всматривался с высокого стружьего носа в сумрак ночи. Огоньки факелов на стругах Черноярца плясали поодаль, качались…
– Прошли, что ль? – ни черта не разберу…
– Прошли. Больше нету.
– Сколь нащитал-то?
– По огонькам – вроде много… Они мельтешат как…
– С двадцать, – неуверенно отвечал молодой стрелец. – А можа, боле. Они мельтешат как… Можа, боле, не поймешь.
– Откуда их боле-то? Их сэстоль и есть. Во-от… Гасите-ка огни! Пошли. Зря не шумите. С богом! Пушкари – готовься. Как отрежем, так лодку к им: «Складай оружье – окруженные». Мы их седня прижмем… В Волге, там с ими поговорим покруче. Взвозятся, открываем пальбу… Но, я думаю, они умней – не взвозятся. Во-от. Топить-то их не надо бы… Не надо бы – у их добра много. Не топить! Так договоримся.
Князь Семен был доволен.
***
– Добре! Стой! – распорядился Иван Черноярец. – Так и есть – окружают, собаки: огни в воду пометали. Сучья порода… Ну-ка, кто? – до батьки! Отрезают с моря, мол. К воеводе я сам отправлюсь. Ах, вертучая душа: медом не корми, дай обмануть. – Забыл первый есаул, совсем как-то забыл, что сами они первые раскинули стрельцам сеть. – Батьке скажи, чтоб не торопился палить: можеть, я их счас припужну там. Можеть, миром решим, когда узнают. Спину-то они нам подставили, а не мы им…
– А затеется бой, – ты как же?
– Ну, как? Как есть… Не затеется, я их припужну счас. Давай лодку!
***
В астраханской флотилии произошло какое-то движение, послышались голоса… Похоже, кто-то прибыл, что ли.
– Какова дьявола там?! – зашипел князь Семен. – Оглоеды… Опупели?
Голоса приближались. Да, кто-то прибыл со стороны.
– Тиха! – прикрикнули с воеводского струга.
– Никита вернулся, – сказали с воды. – Ну-к, прими! Спусти конец… Да куда ты багром-то?! Дай конец!
– Никита? – изумился князь. Он так увлекся своими хитросплетениями, так с головой влез в азарт продуманной игры, что забыл про своих послов. – Давай суда его. А чего они? Чего, Никита?
– Беда, князь! – заговорил Никита, перевалившись через борт. – Слава те господи!.. успели. Фу!.. С того света.
– Что? Говори! – почти закричал воевода.
– Перехитрили нас, воевода. Ты их отрезал? С моря-то.
– Отрезал.
– А Стенька у нас за спиной! Слава те господи, успели. Я так и знал, что отрежешь. Налетели б счас на румяную…
– Как так? – раздраженно спросил князь. – А кто прошел?
– Сколь прошло-то?
– Двадцать нащитали…
– Двенадцать стругов! А десять, самых надежных, у нас за спиной. Разделились они – подвох зачуяли. Мы-то насилу головушки свои унесли. Двух казаков с собой прихватили. От этих не было никого? – Скрипицын кивнул в сторону разинцев с Черноярцем, которых воевода запирал в Волге.
Воевода помолчал.
– Рази ж они не все прошли?
– Скоро пришлют посыльщиков. Послухай, что плести будут! Скажут, раздор вышел: Стенька в десять стружков к Теркам ушел, а эти вроде на милость идут. Ворье хитрое… Мы двоих прихватили – приставных к нам. Слава те господи! А уж про нас, князь, и не подумал? Стенька посулился самолично задавить нас…
– Во-от, – понял наконец воевода. – С вами рази чего сделаешь! – Обидно ему сделалось – так все ладно обдумал, так все сошлось в голове, и надо теперь все переиначивать, все ломать и снова собираться с мыслью и духом. Так резко различаются русские люди: там, где Разин, например, легко и быстро нашелся и воодушевился, там Львов так же скоро уронил интерес к делу, им овладела досада. – А попробуем?! – вдруг вяло оживился он. – Их же меньше. Да мы теперь знаем про ихнюю хитрость. А?
