Трудно было сказать, преследовал ли их Скирвойло, следы были плохо видны и затоптаны. Мацько всё же пришел к выводу, что сражение разыгралось довольно давно, быть может даже раньше, чем у Збышка, так как трупы уже почернели и распухли, а некоторые были изъедены волками, которые при приближении вооруженных людей убегали в лесную чащу.
Збышко решил не ждать Скирвойла и вернуться в старый надежный лагерь. Прибыв поздней ночью, он нашел уже в лагере жмудского полководца, который приехал немного раньше. Обычно угрюмое лицо его сияло теперь злой радостью. Он тотчас же стал расспрашивать про битву и, узнав о победе, сказал голосом, похожим на карканье ворона:
— Я тобой доволен и собой доволен. Подмога придет не скоро, а если великий князь прибудет, он тоже обрадуется, потому что замок будет наш.
— Кого ты захватил из пленников? — спросил Збышко.
— Так, плотва, ни одной щуки. Была одна, нет, две, да обе ушли. Зубастые щуки! Нарубили людей и ушли!
— А мне Бог послал одного пленника. Богатый и славный рыцарь, хоть и светский, гость крестоносцев!
Страшный жмудин охватил руками шею, как петлей, затем правой сделал движение вверх, как бы показывая веревку.
— Вот что ему будет! — проговорил он. — Как и прочим… Да.
Но Збышко нахмурил брови.
— Не будет ему ничего такого, он мой пленник и друг. Князь Януш вместе нас опоясывал, и я его пальцем не дам тронуть.
— Не дашь?
— Не дам.
И они, насупя брови, впились друг в друга глазами. Казалось, оба сейчас взорвутся, но Збышко не хотел ссориться со старым полководцем, которого он ценил и уважал, к тому же молодой рыцарь был одушевлен событиями, происшедшими в этот день; обняв вдруг Скирвойла за шею, он прижал его к груди.
— Неужто, — воскликнул он, — ты хочешь отнять его у меня, а с ним и последнюю надежду? За что ты меня обижаешь?
Скирвойло не вырывался из объятий, он только высвободил голову из рук Збышка, поглядел на него исподлобья и запыхтел.
— Ну, — сказал он, помолчав с минуту времени, — завтра я прикажу повесить моих пленников, но коли кто из них тебе нужен, так я и его подарю тебе.
Затем они снова обнялись и, к великому удовольствию Мацька, разошлись в мире.
— Бранью от этого жмудина, видно, ничего не добьешься, — сказал старый рыцарь, — а лаской из него веревки можно вить.
— Такой уж это народ, — ответил Збышко, — только немцы про то не знают.
И он велел привести к костру господина де Лорша, отдыхавшего в шалаше. Вскоре чех привел де Лорша, безоружного, без шлема, в одном кожаном кафтане, на котором отпечатались полосы от панциря, и в мягкой красной шапочке. Де Лорш знал уже от оруженосца, к кому он попал в плен, и потому явился холодный и надменный, на лице его при свете пламени читались упорство и презрение.
— Благодари Бога, — сказал ему Збышко, — что ты попал в мои руки, у меня тебе не грозит опасность.
И он дружески протянул ему руку, но де Лорш даже не шевельнулся.
— Я не подаю руки рыцарям, которые позорят рыцарскую честь, сражаясь с сарацинами против христиан.
Один из присутствующих Мазуров перевел его слова, смысл которых был ясен Збышку и без этого. В первую минуту молодой рыцарь вскипел.
— Глупец! — крикнул он, безотчетно хватаясь за рукоять мизерикордии.
Де Лорш поднял голову.
— Убей меня, — сказал он, — я знаю, что вы не щадите пленников.
— А вы их щадите? — не выдержал мазур. — Разве это не вы повесили на берегу острова всех, кого прошлый раз захватили в бою? Потому-то Скирвойло и вешает ваших.
— Мы их повесили, — ответил де Лорш, — но это были язычники.
Однако в его ответе чувствовалось смущение, и нетрудно было догадаться, что в душе он не одобряет подобных действий.
Збышко меж тем поостыл и сказал с суровым спокойствием:
— Де Лорш! Из одних рук получили мы пояса и шпоры, ты меня знаешь, и мне не надо говорить тебе, что рыцарская честь дороже для меня жизни и счастья. Так послушай же, что я скажу тебе, поклявшись в том Георгием Победоносцем: многие из этих людей давно уже приняли крещение, а кто не стал ещё христианином, простирает руки ко кресту как к вечному спасению. Но знаешь ли ты, кто ставит язычникам препоны на пути к спасению, кто не дает им креститься?
Мазур тотчас перевел слова Збышка, и де Лорш устремил на молодого рыцаря вопросительный взгляд.
— Немцы! — сказал Збышко.
— Не может быть! — воскликнул гельдернский рыцарь.
— Клянусь копьем и шпорами Георгия Победоносца, немцы! Когда бы здесь восторжествовала вера Христова, у них не было бы предлога для набегов, для захвата этой земли и угнетения этого несчастного народа. Ты ведь постигнул немцев, де Лорш, и лучше других знаешь, справедливо ли они поступают.
— Но я полагал, что, сражаясь с язычниками и склоняя их к святому крещению, они искупают свои грехи.
— Они крестят их мечом и кровью, а не водою спасения. Прочти это послание, и ты сразу поймешь, что это ты служишь этим обидчикам и хищникам, этому порождению ада, против христианской веры и любви.
