Но Юранд, сидя в своем болотистом, поросшем камышом Спыхове и пылая неутолимой жаждой мести, так донял своих зарубежных соседей, что в конце концов, невзирая на всю свою злобу, они в страхе перед ним отступились. Поля, граничившие со Спыховом, лежали невозделанные, леса зарастали диким хмелем и орешником, луга — камышом. Не один немецкий рыцарь, привыкший у себя дома к кулачному праву, пытался осесть по соседству со Спыховом, однако спустя немного времени он предпочитал отказаться от лена, стад и крестьян, чем жить под боком у неумолимого соседа. Часто рыцари сговаривались учинить всем вместе набег на Спыхов, но всякий раз такой набег кончался для них поражением. Они прибегали ко всяким способам. Однажды они привезли с Майна рыцаря, известного своей силой и жестокостью, выходившего победителем из всех боев, с тем чтобы он вызвал Юранда на поединок на утоптанной земле. Но когда противники заняли свои места и немец увидел грозного мазура, сердце у него упало, словно от какой-то колдовской силы, и он поворотил коня, чтобы спастись бегством, а Юранд пронзил ему копьем не защищенный бронею зад и лишил его таким образом чести и жизни. С той поры такой страх объял соседей, что немец, завидев издали спыховские хаты, осенял себя крестным знамением и начинал творить молитву своему покровителю на небесах, ибо отныне все утвердились в вере, что Юранд ради мести продал душу дьяволу.
О Спыхове рассказывали всякие страсти. Говорили, будто через топкие болота, посреди дремлющих, заросших ряской и горчаком трясин к Спыхову ведет такая узкая дорожка, что по ней рядом не могут проехать два всадника, будто по обочинам её валяются немецкие кости, а ночью головы утопленных блуждают на паучьих ножках и со стоном и воем увлекают в трясину всадников вместе с лошадьми. Говорили, будто в самом городке частокол усажен человеческими черепами. Правдой во всем этом было только то, что из-за решетки подземелья, вырытого под домом в Спыхове, всегда доносился стон нескольких невольников и что имя Юранда было страшнее всех сказок о скелетах и утопленниках.
Узнав о прибытии Юранда, Збышко тотчас поспешил к нему; но это был отец Дануси, и поэтому Збышко шел к нему с тревогой в душе. Никто не мог воспретить ему избрать Дануську госпожой и дать ей обет, но ведь княгиня обручила его с нею. Что скажет на это Юранд? Даст ли он свое согласие на брак и что будет, если он закричит, что как отец никогда этого не допустит? Тревога росла в душе Збышка, ибо Дануся была сейчас для юноши дороже всего на свете. Только мысль о том, что Юранд не в вину, а в заслугу поставит ему нападение на Лихтенштейна, придавала Збышку бодрости; ведь он совершил этот поступок, желая отомстить за мать Дануси, и чуть было сам не поплатился за это головой.
Он стал расспрашивать придворного, посланного за ним к Амылею:
— Куда же вы меня ведете? В замок?
— Ну конечно, в замок. Юранд остановился там вместе с двором княгини.
— Скажите, что это за человек?.. Я должен знать, как надо с ним держаться…
— Как вам сказать? Он совсем непохож на других людей. Говорят, раньше, когда сердце его ещё не ожесточилось, он был человек веселый.
— Умен ли он?
— Хитер, потому что других бьет, а сам не дается. Эх! Один у него глаз, другой немцы стрелой ему выбили, но одним этим глазом он человека видит насквозь. Никто не может с ним сладить… Любит Юранд только нашу княгиню, женился он на её придворной, а сейчас вот его дочка у неё воспитывается.
Збышко вздохнул с облегчением.
— Так вы говорите, он не станет противиться воле княгини?
— Я понимаю, о чем вы хотите дознаться, и сейчас расскажу вам все, что слышал. Княгиня говорила ему о вашем обручении — нехорошо было бы утаить это от него, — но что Юранд ей сказал, не знаю.
Беседуя таким образом, они дошли до ворот. Капитан королевских лучников, тот самый, который недавно вел Збышка на казнь, теперь приветливо кивнул ему головой; миновав стражу, Збышко с посланцем княгини вошел во двор, а затем повернул направо к флигелю, который занимала княгиня.
Столкнувшись в дверях со слугой, придворный спросил:
— Где Юранд из Спыхова?
— В угольчатой комнате, с дочерью.
— Сюда пожалуйте, — сказал придворный, показывая на дверь.
Збышко перекрестился и, приподняв занавес на открытых дверях, с бьющимся сердцем вошел в комнату. Однако он не сразу заметил Юранда и Данусю, потому что комната была не только угольчатая, но и темная. Только через некоторое время он разглядел светлую головку девочки, сидевшей на коленях у отца. Они не слыхали, как Збышко вошел, поэтому он остановился у занавеса, кашлянул и наконец произнес:
— Слава Иисусу Христу!
— Во веки веков, — ответил Юранд, вставая.
В эту минуту к молодому рыцарю подбежала Дануся и, схватив его за руку, воскликнула:
— Збышко! Батюшка приехал!