Сразу ответили в несколько голосов:
– Что ты, Семен Иваныч!
– Нет, князь! Господь с тобой!..
– Они как кошки. Им только дай ночью бой затеять. Любезное дело… Они и месяц-то казачьим солнышком зовут.
Опять с воды послышались шум и голоса. Опять, похоже, пришлые.
– Кто?! – окликнули с воеводского струга.
– Есаул Иван Черноярец! К воеводе.
– Зови, – велел князь. – Запалите огонь.
Никита с Кузьмой отошли в сторонку – из светлого круга. Иван поднялся на струг, поклонился воеводе.
«Теперь Стенька не даст, сколько мог дать, запри я его в Волге, – подумал князь Семен. – Воистину, казаки обычьем – собаки».
– Ну? – спросил князь строго. – С чем пожаловал?
– Челом бьем, боярин, – заговорил Иван. – Вины наши приносим великому государю…
– Вы все здесь? – нетерпеливо перебил князь.
– Нет. Атаман наш в десять стружков ушел к Теркам.
– Чего ж он ушел? Вины брать не хочет?
– Убоялся гнева царского…
– А вы не убоялись?
– Воля твоя… Царь нас миловал. Нам грамотку вычли.
– А не врешь ты? Ушел ли Стенька-то? – Теперь князь открыто злился; особенно обозлило вранье есаула, и то еще, что есаул при этом смотрит прямо и бесхитростно. – Ушел ваш атаман?! Или вы опять крутитесь, собаки?! Ушел атаман?
– Вот – божусь! – Иван, не моргнув глазом, перекрестился.
– Страмцы, – сказал князь брезгливо. – Никита!..
В круг света вошел Никита Скрипицын, внезапный и веселый.
– Здоров, есаул! Узнаешь?
Иван пригляделся к послу, узнал:
– А-а… – И поник головой, даже очень поник.
– Чего ж ты врешь, поганец?! – закричал князь. – Да ишо крест святой кладешь на себя!
– Не врали б мы, боярин, кабы вы первые злой умысел не затаили на нас, – поднял голову Иван. – Зачем с моря отсек? В царской милостивой грамоте нет того, чтоб нас окружить да побить, как собак.
– Кто вас побить собирался?
– Зачем же с моря путь заступили? Зачем было…
– Где атаман ваш? – спросил воевода.
– Там, – Иван кивнул в сторону моря. – За спиной у вас… Ты, воевода, будь с нами как с ровней. А то обманываешь тоже, как детей малых. Даже обидно, ей-богу… И ты, служилый, ты же только грамоту нам читал: рази там так сказано! Кто же обманом служит!..
– Пошли к Стеньке! – заговорил князь. – Пускай ко мне идет без опаски: крест целовать будете. Пушки, которые взяли на Волге, в Яицком городке и в шаховой области, отдадите. Служилых астраханцев, царицынских, черноярских, яицких, – отпустить в Астрахани. Струги и все припасы отдать на Царицыне. Посылай.
– Я сам пойду, чего посылать…
– Сам тут побудешь! – резко сказал воевода. – Посылай.
Иван подумал… Подошел к краю струга, свесился с борта, долго что-то говорил казаку, который приплыл с ним и сидел в лодке. Тот оттолкнулся от струга и исчез в темноте.
Воевода меж тем рассматривал стариков – Стыря и Любима, коих подвели к нему, – он велел. Вступил в разговор с ними.
– Куда черт понес – на край света? – с укоризной спросил князь. – Помирать скоро! Воины…
– Чего торописся, боярин? Поживи ишо, – сказал Стырь участливо. – Али хворь какая? – Старики осмелели при есауле: слышали, как тот говорил с воеводой – достойно. Особенно осмелел Стырь.
– Я про вас говорю, пужалы! – воскликнул князь.