С этими словами он протянул де Лоршу послание жмудинов к королям и князьям, которое разошлось по всему свету; де Лорш, взяв его, начал при свете костра пробегать глазами текст.
Он быстро прочел послание, ибо ему не чуждо было трудное искусство чтения.
— Неужели всё это правда? — спросил он вне себя от удивления.
— Клянусь Богом, который видит, что я служу здесь не только своему делу, но и справедливости.
Де Лорш умолк на минуту, а затем сказал:
— Дай руку, — произнес Збышко. — Ты не пленник мой, а брат.
Они протянули друг другу руки и сели за общий ужин, который чех велел приготовить слугам. Во время ужина де Лорш, к ещё большему своему удивлению, узнал, что, невзирая на письма магистра, Збышко не нашел Дануси и что комтуры, ссылаясь на вспыхнувшую войну, признали недействительными его охранные грамоты.
— Теперь я понимаю, почему ты здесь, — сказал Збышку де Лорш, — и благодарю Бога за то, что он предал меня в твои руки: в обмен на меня рыцари ордена отдадут тебе кого только ты пожелаешь, иначе на Западе поднимется большой шум, а я ведь происхожу из знатного рода…
Тут он хлопнул вдруг себя рукой по шапочке и воскликнул:
— Клянусь всеми реликвиями Аквисграна, что во главе подмоги, которая шла в Готтесвердер, были Арнольд фон Баден и старый Зигфрид де Лёве! Мы знаем это из писем, присланных в замок. Неужели вы не взяли их в плен?
— Нет! — крикнул, вскакивая, Збышко. — Мы не взяли в плен ни одного знатного рыцаря! Но, Боже мой, ты рассказал мне важную новость! Есть ведь другие пленники, от которых я могу узнать, прежде чем их повесят, не было ли при Зигфриде какой-нибудь женщины.
И, кликнув слуг, он велел им захватить горящую лучину и бросился с ними туда, где находились взятые Скирвойлом пленники. Де Лорш, Мацько и чех последовали за ним.
— Послушай! — говорил ему по дороге гельдернец. — Ты отпустишь меня на слово, и я буду искать Данусю по всей Пруссии, а когда найду её, то вернусь к тебе, и тогда ты обменяешь меня на нее.
— Если только она жива, если только жива!.. — ответил Збышко.
Они подбежали к взятым Скирвойлом пленникам. Одни из них лежали навзничь, другие стояли под деревьями, крепко привязанные лыком к стволам. Лучина ярко освещала голову Збышка, и все взоры обратились к нему.
Вдруг из глубины раздался чей-то громкий, полный ужаса голос:
— Господин мой и покровитель, спаси меня!
Збышко выхватил из рук слуги несколько пылающих щепок, бросился с ними к дереву, откуда донесся голос, и, подняв их вверх, воскликнул:
— Сандерус!
— Сандерус! — повторил в изумлении чех.
А тот не мог пошевельнуть связанными руками, только вытянул шею и снова закричал:
— Милосердия!.. Я знаю, где дочка Юранда!.. Спасите!
XXI
Слуги тотчас развязали Сандеруса, но члены его онемели, и он повалился на землю; всякий раз, когда они снова пытались поднять его, он терял сознание, так как был жестоко избит. Хотя Збышко распорядился подвести его к костру, накормить и напоить, натереть салом и хорошенько укрыть шкурами, однако Сандерус никак не мог опомниться, а потом погрузился в такой глубокий сон, что чех с трудом добудился его только к полудню следующего дня.
Сжигаемый нетерпением, Збышко тотчас пришел к Сандерусу. Однако сначала молодой рыцарь ничего не мог от него добиться. От пережитого ли страха или от чувства облегчения, которое всегда охватывает слабые души, когда минует опасность, Сандерус залился такими слезами, что слова не мог сказать Збышку. Горло его сжималось от рыданий, а из глаз лились такие ручьи слез, как будто вместе с ними должна была уйти из него и сама жизнь.
Овладев наконец собою и подкрепившись кумысом, пить который литвины научились у татар, Сандерус стал жаловаться на «сынов Велиала», которые так избили его копьями, что живого места не осталось, отняли у него лошадь, на которой он вез свои бесценные чудодейственные святыни, а потом привязали к дереву, и муравьи так искусали ему ноги и всё тело; что не сегодня-завтра его ждет конец.
Но Збышко, выйдя из себя, вскочил и сказал:
— Отвечай, бродяга, а то смотри, как бы хуже не было!
— Тут недалеко муравейник красных муравьев, — вмешался чех. — Прикажите, пан, положить его туда, небось язык у него сразу развяжется.
Глава сказал это в шутку и даже улыбнулся при этом, он в душе был расположен к Сандерусу, но тот в ужасе завопил:
— Смилуйтесь! Смилуйтесь! Дайте мне ещё этого языческого напитка, и я расскажу вам всё, что видел и чего не видел!
— Попробуй только соврать, я тебе клин в зубы вобью! — посулил ему чех.
Тем не менее он снова поднес ко рту Сандеруса бурдюк с кумысом; тот схватил бурдюк и, жадно припав к нему губами, как младенец к материнской груди, стал сосать кумыс, то открывая, то закрывая при этом глаза. Высосав таким образом около двух кварт, а то и побольше, он встряхнулся, опустил бурдюк на колени и, как бы подчиняясь необходимости, сказал:
— Мерзость!..
И тотчас же обратился к Збышку:
— А теперь спрашивай, спаситель!
— Была ли моя жена в отряде, с которым ты шел?
На лице Сандеруса изобразилось удивление.
