— Я не знала об этом… — глухо сказала Ягенка.
Збышко тогда стал ей рассказывать о том, как встретил в Тынце Данусю и как тотчас дал ей обет, о том, что случилось после, — как сидел он в темнице, как спасла его Дануся, как Юранд ему отказал, и как прощались они, и как тоскует он без неё, и как радуется, что после выздоровления Мацька уедет к своей возлюбленной, чтобы исполнить все, что ей обещал. Он оборвал свой рассказ, завидев слугу с лошадьми, который поджидал их на лесной опушке.
Ягенка вскочила на коня и сразу стала прощаться со Збышком.
— Пускай конюх едет следом за тобою с бобром, а я возвращаюсь в Згожелицы.
— Ты не поедешь в Богданец? Да ведь Зых у нас.
— Нет. Батюшка сказал мне, что вернется домой.
— Ну, тогда спасибо тебе за бобра.
— Прощай…
И через минуту Ягенка осталась одна. Она ехала домой через заросли вереска и первое время все оглядывалась на Збышка, а когда он скрылся наконец за деревьями, закрыла рукою глаза, словно прячась от солнца.
Но скоро крупные слезы покатились из-под руки по её щекам и закапали на седло и на гриву коня.
XV
После разговора со Збышком Ягенка три дня не показывалась в Богданце и только на четвертый день прискакала с вестью, что в Згожелицы приехал аббат. Мацько встревожился. Правда, у него было на что выкупить Богданец, старик даже подсчитал, что останутся деньги на то, чтобы поселить в деревне новых мужиков и развести скот, да и на другие хозяйственные нужды хватит; однако многое в этом деле зависело от богатого родственника, который мог, например, забрать поселенных им мужиков, но мог и оставить их Мацьку и тем самым увеличить цену его владений.
Поэтому Мацько стал выспрашивать у Ягенки, в каком расположении духа приехал аббат — веселый или хмурый, что говорил про них и когда заедет в Богданец. Девушка толково отвечала на вопросы старика, стараясь ободрить его и успокоить.
Она сказала Мацьку, что аббат приехал здоровый и веселый, с большой свитой, в которой, кроме вооруженных слуг, было несколько странствующих причетников и песенников, что сейчас он распевает с Зыхом и с удовольствием слушает не только духовные, но и светские песни. Она заметила, что аббат с искренним участием расспрашивал про Мацька и жадно слушал рассказы Зыха о приключениях Збышка в Кракове.
— Вы сами лучше знаете, что делать, — заключила свой рассказ умная девушка. — Но только я думаю, что Збышку следует тотчас поехать на поклон к старшему родичу, а не ждать, покуда он приедет в Богданец.
Мацько послушался доброго совета, велел позвать Збышка и сказал ему:
— Оденься-ка получше и поезжай на поклон к аббату, окажи ему эту честь — может, он тебя и полюбит.
Затем старик обратился к Ягенке:
— Не диво было бы, когда бы ты была глупа, на то ты и баба, а ведь ты умна, вот это-то мне и удивительно. Скажи, как принять нам аббата и чем его потчевать, когда приедет?
— Аббат сам скажет, чего ему хочется, он любит хорошо покушать; только было бы побольше шафрана, так не станет привередничать.
Услышав об этом, Мацько за голову схватился.
— Да откуда же мне взять шафрана?..
— Я привезла, — сказала Ягенка.
— А чтоб такие девки и на камне родились! — обрадовался Мацько. — И лицом-то пригожа, и хозяйка, и расторопна, и сердце доброе! Эх! Будь я помоложе, женился бы на тебе не задумываясь!..
Ягенка украдкой взглянула на Збышка и с тихим вздохом продолжала:
— Привезла я кости, кубок и сукно; аббат, как покушает, любит поиграть в кости.
— У него и прежде был такой обычай, а уж горячился за игрой, ну просто страх как!
— Он и сейчас горячится; как хватит иной раз кубком оземь, да прямо в поле и выскочит. Ну, а воротится — сам же первый над собой смеется… Да вы его знаете… Ему только перечить не надо, тогда нет лучше человека на свете.
— Кто же станет ему перечить, коли он умнее всех?
Они вели такой разговор, а Збышко тем временем переодевался в боковуше. Он вышел оттуда такой красивый, что просто ослепил Ягенку, совсем как тогда, когда в первый раз приехал в своем белом полукафтане в Згожелицы. Но на этот раз грудь у неё защемило от жалости, как подумала она, что не для неё эта краса и что другая пришлась ему по сердцу.
А Мацько подумал, что Збышко, наверно, понравится аббату и тот не станет утеснять их, когда дело дойдет до уговора. Старик так обрадовался, что тут же решил ехать со Збышком в Згожелицы.
— Вели положить для меня охапку сенца на телегу, — сказал он Збышку.
— Коли я из Кракова в Богданец доехал с жалом стрелы под ребром, так без жала-то как-нибудь уж доберусь до Згожелиц.
— Как бы вам худо не стало, — заметила Ягенка.
— Э, ничего мне не сделается, я уже окреп. А и станет худо, так аббат узнает по крайности, как я к нему торопился, щедрей будет.
