— Ну очень-то на себя не надейся. Помни, что на месте, в самых Згожелицах — и то надо зорко следить за Вильками из Бжозовой и за Чтаном из Рогова… Правда, я пустяки говорю, потому что за ними надо было следить, пока у нас другое в голове было. Теперь уж нет никакой надежды — и чему быть, того не миновать.
— Я, во всяком случае, оберегу паненку и от тех рыцарей, потому что жена пана Збышка еле дышит, несчастная… Может быть, и помрет.
— Верно, ей-богу, верно, еле дышит, несчастная… Может быть, и помрет. Тут надо на Бога положиться, а теперь давай думать только о згожелицкой паненке.
— По справедливости, — сказал Мацько, — надо бы мне самому отвезти ее домой. Да трудное это дело. Не могу я сейчас оставить Збышку по разным важным причинам. Ты видел, как он скрежетал зубами и как рвался к старому комтуру, чтобы его убить, как щенка. А если случится, как ты говоришь, и эта девчонка помрет дорогой, так уж и не знаю, смогу ли я его удержать. Но если меня не будет, ничто его не остановит, и вечный позор падет на него и на весь род — чего не дай господи. Аминь.
Чех на это ответил:
— Ну есть простой способ. Дайте мне его, окаянного, а уж я его не потеряю и в Спыхове перед Юрандом из мешка вытрясу.
— Ну дай тебе бог здоровья! Славная у тебя голова, — с радостью вскричал Мацько. — Очень просто. Очень просто. Бери его и делай с ним, что хочешь, только доставь живьем в Спыхов.
— Так дайте мне и эту суку щитновскую. Если она не будет меня по дороге обманывать, — довезу ее, а если будет — на сук.
— Тогда, может быть, Дануся скорее перестанет бояться и скорее придет в себя, коли возле нее не будет этих людей. Но если ты возьмешь монахиню, то как же она обойдется без женской помощи?
— Не может быть, чтобы в лесу вы не встретили каких-нибудь здешних жителей, либо беглых крестьян с бабами. Возьмите первую попавшуюся — и уж любая будет лучше этой. А пока хватит ухода самого пана Збышки.
— Ты что-то нынче умней, чем всегда. Верно и это. Может быть, она скорее опомнится, все время видя возле себя Збышку. Он может быть для нее словно отец с матерью. Хорошо. А когда ты поедешь?
— Я и рассвета не стану ждать, но пока что прилягу отдохнуть. Кажется, еще и полуночи нет.
— Да.
— Слава богу, что мы кое-что надумали, а то мне страсть как на душе тяжело было.
И сказав это, чех растянулся у погасающего очага, накрылся лохматой шкурой и тотчас заснул. Но небо еще нисколько не посветлело и стояла глубокая ночь, когда он проснулся, вылез из-под шкуры, поглядел на звезды и, расправив немного одеревеневшие члены, разбудил Мацьку.
— Пора мне собираться, — сказал он.
— А куда? — еще не вполне проснувшись, спросил Мацько и стал протирать глаза.
— В Спыхов.
— Да, верно… Кто это тут так храпит? Мертвого разбудить может.
— Рыцарь Арнольд. Подкину ветвей в очаг и пойду к слугам.
И он ушел, но вскоре поспешными шагами вернулся и стал издали тихим голосом звать:
— Господин, есть новость — и плохая.
— Что случилось? — вскакивая, вскричал Мацько.
— Монахиня убежала. Слуги взяли ее к лошадям и развязали ей ноги, чтоб им провалиться. А когда они заснули, она выскользнула между них, как змея, и убежала. Идемте, господин.
Обеспокоенный Мацько поспешно пошел за Главой к лошадям, но возле них застали они только одного слугу. Прочие разбежались на поиски за монахиней. Мацько молча стал грозить им вслед кулаком, а потом вернулся к огню, потому что больше делать было нечего.
Вскоре пришел Збышко. Он сторожил хату и не мог заснуть, а услышав шаги, захотел узнать, что случилось. Мацько рассказал ему, что они с чехом придумали, а потом сообщил о бегстве монахини.
— Беда невелика, — сказал он, — потому что она либо подохнет в лесу с голода, либо ее поймают мужики, которые ее вздуют, если раньше того не отыщут ее волки. Жаль только, что минуло ее наказание, которое она понесла бы в Спыхове.
Збышко тоже жалел, что ее минула кара, но в общем принял известие спокойно. Он также не противился отъезду чеха с Зигфридом — все, что не относилось непосредственно к Данусе, было ему безразлично. И он тотчас же стал говорить о ней:
— Завтра посажу ее с собой на коня — и так поедем.
— Ну как она, спит?
— Иногда немножко стонет, да не знаю, во сне или наяву, а входить не хочу, чтобы она не испугалась.
Дальнейшую их беседу перебил чех, который, увидев Збышку, воскликнул:
— А, так и ваша милость на ногах? Ну так мне пора. Лошади готовы, а старый черт привязан к седлу. Скоро станет светать, ночи-то теперь короткие. Оставайтесь с богом, ваша милость.
— Поезжай с богом. Будь здоров.
Но Глава еще раз отвел Мацьку в сторону и сказал:
— Хотел я вас просить… в случае, если что случится… знаете, господин… если какое несчастье или что… гоните тогда сейчас же слугу прямо в Спыхов. Если же мы оттуда уже уедем, пусть догоняет.
