— Жаль мне его, прямо тебе говорю.
— Народ толкует, что немцы боялись его пуще огня, — заметил оруженосец.
Через минуту он спросил:
— Теперь в замок вернемся?
— Через Недзбож, — ответил Збышко.
Они въехали в Недзбож и направились в шляхетскую усадьбу, где их принял старый хозяин, Желех. Юранда они уже не нашли, но Желех сообщил им радостную весть.
— Оттирали его тут снегом, чуть не до костей, — сказал он, — и вино вливали в рот, а потом в бане парили, там он и задышал.
— Жив? — с радостью спросил Збышко, который, услышав эту новость, забыл про все свои дела.
— Жив-то жив, да вот Бог его знает, выживет ли, ведь душа неохотно с полпути возвращается.
— Почему его увезли?
— От князя за ним прислали. Сколько было перин в доме, все на него навалили и увезли.
— О дочке он ничего не говорил?
— Он только задышал, языком ещё не владел.
— А как остальные?
— А те уж у Бога за печкой. Не попасть уж им, бедным, нынче к заутрене, разве только к той, которую сам Христос служит на небе.
— Ни один не ожил?
— Ни один. Чем в сенях-то разговаривать, зашли бы в горницу. А коли поглядеть на них хотите, так они в людской лежат у огня. Пойдемте в горницу.
Однако Збышко торопился и не захотел зайти, как ни тянул его старый Желех, который любил «побеседовать» с народом. До Цеханова было ещё довольно далеко, а Збышко рвался туда — он хотел поскорее увидеть Юранда и хоть что-нибудь узнать у него о Данусе.
Они торопливо скакали по заметенной снегом дороге. Было уже за полночь, когда они приехали, и в часовне замка как раз кончалась заутреня. До слуха Збышка донеслось мычание и блеяние: это, по старому обычаю, мычали и блеяли молящиеся в память о том, что Христос родился в яслях. После службы к Збышку вышла княгиня, лицо её было печально и тревожно.
— А Дануська? — спросила она.
— Ее нет. Разве Юранд не сказал вам — я слыхал, что он остался жив?
— Боже милостивый!.. Попущение на нас! Горе-то какое! Не говорит Юранд и лежит недвижимо.
— Не бойтесь, милостивая пани. Дануська осталась в Спыхове.
— Откуда ты знаешь?
— На санях нет и следа её нарядов. Не повез же он её в одной шубке.
— Правда, истинный Бог, правда!
И глаза её блеснули радостью.
— О младенец Иисус, ныне родившийся, — воскликнула она, — не гнев, видно, твой, но милость над нами.
Однако её смутило то обстоятельство, что Юранд приехал без дочери, и она снова спросила Збышка:
— Почему же он её оставил дома?
Збышко высказал ей свои предположения. Ей показалось, что он прав, однако особых опасений его догадки у неё не вызвали.
— Юранд теперь, — заметила она, — будет обязан нам, а по правде сказать, и тебе, своим спасением, ведь ты тоже ездил его откапывать. Не сердце, а камень должно быть у него, коли и теперь он станет упираться! Это будет ему и предостережением от Бога, чтобы не смел воевать против священного таинства. Вот очнется он и заговорит, я ему тотчас скажу об этом.
— Сперва пусть очнется, мы ведь ещё не знаем, почему он не взял Дануськи. А вдруг она захворала?
— Не болтай глупостей! И так я тоскую, что нет её. Если бы она захворала, он бы её не бросил!
— Это верно! — сказал Збышко.
И они пошли к Юранду. В горнице было жарко, как в бане, и совсем светло от пылавших в камине огромных сосновых поленьев. Ксендз Вышонек бодрствовал над больным, который лежал на постели под медвежьими шкурами, бледный, с волосами, слипшимися от пота, и закрытыми глазами. Рот у рыцаря был открыт, дышал он тяжело и трудно, так что шкуры от дыхания поднимались и опускались на груди.
— Ну, как он? — спросила княгиня.
— Я влил ему в рот ковшик подогретого вина, — ответил ксендз Вышонек, — у него теперь испарина.
— Он спит или не спит?
— Может, и не спит, уж очень тяжело дышит.
— А вы не пробовали говорить с ним?
— Пробовал, да он ничего не отвечает; думаю, что до рассвета не заговорит.
— Придется ждать рассвета, — сказала княгиня.
Ксендз Вышонек настаивал, чтобы она пошла отдохнуть, но княгиня и слышать об этом не хотела. В христианских добродетелях, в том числе и в уходе за больными, ей всегда хотелось стать равной покойной королеве Ядвиге и спасти своими заслугами душу отца; поэтому она не упускала случая показать в этой с давних пор христианской стране свою набожность и тем самым изгладить в памяти народа то, что она родилась в язычестве.
Кроме того, она горела желанием узнать из уст Юранда о Данусе, судьба которой её все-таки беспокоила. Усевшись около постели больного, она стала читать молитвы, а затем задремала. Збышко был ещё не совсем здоров и к тому же страшно утомился от ночной езды, поэтому вскоре последовал её примеру, и не прошло и часа, как оба они заснули крепким сном и проспали бы, может, до утра, если бы на рассвете их не разбудил колокольчик замковой часовни.
Но этот колокольчик разбудил и Юранда; открыв глаза, старый рыцарь сел вдруг на постели и стал озираться кругом, моргая глазами.