— Мне ваше здоровье дороже его щедрот, — возразил Збышко.
Но Мацько уперся и настоял на своем. По дороге он все покряхтывал, однако не переставал поучать Збышка, как следует вести себя в Згожелицах, при этом особенно наказывал быть смиренным и покорным, так как богатый родич никогда не терпел противоречий.
Когда они приехали в Згожелицы, аббат с Зыхом сидели на крылечке и, попивая винцо, наслаждались красотой мира Божьего. Позади них у стены сидело шесть человек из свиты аббата, в том числе два песенника и один пилигрим, которого тотчас можно было признать по кривому посоху, баклажке у пояса и ракушкам, нашитым на темный плащ. Прочие были как будто причетники, с выбритыми макушками, однако одежда на них была светская, пояса — из воловьей кожи и на боку мечи.
Увидев Мацька, который приехал на телеге, Зых бросился встречать его, аббат же, соблюдая, должно быть, свое достоинство, остался сидеть; он только сказал что-то своим причетникам, которые выбежали из отворенной двери дома. Збышко и Зых под руки подвели больного Мацька к крылечку.
— Всё ещё неможется, — сказал Мацько, целуя аббату руку, — а всё-таки приехал поклониться вам, благодетель, спасибо сказать вам за то, что в Богданце хорошо хозяйствовали, и испросить вашего благословения, а это нам, грешным, всего нужнее.
— Я слышал, вам стало получше, — сказал аббат, обнимая его голову, — и вы дали обет сходить на поклонение ко гробу нашей покойницы королевы.
— Не знал я, какому святому мне помолиться, вот ей и помолился.
— И хорошо сделали! — с жаром воскликнул аббат. — Она лучше прочих святых, и пусть только кто из них осмелится ей позавидовать!
Лицо аббата мгновенно вспыхнуло от гнева, щеки побагровели, глаза засверкали.
Все знали, как он горяч, и Зых крикнул со смехом:
— Бей, кто в Бога верует!
Аббат, отдуваясь, обвел глазами присутствующих, засмеялся так же неожиданно, как и вскипел гневом, и, посмотрев на Збышка, спросил:
— Это ваш племянник, родич мой?
Збышко нагнулся и поцеловал аббату руку.
— Я его маленьким видел и теперь не признал бы! — сказал аббат. — Ну-ка, покажись!
Быстрыми глазами он оглядел Збышка и сказал:
— Уж больно красив, не рыцарь, а панна!
Но Мацько возразил:
— Звали эту панну немцы танцевать, да все, кто только пускался с ней в пляс, свалились, да так, что больше уж не встали.
— Он и самострел без рукояти натягивает! — воскликнула вдруг Ягенка.
— А ты чего суешься? — повернулся к ней аббат.
Ягенка вся так и вспыхнула, даже шея и уши у неё покраснели, и ответила в крайнем смущении:
— Я сама видела…
— Берегись, как бы он не подстрелил тебя, а то девять месяцев лечиться придется…
При этих словах песенники, пилигрим и причетники так и покатились со смеху, а Ягенка совсем потерялась, так что уж аббат сжалился над нею и, подняв руку, показал ей на широченный рукав своего одеяния.
— Спрячься, девушка, — сказал он, — а то сгоришь со стыда.
Тем временем Зых усадил Мацька на лавку и велел Ягенке принести вина.
— Пошутили, хватит! — продолжал аббат, обратив на Збышка глаза. — Я сравнил тебя с девушкой не для того, чтоб над тобой поглумиться, любо-дорого смотреть на твою красу, не одна девушка ей позавидовала бы. Нет, я знаю, ты удалец! Слыхал я и про твои подвиги в Вильно, и про фризов, и про Краков. Зых обо всем мне рассказал — понял?..
Тут он пронзительно поглядел Збышку в глаза и, помолчав с минуту времени, продолжал:
— Пообещал три павлиньих чуба — ищи их! Преследовать врагов нашего племени — это дело похвальное и угодное Богу… Ну, а коли ты ещё что-нибудь обещал, так знай, что я тотчас могу разрешить тебя от этих обетов, ибо дана мне такая власть.
— Эх! — воскликнул Збышко. — Уж если человек в душе пообещал что-нибудь Богу, то какой же властью можно разрешить его от этого обета?
Услыхав такие речи, Мацько со страхом поглядел на аббата, но тот, видно, был в самом хорошем расположении духа и потому не разгневался, а только весело погрозил Збышку пальцем и сказал:
— Ишь ты, умник какой нашелся! Смотри, брат, как бы с тобой не приключилось то же, что с немцем Бейгардом.
— Что же с ним такое приключилось? — спросил Зых.
— На костре его сожгли.
— За что?
— За то, что болтал, будто мирянин может так же постигнуть небесные таинства, как и лицо духовного звания.
— Сурово его покарали!
— Но справедливо! — взревел аббат. — Ведь это кощунство против духа святого! А вы как думаете? Может ли мирянин постигнуть небесные таинства?
— Никак не может, — дружным хором ответили причетники.
— Вы, шуты, тоже смирно сидите, вы ведь вовсе не ксендзы, хоть макушки у вас и бритые.
— А мы уже не шуты и не скоморохи, а