— Хорошо, — сказал Мацько. — Я тоже забыл тебе сказать, чтобы ты Ягенку вез в Плоцк, — понимаешь? Ступай там к епископу и скажи ему, кто она, скажи, что аббатова крестница, в пользу которой у епископа есть завещание, а потом попроси беречь ее, потому что и об этом сказано в завещании.
— А если епископ велит нам остаться в Плоцке?
— Слушайся его во всем и сделай так, как он посоветует.
— Так и будет, господин. С Богом.
— С Богом.
II
Рыцарь Арнольд, узнав на следующее утро о бегстве монахини, тихонько улыбнулся, но сказал то же самое, что и Мацько: либо ее съедят волки, либо убьют литвины. И это было очень правдоподобно, потому что местное население, литовского происхождения, ненавидело орден и все, что имело к нему отношение. Крестьяне частью убежали к Скирвойлле, частью взбунтовались и, перебив кое-где немцев, вместе с семьями и пожитками скрылись в недоступных лесных глубинах. Монахиню не нашли и на другой день, потому что искали не особенно усердно: Мацько и Збышко, занятые другим, не отдали достаточно строгих приказаний. Они торопились ехать в Мазовию и хотели тронуться в путь тотчас после восхода солнца, но Дануся под утро заснула так крепко, что Збышко не позволил ее будить. Он слышал, как она стонала ночью, понял, что она не спала, и теперь возлагал большие надежды на этот сон. Дважды он прокрадывался в хату и дважды при свете, проникавшем в щели, видел ее сомкнутые глаза, открытый рот и яркий румянец на щеках, какой бывает у крепко спящих детей. Сердце его тогда таяло от нежности и он говорил: «Дай тебе Бог отдохнуть и выздороветь, цветик мой дорогой». А потом прибавлял: «Кончились твои горести, кончились слезы, и, даст бог, счастье твое разольется рекой». Его прямая и добрая душа возносилась к Богу, и он спрашивал самого себя, чем бы отблагодарить его, чем бы расплатиться, что какому костелу пожертвовать, деньгами ли, скотом, воском или еще чем-нибудь? Он и сейчас даже принес бы обет и точно определил бы, что жертвует, но решил подождать. Еще неизвестно, в каком положении проснется Дануся, вернется ли к ней сознание: он не был уверен, будет ли за что благодарить.
Мацько, хотя и понимал, что полная безопасность их ждет только во владениях князя Януша, однако также придерживался мнения, что Данусю не следует лишать отдыха, и только приказал слугам быть наготове.
Но когда прошел полдень, а Дануся все еще спала, то Збышко, то и дело заглядывавший в дверь хаты, наконец вошел внутрь и сел на обрубок дерева, который монахиня принесла накануне.
Он сел и всматривался в Данусю, но она не открывала глаз. Наконец губы ее дрогнули, и она прошептала, как будто видя сквозь закрытые ресницы:
— Збышко!..
Он тотчас подбежал к ней, опустился на колени, схватил ее исхудалую руку и, целуя, заговорил прерывающимся голосом:
— Слава богу, Дануся! Ты узнала меня!
Его голос окончательно пробудил Данусю. Она села на постели и уже с открытыми глазами повторила:
— Збышко!..
И она заморгала, а потом как бы с удивлением осмотрелась вокруг.
— Уж ты не в плену! — сказал Збышко. — Я отбил тебя, и мы едем в Спыхов!
Но она высвободила руки из его рук и сказала:
— Это все от того, что отец не благословил нас! Где княгиня?
— Проснись же, милая. Княгиня далеко, а мы отбили тебя у немцев.
В ответ она, словно не слыша этих слов и припоминая что-то, сказала:
— Отняли лютню у меня и разбили об стену!
— Боже ты мой! — вскричал Збышко.
И только теперь он заметил ее безумные, блестящие глаза и румянец, пылающий на щеках. В ту же минуту в его голове мелькнула мысль, что, может быть, она тяжело больна и два раза произнесла его имя только потому, что он мерещился ей в бреду.
Сердце его дрогнуло от ужаса, а на лбу выступил холодный пот.
— Дануся, — сказал он, — видишь ли ты меня и понимаешь ли?
Она отвечала голосом, в котором звучала мольба:
— Пить!.. Воды!..
— Иисусе милостивый!
И Збышко выбежал из хаты. У дверей он чуть не сбил с ног Мацьку, который шел узнать, как дело, и, бросив ему только одно слово: «Воды!» — побежал к ручью, который протекал невдалеке среди зарослей и мхов.
Минуту спустя он возвратился с полным кувшином и подал его Данусе, которая начала жадно пить. Мацько еще раньше вошел в хату и, посмотрев на больную, нахмурился.
— Она в бреду? — спросил он.
— Да! — простонал Збышко.
— Понимает, что ты говоришь? — Нет.
Старый рыцарь нахмурился еще больше и почесал в затылке.
— Что ж делать?
— Не знаю.
— Выход один, — начал было Мацько.
Но Дануся перебила его. Кончив пить, она устремила на него свои широко раскрытые глаза и сказала:
— Я перед вами ни в чем не виновата. Пожалейте меня!
— Я жалею тебя, дитя, и все делаю, желая тебе добра, — с волнением отвечал старый рыцарь.
И он обратился к Збышке:
— Слушай! Нечего ее оставлять здесь. Как ее ветер обдует, а солнышко пригреет, так ей, может быть, легче сделается. Не теряй головы, сажай ее в те носилки, из
