— Вот как! Бился с ним! — сверкнув со страшным любопытством глазами, воскликнул Мацько. — И что же?
— Пополам разрубил он немца, да и мне Бог помог справиться с оруженосцем.
Мацько снова засопел, на этот раз от удовольствия.
— Ну, — сказал он, — с ним шутки плохи. Последний он в роду Градов, но, ей-ей, не из последних. А тогда с фризами?.. Ведь совсем ещё был мальчишка…
Старик пристально поглядел на чеха.
— Да и ты, — продолжал он, — мне по нраву пришелся. И, видно, не врешь. Я враля за версту слышу. С оруженосцем это дело пустое, да ты и сам говоришь, что недолго с ним повожжался, а вот что ты тевтонскому псу руку изломал, а допрежь того тура свалил, это дело похвальное.
Потом спросил вдруг:
— Доспехи мы взяли, коней да слуг десять человек, восьмерых вам вот прислал молодой пан.
— А что он с двумя-то сделал?
— Отослал их с телом.
— Неужто князь не мог своих слуг послать? Их ведь уже не воротишь.
Чех улыбнулся, его насмешила жадность, которую часто обнаруживал Мацько.
— Молодому пану это сейчас нипочем, — сказал он. — Спыхов большое имение.
— Большое-то большое, да что толку в нем? Не его ведь ещё оно.
— А чье же?
Мацько даже привстал.
— Рассказывай! А Юранд-то?
— Юранд у крестоносцев в подземелье, и смерть уж у него в головах. Бог весть, выживет ли он, а коли и выживет, так воротится ли? А хоть и выживет он, и воротится, так ксёндз Калеб читал его последнюю волю, велел он всем слушаться молодого пана, как хозяина.
На Мацька эти новости произвели, видно, огромное впечатление; такие они были и радостные, и вместе с тем огорчительные, что старик терялся, не зная, что и подумать о них, и не мог разобраться в чувствах, которые боролись в нем. Весть о том, что Збышко женился, в первую минуту неприятно поразила Мацька, он ведь как родной отец любил Ягенку и всеми силами старался свести со Збышком. Но, с другой стороны, старик уже как-то привык к мысли, что дело это пропащее, да и Дануська приносила роду то, чего не могла принести Ягенка: и княжескую милость, и приданое, как у единственной дочки, во много раз большее. Мацько видел уже Збышка княжеским комесом, владетелем Богданца и Спыхова, а в будущем и каштеляном. Всё это легко могло статься в те времена, когда о худородном шляхтиче говаривали: «Было у него двенадцать сыновей, шестеро в битвах полегли, шестеро каштелянами стали». И народ, и шляхетские роды были на пути к возвышению. Богатство только помогло бы Збышку возвыситься, так что алчность и родовая гордость Мацька могли быть удовлетворены. Однако у старика были основания и для беспокойства. Когда-то ради спасения Збышка он сам отправился к крестоносцам и вернулся из этой поездки с железным осколком под ребром, а теперь вот Збышко поехал в Мальборк, прямо как волку в пасть. Что он найдет там? Жену или смерть? «Косо они будут смотреть на него, — подумал Мацько. — Недавно он убил их знаменитого рыцаря, ещё раньше напал на Лихтенштейна, а они, собачьи дети, мстительны». Закручинился старый рыцарь, подумав об этом, а тут ещё пришло ему в голову, что Збышко, «горячая голова», непременно станет драться с каким-нибудь немцем. Впрочем, это его не так беспокоило. Больше всего Мацько опасался, как бы крестоносцы не схватили Збышка. «Схватили они старого Юранда и его дочку, не побоялись когда-то самого князя схватить в Злоторые, чего это они станут Збышка миловать?»
И тут ему подумалось — что же будет, если парень вырвется из лап крестоносцев, а жены не найдет? Сперва Мацько утешился, вспомнив, что после жены Збышку достанется Спыхов; но этого утешения не надолго хватило. Для старика было очень важно богатство, но не менее важен был и род — потомство Збышка. «Коли Дануська пропадет, как камень в воду канет, и никто не будет знать, жива она или умерла, Збышко не сможет жениться на другой, и вымрут тогда Грады из Богданца. Эх! Не то было бы с Ягенкой!.. Мочидолов тоже ни наседка крыльями, ни пёс хвостом не прикроют, а такая девка что ни год рожала бы, как яблоня в саду». И не так уже радовался Мацько новым владениям, больше сокрушался, что всё так сложилось; в тревоге стал он снова выпытывать у чеха, когда же и как Збышко обвенчался.
— Я уж говорил вам, милостивый пан, — ответил ему чех, — что не знаю, когда это было, догадываюсь только, ну а поклясться в том не могу.
