Услышав крики и песни, Мацько и Збышко к самым воротам вышли встречать аббата. Некоторые причетники уже бывали с аббатом в Богданце, но те из них, которые недавно присоединились к его свите, никогда Богданца не видали. Они приуныли, когда взорам их открылся убогий домишко, который и сравнить нельзя было с обширным домом в Згожелицах. Однако, заметив, что сквозь соломенную стреху домишка пробивается дым, они воспрянули духом и совсем оживились, когда вошли в дом и услышали запах шафрана и всяких яств и увидели два стола, уставленные оловянными мисками, правда ещё пустыми, но такими огромными, что один вид их радовал глаз. На столе поменьше сверкала приготовленная для аббата миска чистого серебра и такой же, украшенный богатой резьбою, кубок, добытые вместе с другими богатствами у фризов.
Мацько и Збышко тотчас стали звать гостей к столу, но аббат, который, уезжая из Згожелиц, плотно поел, отказался, тем более что его занимало совсем другое. По приезде в Богданец он сразу стал пытливо и вместе с тем беспокойно всматриваться в Збышка, словно хотел найти на нем следы драки; при виде спокойного лица юноши его охватило такое нетерпение, что он уже не мог сдержать свое любопытство.
— Пойдем-ка в боковушу, — сказал он, — поговорим насчет залога. Не прекословить, не то рассержусь!
Затем он повернулся к причетникам и рявкнул:
— А вы потише там да под дверью мне не подслушивать!
Он отворил дверь и с трудом протиснулся в боковушу, за ним вошли Збышко и Мацько. Когда они расселись на сундуках, аббат повернулся к молодому рыцарю.
— В Кшесне был? — спросил он.
— Был.
— Ну и что же?
— Службу заказал о здравии дяди, вот и все.
Аббат нетерпеливо заерзал на сундуке.
«Ишь! — подумал он. — Не встретился ни с Чтаном, ни с Вильком; может, их не было, а может, он и не искал их. Дал я маху!»
Аббат страшно был зол, что ошибся и обманулся в своих расчетах. Кровь мгновенно прилила у него к лицу, он запыхтел и стал отдуваться.
— Поговорим о залоге! — сказал он, помолчав с минуту времени. — Деньги есть?.. Нет, так Богданец мой!..
Мацько, который знал, как с аббатом нужно держаться, молча поднялся, открыл сундук, на котором сидел, достал, видно заранее приготовленный, мешок гривен и сказал:
— Люди мы бедные, но не без деньжат, и что с нас причитается, все платим сполна, как написано в закладной, которую я сам засвидетельствовал, сам крест святой на ней поставил. Ежели за порядок и за прибыль в хозяйстве доплату желаете получить, спорить не станем, заплатим, сколько велите, и в ноги вам поклонимся, благодетелю нашему.
С этими словами он поклонился в ноги аббату, а вслед за ним то же самое сделал Збышко. Аббат, который думал, что с ним станут спорить и торговаться, был совсем озадачен и даже огорчен, так как ему хотелось выставить при торге свои условия, а меж тем случай был упущен.
Отдавая закладную с крестом, поставленным неграмотным Мацьком, аббат сказал:
— Что вы мне про доплату толкуете?
— Не хочу я даровщины, — ответил хитрый Мацько, который знал, что чем больше он тут будет спорить, тем больше выиграет.
Аббат мгновенно вспыхнул:
— Видали! Даровщины не хочет от родичей! Кусок наш ему поперек горла стал! Не пустое место я брал в залог, не пустое и отдаю, а захочу наземь швырнуть этот мешок, так и швырну!
— Этого вы не сделаете! — воскликнул Мацько.
— Не сделаю? Вот ваш залог, вот ваши гривны! Даю вам из милости, а захочу, на дороге брошу, и нет вам до этого никакого дела. Говорите, не сделаю!
С этими словами он ухватил мешок за затяжку и грохнул его об пол так, что лопнуло полотно и посыпались деньги.
— Спасибо! Спасибо вам, отец и благодетель! — воскликнул Мацько, который только этого и ждал. — От другого я бы не взял, а от родича, да ещё духовного, — возьму!..
Аббат некоторое время грозно взирал то на него, то на Збышка и наконец сказал:
— И в гневе я знаю, что делаю. Владейте, это ваше добро, но знайте, больше не видать вам ни единого скойца.
— Да мы и на это не надеялись.
— Так и знайте, все, что после меня останется, получит Ягенка.
— И землю? — наивно спросил Мацько.
— И землю! — рявкнул аббат.
Лицо у Мацька вытянулось, но он овладел собою и сказал:
— Э, что там думать о смерти! Дай вам Бог сто лет здравствовать, а сперва дай вам Бог богатую епископию.
— А хоть бы и так!.. Хуже я других, что ли! — отрезал аббат.
— Не хуже, а лучше.
Эти слова успокоили аббата, да он и не мог долго сердиться.
— Ну, — сказал он, — вы мои родичи, а она только крестница, но давно уж люблю я её и Зыха. Нет на свете человека лучше Зыха, и девушки нет лучше Ягенки! Кто может сказать про них дурное?
И он вызывающе повел глазами: но Мацько и не думал возражать, напротив, он поспешил подтвердить, что более достойного соседа не сыскать во всем королевстве.
— Что ж до девушки, так я бы родной дочки так не любил, как её люблю. Она меня поставила на ноги, по гроб я этого не забуду.