— Слава Иисусу Христу!.. Как ваше здоровье? — спросила княгиня.
Но Юранд, видно, ещё не совсем очнулся, он воззрился на княгиню, как будто не узнавая её, и через минуту крикнул:
— Сюда! Сюда! Разрывайте сугроб!
— Господи помилуй, да ведь вы уже в Цеханове! — снова воскликнула княгиня.
Юранд наморщил лоб, точно никак не мог собраться с мыслями, и переспросил:
— В Цеханове?.. Дочка меня ждет… князь с княгиней… Дануська! Дануська!..
И, закрыв вдруг глаза, он снова повалился на постель. Збышко и княгиня испугались, не умер ли он, но грудь его в ту же минуту стала вздыматься, как в глубоком сне.
Отец Вышонек приложил палец к губам, сделал знак рукой, чтобы не будили больного, и прошептал:
— Он может проспать так целый день.
— Да, но что он говорил? — спросила княгиня.
— Он говорил, что Дануся ждет его в Цеханове, — ответил Збышко.
— Это он ещё не очнулся, — объяснил ксендз.
XXVIII
Отец Вышонек опасался, что и после нового пробуждения у Юранда может опять помрачиться сознание и он снова может надолго впасть в беспамятство. А пока ксендз пообещал княгине и Збышку дать знать, как только старый рыцарь заговорит, и, когда те ушли, тоже отправился спать. Юранд проснулся только на второй день праздника, когда время подошло к полудню; он был уже в полном сознании. Княгиня и Збышко присутствовали при его пробуждении. Юранд сел на постели, взглянул на княгиню и, тотчас признав её, воскликнул:
— Милостивая пани… Ради Бога, неужто я в Цеханове?
— Вы и праздник проспали, — ответила княгиня.
— Снегом меня замело. Кто меня спас?
— Да вот этот рыцарь, Збышко из Богданца. Помните, в Кракове…
Юранд устремил на юношу здоровый глаз и сказал:
— Помню… А где Дануська?
— Разве её не было с вами? — с беспокойством спросила княгиня.
— Как же она могла быть со мной, коли я ехал к ней?
Збышко и княгиня переглянулись, они подумали, что Юранд всё ещё бредит.
— Что вы, опомнитесь! — сказала княгиня. — Да разве Дануси не было с вами?
— Дануси? Со мной? — переспросил в изумлении Юранд.
— Слуги ваши погибли, а её не нашли. Почему вы оставили её в Спыхове?
Юранд ещё раз переспросил, но уже с тревогой в голосе:
— В Спыхове? Да ведь она не у меня, а у вас, милостивая пани!
— Вы же прислали за нею к нам в лесной дом слуг с письмом!
— Во имя отца и сына! — воскликнул Юранд. — Я никого не присылал.
Внезапная бледность покрыла лицо княгини.
— Что такое? — спросила она. — Вы уверены, что вы в памяти?
— Милосердный боже, где моя дочь? — вскричал, срываясь с постели, Юранд.
Отец Вышонек при этих словах поспешно вышел из горницы.
— Послушайте, — продолжала княгиня, — к нам в лесной дом приехали вооруженные слуги с письмом от вас, вы просили в письме отправить к вам Дануську. Вы писали, что вас придавило балкой на пожаре… что вы чуть совсем не ослепли и хотите видеть дочь. Слуги взяли Дануську и уехали…
— Горе мне! — воскликнул Юранд. — Клянусь Богом, никакого пожара в Спыхове не было и я никого за ней не посылал!
Тут вернулся ксендз Вышонек с письмом; он протянул его Юранду и спросил:
— Это ваш ксендз писал?
— Не знаю.
— А чья печать?
— Печать моя. Что написано в письме?
Отец Вышонек стал читать письмо. Юранд слушал, хватаясь за голову; когда ксендз кончил читать, он воскликнул:
— Письмо подложное!.. Печать поддельная! Горе мне! Они похитили мою дочь и погубят её!
— Кто?
— Крестоносцы!
— Раны Божьи! Надо сказать князю! Пусть шлет послов к магистру! — воскликнула княгиня. — Иисусе милостивый! Спаси её и помилуй!..
И она с криком выбежала из горницы. Юранд сорвался с постели и стал лихорадочно натягивать одежды на свое могучее тело. Збышко сидел в оцепенении, но через минуту в ярости заскрежетал зубами.
— Откуда вы знаете, что её похитили крестоносцы? — спросил ксендз Вышонек.
— Клянусь всем святым!
— Погодите! Так оно, может, и есть. Они приезжали в лесной дом жаловаться на вас… Требовали возмездия…
— И они похитили её! — внезапно воскликнул Збышко.
С этими словами он выбежал вон, бросился в конюшню и велел закладывать сани и седлать коней, сам толком не зная, зачем он это делает. Он сознавал только одно: надо ехать спасать Данусю — и притом немедленно, и притом в самую Пруссию, — надо вырвать её из вражеских рук или погибнуть.
Вернувшись в горницу, Збышко сказал Юранду, что оружие и кони сейчас будут готовы. Он был уверен, что Юранд поедет с ним. Юноша пылал гневом, сердце его надрывалось от муки и жалости, и все же он не терял надежды, ему казалось, что вдвоем с грозным рыцарем из Спыхова они всех одолеют, смогут ударить даже на всю крестоносную рать.
В горнице, кроме Юранда, отца Вышонека и княгини, он застал князя и господина де Лорша, а также старого
