ли, вниз ли пойдем, – он теперь наш. Своих людишек посадим – править.
– Ийтить надо вверх, – сказал Ус.
На него посмотрели – ждали, что он объяснит, почему вверх. А он молчал, спокойно, несколько снисходительно смотрел на всех.
– Ты чего это с двух раз говорить принимаисся? – спросил Степан. – Пошто вверх, растолкуй.
– А пошто вниз? Тебя опять в шахову область тянет? – сразу почему-то ощетинился Ус.
– Пошел ты к курвиной матери с шахом вместе! – обозлился Степан. – Не проспался, так иди проспись.
– А на кой вниз? – не сдавался Ус. То ли он на ссору напрашивался. – Чего там делать?
– Там Астрахань!.. Ты к чужой жене ходил когда-нибудь?
– Случалось… Помоложе был, кобелил. – Ус коротко хохотнул.
– А не случалось так: ты к ей, а сзади – муж с топором? Нет? – Степан внимательно смотрел в глаза атамана, хотел понять: всерьез тот хочет ссоры или так кобенится?
– Так – нет; живой пока.
– Так будет, еслив мы Астрахань за спиной оставим.
– Ты-то вниз, что ли, наметил?
– Я не говорил. Я думаю. И вы тоже думайте. А то я один за всех отдувайся!.. – Степан опять вдруг чего-то разозлился. – Я б тоже так-то: помахал саблей да – гулять. Милое дело! Нет, орелики, думать будете! – Степан крепко постучал согнутым указательным пальцем. – Тут вам не шахова область, это правда. Я слухаю. Но ишо раз говорю вам: думайте башкой, а то нам их тут скоро снесут, еслив думать не будем.
– Слава те господи, – с искренней радостью молвил Матвей Иванов, – умные слова слышу.
Все повернулись к нему.
– Ну, Степан Тимофеич, тада уж скажу, раз велишь: только это про твою дурость будет…
Степан сощурился и даже рот приоткрыл.
– Атаманы-казаки, – несколько торжественно начал Матвей, – поднялись