– Чего он говорит? – спросил дед Любим Стыря. Стырь заорал что было силы на ухо Любиму:
– Пошто?! – тоже очень громко спросил дед Любим.
– Я не стал про то спрашивать!
– Э?!
– Я враз язык прикусил! Испужался!
– А-а! У меня тоже в брюхе чего-то забурчало. Тоже испужался!
Воевода сперва не понял, что старики дурака ломают. Потом понял.
– Не погляжу счас, что старые: стяну штаны и всыплю хорошенько!
– Чего он? – опять спросил дед Любим громко.
– Штаны снимать хочет! – как-то даже радостно орал Стырь. – Я боярскую ишо не видал!? А ты?
– Пошли с глаз! – крикнул воевода. И топнул ногой.
Он, может, и всыпал бы старикам тут же, не сходя с места, но дело его пошло вкось, надо теперь как-то его выравнивать – не злить, например, лишний раз Стеньку: за стариков тот, конечно, обозлился бы.
***
Посыльный от Ивана рассказал Степану, чего требует воевода:
– Привесть к вере все войско. И чтоб шли мы в Астрахань, а пушки и знамена – все бы отдали. А струги и припас на Царицыне отдали б…
– Голых и неоружных отправить?! – воскликнул Фрол Минаев. – Во, образина!..
– Батька, давай подойдем скрытно, всучим ему щетины под кожу, – подсказал Ларька Тимофеев. – Чтоб он, гундосый, до самой Астрахани чесался.
– Гляди-ко!.. – воскликнул Степан. – Какие у нас есаулы-то молодцы! А то уж совсем в Москву собралися – милости просить. А царь-то, вишь, вперед догадался – грамотку выслал. Молодец! И есаулы молодцы, и царь молодец! – Степан воистину ликовал.
– Мы не напрашиваемся в молодцы, – обиделся Ларька.
– Славный царь! Дуй, Ларька, к воеводе. Перво-наперво скажи ему, что он – чурка с глазами: хотел казака обмануть. Потом насули ему с три короба… Крест поцалуй за нас. Чего хмурисся?
– Я не ходок по таким делам, – сказал Ларька.
– Кто же пойдет? Я, что ль?
– Вон Мишка Ярославов: и писать, и плясать мастак. Пусть он.
– Я могу, конечно, сплясать, токмо не под воеводину дудку. Шпарь, Лазарь, не робь. – Мишка широко улыбнулся.
– Вместях пойдете, – решил Степан. – Молодец, Ларька, надоумил. Собирайтесь. – Степан посерьезнел. – Гнитесь там перед им, хоть на карачках ползайте, – а домой нам попасть надо. Чего отдать, чего не отдать – это мы в Астрахани гадать будем: грамотка-то, видно, правдишная. Лишь бы они до Астрахани не налетели на нас. Валяйте.
Есаулы, Лазарь и Михаил, поднялись нехотя.
– Пушки, знамена, струги, припас – на то, мол, у нас в Астрахани круг будет, там обсудим, – наказывал Степан.
– Лучше уж счас прямо насулить, – посоветовал Фрол, – чтоб у их душа была спокойная. А в Астрахани стрельцов поглядим – какие они твердые, посадских людишек… Там-то способней разговоры вести.
– И то дело, – согласился Степан. – Сулите и пушки. Наших людей, каких окружил, пусть к нам пропустит, а сам пускай вперед нас идет. До самой Астрахани. А чтоб сердце воеводино помягче было, подберите рухлядишки шаховой – от меня, мол. Поболе! Намекните воеводе: пускай заклад наш помнит. А то он чуть не забыл. В Астрахани, мол, ишо дары будут. Скажите: атаман все помнит – и добро, и худо.
Так Разин прошел в Астрахань – без единого выстрела, не потеряв ни одного казака. То была победа немалая.
***
«Тишайший» в Москве топал ногами, мерцал темным глазом, торопил и гневался. Он сбирался на соколиную охоту,