— Когда пан болел, я от него не отходил и спал с ним в одной горнице. Как-то вечером велено мне было уйти, а потом я видел, как к пану прошла сама вельможная княгиня, а с нею панна Данута, де Лорш и ксёндз Вышонек. У панны на голове был веночек, и я даже удивился, ну, а потом подумал, что это, верно, ксёндз будет причащать пана… Может, тогда это и было… Помню, пан велел нарядить его, как на свадьбу; но я тоже подумал, что это для причастия.
— Ну, а как же потом? Они остались одни?
— Какое там! Не остались! Да хоть бы и остались, так пан тогда и есть-то сам не мог, совсем ослаб. А за панночкой уже люди приехали, будто бы от Юранда, на рассвете она и уехала…
— И Збышко с той поры её не видал?
— Никто её с той поры не видал.
На минуту воцарилось молчание.
— Как ты думаешь? — снова заговорил Мацько. — Отдадут её крестоносцы?
Чех покачал головой, потом нехотя махнул рукой.
— Мне думается, — медленно сказал он, — что пропала она навеки.
— Это почему же? — со страхом спросил Мацько.
— Да если бы они сказали, что она у них, так и надежда была бы. Можно было бы жаловаться, либо выкуп заплатить, либо отбить её силой, а ведь они что говорят? «Была, говорят, у нас какая-то девка, отбили мы её и дали Юранду знать, а тот в ней не признал своей дочки, а за наше добро столько нам перебил народу, что и в бою столько не потеряешь».
— Так они показывали Юранду какую-то девку?
— Говорят, будто показывали. А Бог их знает. Может, и неправда, а может, другую показали, одно только верно, что тьму народу он перебил и что они готовы поклясться в том, что панны Дануты никогда не похищали. Трудное это дело. Хоть и велит им магистр отдать её, так они скажут, что нет её у них, и чем ты докажешь, что она у них? А тут ещё люди в Цеханове толковали про письмо Юранда, в котором он пишет, будто она не у крестоносцев.
— А может, она и впрямь не у крестоносцев?
— Что вы, ваша милость!.. Ведь если бы её разбойники похитили, так только для того, чтобы получить выкуп. Да и не сумели бы они ни письмо написать, ни печать пана из Спыхова подделать, ни столько слуг за нею прислать.
— Это верно. Но зачем же она нужна крестоносцам?
— А обиды свои на ней выместить! Им месть слаще меда и вина, да и причина есть. Страшен был им пан из Спыхова, а после того, что напоследок он им учинил, они вконец распалились… Слыхал я, что и мой пан поднял руку на Лихтенштейна, да и Ротгера убил… А я с Божьей помощью тевтонскому псу руку изломал. Эх!.. Четверо их было, черт бы их, простите, подрал, а теперь один только в живых остался, да и тот старик. Мы, ваша милость, тоже можем показать зубы.
На минуту снова воцарилось молчание.
— Бойкий из тебя оруженосец, — сказал наконец Мацько. — А как ты думаешь, что они с нею сделают?
— Князь Витовт — могущественный князь, говорят, сам германский император в пояс ему кланяется, а что они сделали с его детьми? Мало у них замков? Мало подземелий? Мало колодцев? Мало веревок да петель на шею?
— Господи, спаси и помилуй! — воскликнул Мацько.
— Дай Бог, чтоб молодого пана не заточили, хоть и поехал он к ним с письмом от князя и с паном де Лоршем, знатным рыцарем, который герцогам сродни. Эх, не хотел я сюда ехать, потому там скорей удалось бы с кем-нибудь сразиться. Да пан велел. Слыхал я, как говорил он раз старому пану из Спыхова: «Вы, говорит, хитрый? Потому я совсем хитрить не умею, а с ними нужна хитрость! Вот, говорит, дядя Мацько, тот бы очень нам пригодился!» Затем-то он меня сюда и послал. Но только дочки Юранда и вам, пан, не найти, она уж, верно, на том свете, а против смерти — никакая хитрость не поможет…
Мацько задумался.
— Да, тут уж ничего не поделаешь, — сказал он после долгого молчания.
— Против смерти хитрость не поможет. Вот поехать бы туда да хоть дознаться, что ту убили, так тогда Спыхов всё равно достался бы Збышку, а сам он мог бы вернуться и на другой жениться…
Мацько вздохнул при этом, будто камень у него с души свалился, а Гловач спросил робким, тихим голосом:
— На панночке из Згожелиц?..
— На ней, — ответил Мацько. — Она к тому же теперь сирота, а Чтан из Рогова и Вильк из Бжозовой так навязались, что совсем от них житья девке не стало.
Чех вскочил.
— Панночка сирота? А рыцарь Зых?..
— Так ты ничего не знаешь?
— Господи, да что же стряслось?
— Оно и верно, откуда тебе знать об этом, коли приехал ты прямо сюда, а толковали мы с тобой только про Збышка. Сирота она! Згожелицкий Зых, сказать по правде, и места-то дома не пригрел, только тогда, бывало, и посидит, как гости у него. А так всё ему было скучно в Згожелицах. Написал ему как-то аббат, что собирается в