Збышко поцеловал ей руку, затем подошел с нею к Юранду и сказал:
— Я пришел к вам с поклоном; вы знаете, кто я?
И он склонился, сделав руками такое движение, точно хотел обнять ноги Юранда. Но тот схватил его за руку, повернул к свету и в молчании вперил в него взор.
Збышко уже немного оправился и, подняв на Юранда любопытные глаза, увидел богатыря с рыжеватыми волосами и такими же рыжеватыми усами, с рябинами от оспы на лице и одним глазом стального цвета. Юноше казалось, что этот глаз хочет пронзить его насквозь, и он снова смутился и, не зная, что сказать, спросил, лишь бы только прервать тягостное молчание:
— Так вы Юранд из Спыхова, отец Дануси?
Но тот только указал Збышку на скамью рядом с дубовым креслом, на которое уселся он сам, и, не ответив ни слова, по-прежнему пристально смотрел на юношу.
Збышко потерял наконец терпение.
— Знаете, — сказал он, — неловко мне сидеть вот так, как на суде.
Только тогда Юранд спросил:
— Так это ты хотел сразить Лихтенштейна?
— Я! — ответил Збышко.
Удивительным светом зажегся при этом единственный глаз пана из Спыхова, и грозное лицо рыцаря немного прояснилось. Через минуту он бросил взгляд на Данусю и снова спросил:
— И все это ради неё?
— А ради кого же ещё? Дядя, верно, вам рассказал, что я дал ей обет сорвать у немцев павлиньи чубы. Только не три сорву я чуба, а по меньшей мере столько, сколько пальцев на обеих руках. И вам я помогу отомстить немцам — все ведь это месть за мать Дануси.
— Горе им! — воскликнул Юранд.
И снова воцарилось молчание. Однако Збышко сообразил, что, выказывая свою ненависть к немцам, он привлечет к себе сердце Юранда.
— Не прощу я им ни за что, — сказал он, — хоть из-за них мне уже чуть голову не отрубили.
Тут он повернулся к Данусе и прибавил:
— Она вот спасла меня.
— Знаю, — сказал Юранд.
— А вам это, может, не по сердцу?
— Коли дал ты обет, так служи ей — таков рыцарский обычай.
Збышко заколебался, но через минуту заговорил с видимым беспокойством:
— Видите ли… она мне на голову покрывало накинула… Все рыцари слышали, и францисканец, который был при мне с крестом, слышал, как она сказала: «Он мой!» И, видит Бог, ничьим я больше не буду до самой смерти.
При этих словах он снова преклонил колено и, желая показать, что знает рыцарские обычаи, весьма почтительно поцеловал оба башмачка Дануси, сидевшей на подлокотнике кресла, а затем повернулся к Юранду и сказал:
— Видали ль вы другую такую… а?
А Юранд схватился вдруг за голову своими страшными руками, пролившими столько крови, и, закрыв глаза, глухо ответил:
— Видал, только немцы убили её у меня.
— Так вот послушайте, — с жаром сказал Збышко, — одна у нас обида и месть одна. Да и наших из Богданца сколько эти псы перестреляли, когда кони их увязли в трясине. Никого лучше меня вы для вашего дела не сыщете… Не в диковину мне все это! Спросите у дяди. На копьях ли, на секирах ли, на длинных или на коротких мечах — мне все едино! Рассказывал ли вам дядя про фризов? Как баранов, буду резать немцев; что ж до девушки, то на коленях клянусь вам, что за неё с самим сатаной выйду на бой и не променяю её ни на землю, ни на стада, ни на какое оружие, и если мне даже замок со стеклянными окнами будут давать без неё, то и замок покину и пойду за нею на край света.
Некоторое время Юранд сидел, опустив голову на руки, а затем, словно очнувшись ото сна, сказал с сожаленьем и грустью:
— Полюбился ты мне, хлопец, но не отдам я её за тебя, потому что не тебе, бедняга, она судьбою назначена.
Збышко просто дар речи потерял при этих словах и воззрился на Юранда широко раскрытыми глазами, не в силах слово вымолвить.
Однако на помощь ему пришла Дануся. Уж очень мил ей был Збышко, и так приятно было, что её принимают не за «коротышку», а за «невесту». Ей понравились и обручение, и лакомства, которые ей каждый день приносил её рыцарь, поэтому, поняв сейчас, что все это хотят у неё отнять, она мигом соскользнула с подлокотника и, спрятав голову на коленях у отца, закричала:
— Батюшка! Батюшка! Я буду плакать!
Юранд любил её, видно, больше всего на свете: с нежностью положил он руку на голову дочери. На лице его не отразилось ни досады, ни гнева, одна только печаль.
Збышко тем временем оправился и сказал:
— Как же так? Значит, вы хотите воспротивиться воле Божьей?
— Коли будет на то воля Божья, — ответил ему Юранд, Дануся будет твоею, но я на это не могу дать своего согласия. И рад бы дать, да не могу.
С этими словами Юранд поднял Данусю и, взяв её на руки, направился было к двери, но, когда Збышко хотел преградить ему дорогу, он