— Будете ввергнуты в геенну огненную, коли про это забудете, — сказал аббат, — я первый прокляну вас за это. Не хочу я вас обижать, вы мои родичи, потому и придумал я, как сделать, чтобы все мое наследство досталось и Ягенке, и вам, — поняли?
— Дай-то Бог, чтоб так оно было! — ответил Мацько. — Господи Иисусе, да я бы пешком пошел в Краков ко гробу королевы и на Лысую гору поклониться древу животворящего креста господня.
Аббат обрадовался, услышав, с каким жаром говорит Мацько, и сказал с улыбкой:
— Девушка имеет право женихов разбирать — и собой хороша, и приданое богатое, да и рода знатного! Что ей Чтан или Вильк, для неё и воеводич не велика честь. Но ежели бы, к примеру, я кого-нибудь ей посватал, она б за того пошла, любит она меня и знает, что худого я ей не присоветую.
— Хорошо тому будет, кого вы ей посватаете, — сказал Мацько.
Но аббат обратился к Збышку:
— А ты что скажешь?
— А что дядя думает, то и я…
Лицо аббата ещё больше посветлело, он хлопнул Збышка по спине так, что эхо отдалось в боковуше, и сказал:
— Чего это ты около костёла не допустил к Ягенке ни Чтана, ни Вилька, а?..
— Чтоб они не думали, будто я их боюсь, да и вы чтоб этого не подумали.
— Да ведь ты и святую воду ей подавал.
— Подавал.
Аббат опять хлопнул его по спине.
— Так ты… так ты женись на ней!
— Женись! — воскликнул и Мацько.
Збышко заправил волосы под сетку и спокойно возразил:
— Как же мне на ней жениться, коли я в Тынце перед алтарем дал обет Данусе?
— Ты ей павлиньи чубы обещал, ну и ищи их, а на Ягенке сейчас же женись!
— Нет, — возразил Збышко, — когда Дануся покрывало набросила на меня, я обещал жениться на ней.
Лицо аббата стало наливаться кровью, уши побагровели, глаза, казалось, вот-вот выйдут из орбит; он шагнул к Збышку и сказал глухим от гнева голосом:
— Обеты твои — плевел, а я ветер — понял! Вот!
И он с такой силой дунул на Збышка, что у того сетка слетела с головы и волосы в беспорядке рассыпались по плечам. Збышко нахмурился и, глядя аббату прямо в глаза, произнес:
— Обеты мои — это честь моя, а её я сам блюду!
Услыхав эти слова, не привыкший к противоречию аббат совсем задохнулся, даже язык на какое-то время у него отнялся.
Воцарилось зловещее молчание.
— Збышко! — прервал наконец Мацько молчание. — Опомнись! Что с тобой?
Подняв руку и показывая на юношу, аббат крикнул:
— Что с ним? Знаю я, что с ним: это душа у него не рыцарская и не шляхетская, а заячья. Он Чтана и Вилька боится, вот что с ним!
А Збышко, который ни на минуту не потерял самообладания, небрежно пожал плечами и возразил:
— Эва! Да я им головы разбил в Кшесне.
— Побойся ты Бога! — воскликнул Мацько.
Аббат глаза вытаращил на Збышка. Гнев боролся в нем с изумлением, однако одаренный от природы быстрым умом старик тотчас сообразил, что эту драку с Вильком и Чтаном он может использовать для своих замыслов.
Поостыв, он прикрикнул на Збышка:
— Что же ты не сказал об этом?
— Мне было стыдно. Я думал, они, как подобает рыцарям, вызовут меня на поединок и мы будем драться конные или пешие; но они не рыцари, а разбойники. Вильк первый отодрал от стола доску, Чтан отодрал другую — и ко мне! Что мне было делать? Схватил я лавку, да как… ну, вы сами понимаете!..
— Живы ли они? — спросил Мацько.
— Живы, только лежали без памяти, но ещё при мне очнулись.
Аббат слушал, потирая лоб, и вдруг как вскочит с сундука, на который присел было, чтобы обмозговать все хорошенько.
— Погоди!.. — воскликнул он. — Вот что я теперь скажу тебе!
— Что же вы мне скажете? — спросил Збышко.
— А вот что: коли ты за Ягенку дрался и парням из-за неё головы проломил, так ты и впрямь не кто иной, как её рыцарь, и должен на ней жениться.
Тут он подбоченился и с победоносным видом уставился на Збышка; однако тот улыбнулся только и сказал:
— Эх, знал я отлично, зачем вы хотите натравить меня на них, да только ошиблись вы.
— Как так ошибся?.. Говори!
— Да ведь я велел им подтвердить, что Дануська самая прекрасная и самая добродетельная девица на свете, и не я, а они за Ягенку вступились, вот из-за этого-то мы и подрались.
Аббат на минуту просто окаменел, так что только по движению глаз можно было догадаться, что он ещё жив. Вдруг он круто повернулся, вышиб ногой дверь боковуши, выбежал в горницу, выхватил у пилигрима из рук кривой его посох и, рыча, как раненый тур, принялся лупить своих песенников.
— По коням, скоморохи! По коням, собачьи дети! Ноги моей в этом доме не будет! По коням, кто в Бога верует! По коням!
И, вышибив другую дверь, выбежал во двор; за ним последовали изумленные странствующие причетники. Двинувшись толпою к конюшне, они мигом оседлали коней. Тщетно
